Светлана Алешина - Сезон охоты
— Ресторан «Театральный», — сказала я и закурила.
Виктор запустил двигатель и уверенно вывел машину со стоянки.
«Театральный» располагался неподалеку от центральной площади города, на которую смотрели окна областной администрации. Это соседство, однако, не мешало представительницам древнейшей профессии буквально под носом у отцов города зарабатывать себе на пропитание. Нельзя сказать, что власти совсем уж ничего не делали, чтобы избавиться от подозрительного соседства. Недавно, например, провели очередную кампанию.
Подъезжавшие машины, к которым не спеша подходили девицы, стали скрытно снимать на видеокамеру, а потом показывать номера машин по местному ТВ в утренних новостях. Кампания эта (некоторые правдолюбы, которые наверняка никогда не пользовались услугами такого сорта девиц, заявляли в прессе, что этой съемкой, мол, нарушаются права человека) вскоре бесславно завершилась, как и большинство других, а вот девицы у «Театрального» остались, и машины там по-прежнему тормозили, дабы увезти с собой очередную девицу, а то и двух-трех.
Вот к этому-то злачному месту мы сейчас и направлялись. Часы на приборном щитке показывали девять двадцать пять, то есть время, когда час пик в работе жриц еще не наступил. Но это как раз и хорошо, потому что девицы небольшими группками по двое-трое стояли у телефонов-автоматов, закрепленных на стойках и у высоких пирамидальных тополей, устремивших свои голые ветви к темному небу, высматривали лениво проезжавших потенциальных клиентов. Поэтому, когда Виктор остановил машину у ресторана, к нам подошли сразу три девицы. Они не видели, кто скрывается за тонированными стеклами «Лады», но не удивились, когда я опустила стекло и выглянула наружу. Я смотрела на их нашпаклеванные лица, раздумывая, с чего бы мне начать разговор.
— Ну что, — самоуверенно сказала девица в черных ботфортах выше колен и коротенькой шубке, — кого выбираешь?
— Я вообще-то не за этим, — немного смутилась я.
— А че тебе надо? — Девица в ботфортах сделала шаг к машине. — Можешь сразу двоих взять или троих.
— Мне нужно поговорить, — я открыла дверь и вышла на улицу.
— По-го-во-рить, — повторила девица и с усмешкой посмотрела на своих подруг, — за те же деньги — пожалуйста.
— А сколько? — поинтересовалась я.
— Четыре сотни за час, — назвала цену девушка, — за ночь две штуки.
— Так долго мне не надо, — через силу улыбнулась я.
— Минет в машине — сотка, — с грубоватым спокойствием пояснила она. — Ну как?
— Ты была здесь вчера? — Я достала сотенную купюру и зажала ее между большим и средним пальцами. — Примерно в час ночи.
— Нет, — равнодушно покачала она головой, — вон Светка была, — повернулась она к девице, одетой в шубу из лисы.
— Вчера ночью отсюда увезли вашу подружку на синем «Вольво-740», — я посмотрела в бесцветные глаза проститутки. — Кажется, ее Людмилой зовут. Ты видела?
— Ну, видела, — глядя куда-то в сторону, произнесла Света, — и что?
— Она сегодня здесь?
— Еще не приходила, — продолжая глазеть по сторонам, ответила она.
— Знаешь, где она живет?
Девица молча посмотрела на меня и отвернулась.
— Да не бойся, — успокоила я ее, — мне только поговорить с ней надо.
— А чего мне бояться? — пренебрежительно передернула плечами Света.
— Ну так ты знаешь ее адрес? — Я подняла руку с зажатой купюрой на уровень ее носа.
— Узбекская, дом восемьдесят пять. — Света взяла протянутую сторублевку и быстро сунула в карман. — Что-нибудь еще?
— А квартира?
— Это частный сектор, — сказала Света, — она с матерью живет.
— Как ее фамилия?
— Ямпольская, — бросила Света.
— Спасибо, — кивнула я девицам и села в машину. — Поехали на Узбекскую, — я достала сигареты, — дом восемьдесят пять.
— Ну что там? — Маринка положила руку мне на плечо.
— Люда Ямпольская, — я повернулась назад, — пока все сходится. Но она сегодня еще не появлялась. Может, повезет, и мы застанем ее дома.
Я села прямо и прикурила. По Узбекской мне приходилось несколько раз проезжать. Это одно из ярких воплощений так называемой социалистической действительности. Улица шла параллельно центральному проспекту, на расстоянии от него в два небольших квартала, но существенно от него отличалась.
Если проспект, соединявший два тарасовских вокзала, железнодорожный и речной — а по нему возили многочисленные делегации, прибывавшие в столицу Поволжья даже из дальнего зарубежья, — был вылизан и принаряжен, как дочь родная, то Узбекская, совсем наоборот, заброшена и грязна, словно нелюбимая падчерица. Мало того, она еще плохо освещена.
Даже Виктор, продвигаясь здесь со скоростью пешехода и сосредоточенно крутя баранку, чтобы уберечь автомобиль от попадания в выбоины, Виктор, из которого слова не вытянешь даже раскаленными клещами, и тот нелестно отозвался о качестве покрытия и о тех, кто за этим покрытием должен следить в силу своих служебных обязанностей. Он сказал примерно следующее: «Какого, блин, хрена, они так все запустили-то».
Вскоре он остановил машину у большого покосившегося одноэтажного строения, от проезжей части отгороженного ветхим забором. В просветах между досок виднелся двор. Я вышла из машины и постучала в калитку. Лай собаки, на который откликнулись соседские Шарики, заставил меня поморщиться от досады: не успеешь шагнуть в сторону забора, вся округа уже знает, что кто-то пришел к Ямпольским. Минуты через две я увидела темную фигуру, направляющуюся к калитке. Еще через несколько секунд калитка с противным скрипом распахнулась. Передо мной стояла немолодая женщина невысокого роста в телогрейке. В тусклом свете фонаря я разглядела ее лицо. Помятое, заспанное, с опущенными углами губ. Жиденькие пряди седоватых волос повисли вдоль лица.
— Добрый вечер, мне нужна Люда, — произнесла я на одном дыхании.
— А кому она не нужна? — с вызовом спросила женщина, окидывая меня быстрым и недоверчивым взглядом. — Ты из энтих, что ли, кошек драных?
— Что-о? — меня немного обескуражило такое невежливое, мягко говоря, обращение.
— Люська-то зачем тебе нужна? — сощурила она свои поблескивающие нездоровым блеском глазки.
— Поговорить надо, — грозно сказала я.
— Я ее со вчерашнего дня не видела, — с упрямым недовольством проговорила женщина, — загуляла поди! А дома жрать нечего! Она ведь несколько дней грипповала, вышла вчера на работу и пропала! Сука!
— А вы — ее мать? — подавляя в себе отвращение, поинтересовалась я.
Женщина сипела, ветерок донес до меня кислый запах перегара.
— Мать, — скрестила руки на груди мадам Ямпольская, — а ты кто? — бесцеремонно обратилась она ко мне, не сводя с меня своих пьяных насмешливых глаз.
— Я — журналист. Расследую одно убийство. Ваша дочь может быть в нем замешана, — резко произнесла я, дабы сбить спесь с этой люмпенши.
— Ну да! — обмерла она, но, тут же вновь обретя свое наплевательское спокойствие и плебейское высокомерие, решительно заявила: — Ко мне, милая, это не имеет никакого отношения. Да, Люська меня кормит, но я ее на панель не толкала, и пусть она из себя героиню не строит! Я хоть и лопаю ее харчи, а правду-матку ей всегда в лицо сказать могу. Так что пускай нос не задирает! А то что ни день — шампанское, шоколад, веселье, дым коромыслом…
— Понятно, — хотела было я пресечь эту словесную муть.
— Да что тебе понятно? — подбоченилась Ямпольская, окатив меня презрительным взглядом. — Ты моей жизни не нюхала. Я, брат, знаешь сколько повидала! Да ты не смотри, что я такая некрасивая стала, — развязно засмеялась Ямпольская, — за мной знаешь какие мужики ухлестывали! Я по машинам не скакала, цену себе знала, — гордо посмотрела на меня мамаша Люси, — а энта…
Она скривилась в презрительной гримасе.
— Значит, Люда не появлялась со вчерашнего дня? Когда она вчера ушла из дома? — Я поняла, что такой гражданке ничего не объяснишь и не докажешь, а я меньше всего сейчас претендовала на роль адвоката ее непутевой дочери.
— После пяти. Эта к ней, как ее… Светка пришла, и пошли шляться. Шалавы, че ж о них скажешь!
— А раньше Люда пропадала?
— Редко, — вздохнула Ямпольская и, сделав страдальческое лицо, покачала головой, — слышь, ты это…
— Что? — снисходительно мотнула я головой.
— Рублей двадцать не найдется?
Теперь на эту пьяницу жалко было смотреть. Куда девалась ее бравада? Лицо сделалось подобострастным до тошноты, черты заострились, глаза лихорадочно посверкивали и бегали. Я прочла в них алчную корысть и полное равнодушие к судьбе дочери. Как же тут при такой мамаше не выйти на панель? Скрывая отвращение, я достала из кармана и сунула ей в руку пятидесятирублевку. Увидев благородную купюру, она растерянно, я бы даже сказала, затравленно посмотрела на меня. Может, остатки элементарной совести проснулись?
