Фредерик Дар - С моей-то рожей
Медина говорил не переводя дыхания. Скулы вновь покрылись мелкими розовыми пятнами, в голосе звучали хлесткие и едкие нотки. С такими людьми лучше не ссориться. Было ясно видно, что он умел, как никто другой, уничтожить неугодного ему человека чужими руками, оставаясь при этом в стороне.
– Какая пылкость, Фернан, какая желчь!
– Я желчный? Ну что вы!
Слегка смутившись, он улыбнулся, но эта механическая бесцветная улыбка выглядела на его лице, как рана.
* * *Редакционная статья в моем исполнении появилась на первой полосе его газеты три дня спустя. Она была короткой, не больше двадцати строк, но крайне хлесткой. Я посвятил ее празднованию 11 ноября. Если говорить коротко, то ее содержание сводилось к следующему: зачем праздновать старую победу, если у нас остается комплекс побежденных? Попытки придать блеск увядшей славе свидетельствуют лишь о падении духа французов. Я советовал начать праздновать поражения, так как именно они открывают путь к возрождению. Статья была написана четко, выверенно, смело.
Протягивая мне свежую газету, Медина выглядел смущенным. Я понял причину его смущения: под моей статьей красовалось его полное имя: "Фернан Медина".
– Я очень расстроен, – оправдывался он, – но старик настаивал, чтобы я полностью взял на себя ответственность. Сколько я ни пытался возражать...
Я постарался его успокоить:
– Какая разница, чье имя стоит под статьей, ваше или мой псевдоним? По крайней мере, сейчас я удовлетворен тем, что помогаю вашей карьере.
Тон, каким я произносил эти слова, не соответствовал их смыслу. Медина это тотчас же заметил и со вздохом сказал:
– Вы сердитесь на меня. Вы меня презираете, Жеф!
– С чего это вдруг вас стала мучить совесть, Фернан?
Он больше ничего не сказал, и в этот вечер мы изо всех сил старались говорить только на посторонние темы.
3
Жизнь продолжалась. Время текло спокойно и безмятежно. Мне нравился уютный дом, его серый фасад, облысевшие каштаны, ржавая железная ограда... Я обожал свою комнату и вечера перед экраном телевизора в обществе Эммы, в которой я все больше и больше видел сходство со счастливой, ко всему безразличной кошкой. Мне нравилось писать мои статьи, пусть даже и выходившие за подписью Медины. Я не имел права рассчитывать на моральные дивиденды, так как Жан-Франсуа Руа больше не существовал. Приходилось довольствоваться материальным поощрением и удовольствием от самого процесса литературного творчества. В конце концов, для человека, оказавшегося в моем положении, это было не так уж плохо.
В конце месяца Медина выдал мне конверт со ста шестьюдесятью тысячами франков. Он крал мою славу, но деньги его не интересовали. Как я ни настаивал на том, чтобы он взял их себе, Медина был непреклонен. В итоге я купил золотой браслет Эмме. Я знал, что она давно мечтает о такой безделушке. Как большинство девушек скромного происхождения, Эмма не могла спокойно относиться к холодному блеску желтого металла, который действовал на нее завораживающе. Подарок привел молодую женщину в восторг. Кажется, она была искренне тронута моим вниманием. Застегнув браслет на своем запястье, Эмма в порыве чувств бросилась мне на шею.
– О Жеф! Вы просто прелесть!
Я решительно отвел ее руки, не в силах вынести прикосновения молодого тела.
– Слово "прелесть" слишком плохо ко мне подходит. Не нужно меня называть подобным образом.
Эмма с тревогой спросила:
– Жеф, вам плохо? У вас какие-то проблемы?
– Нет, разумеется, нет.
– Вам недостает женщин, я угадала? Ведь сорок четыре года – это самый расцвет мужчины. Вы когда-нибудь были женаты?
– Никогда. У меня было слишком много любовниц. Они ни за что бы не простили мне этого шага.
– А в Испании у вас были любовные связи?
– Да, связи-однодневки, со шлюхами из китайского квартала.
Эмму явно шокировали мои ответы, но она не могла удержаться от новых вопросов.
– Но почему проститутки?
– Я утратил страсть к завоеванию женских сердец.
– И...
– Что и?..
– И вас удовлетворяли подобные связи?
– Физически – да, духовно – нет, конечно. Я тосковал по моим маленьким парижанкам в фиолетовых костюмах. В их обществе я получал истинное наслаждение...
– Вы не шутите?
– Отнюдь. Любовь у меня ассоциируется лишь с порочными и лживыми женщинами, иначе она теряет остроту и шарм, становясь чисто утилитарной. Я вас шокирую, не так ли?
– Немного, но мне это приятно. Рассказывайте дальше.
– А что, собственно, рассказывать?
– О ваших приключениях во Франции. Чужие любовные отношения всегда вызывали у меня жгучий интерес, потому что сама я не нахожу в этом прелести. Половой акт мне кажется грязным и глупым делом.
Она легонько толкнула меня.
– Признайтесь, я тоже вас шокирую?
– Немного. Мне грустно видеть, что молодая и красивая женщина...
– Вы полагаете, что это добавит что-то новое к моей молодости и красоте?
– Я в этом убежден.
Она с сомнением покачала головой и спросила после небольшой паузы:
– Может быть, мне стоит обратиться к психоаналитику?
– Да, но при условии, что он обладает достоинствами Казановы.
Она улыбнулась.
– Я так и не получила ответа на свой первый вопрос. Ощущаете ли вы потребность в женщинах в данный момент?
– Скорее всего, да, но это не столь важно. Все мы подчиняемся закону привыкания, ведь Бог – это добрый дьявол.
Эмма принялась играть своим новым браслетом, легко ударяя им о подлокотник софы.
– Знаете, Жеф, я хотела бы вам кое-что предложить...
– Слушаю вас.
– Почему бы вам не заняться любовью со мной?
Сначала я решил, что ослышался, затем мои руки похолодели.
– Идиотка, – хрипло произнес я.
Она как ни в чем не бывало продолжала позвякивать своим браслетом. Эти звуки действовали мне на нервы.
– А что, собственно, вас смущает? Я не люблю секс, следовательно, могу им заниматься, не испытывая чувства вины перед Фернаном.
– Замолчите!
– Ну неужели вы не понимаете, что в этом нет ничего дурного? Возможно, вы даже испытаете некоторое удовольствие!
– Нет уж, увольте.
– Вы овладеете фригидной женщиной, так что удовольствие будет чисто интеллектуальным. Понимаете, что я хочу сказать?
Я не мог понять, дура она или извращенка, и прямо спросил ее об этом.
– Ни то, ни другое. Просто вы вызываете у меня сочувствие, и я предлагаю вам свое тело. Разумеется, кому попало я не стала бы оказывать подобной услуги.
Эмма поднялась. На ее губах играла улыбка.
– Итак, да или нет?
Не дожидаясь ответа, она принялась раздеваться. Привычным движением стянула вниз юбку и с чисто женской грациозностью переступила через нее. Таким же способом избавившись от нижней юбки из белого шелка с кружевами, Эмма сделала шаг навстречу мне и повернулась спиной.
– Вы не поможете мне расстегнуть лифчик, Жеф?
Это было уже чересчур. Схватив за плечи, я развернул ее и влепил изо всех сил пару пощечин.
– Ах вы, грязная шлюшка! Поищите себе иного партнера для подобных игр!
Другая на ее месте сгорела бы со стыда только от сознания того, как нелепо она выглядит, стоя почти голышом, с пылающими щеками перед телевизором, с экрана которого вещалось о тайнах гелия. Однако, одетая лишь в трусики и лифчик, Эмма ничуть не утратила самообладания. Она спокойно возвышалась над шелковым кольцом юбок, словно восхитительная статуя на своем пьедестале, и, улыбаясь, смотрела на меня. Я бросился в свою комнату и за несколько минут побросал в чемодан нехитрые пожитки. Когда я вновь спустился в гостиную, по-прежнему раздетая Эмма лежала на диване и смотрела телевизор.
– Прощайте! – закричал я, направляясь к двери.
– Прощайте, Жеф! – отозвалась она своим обычным спокойным голосом.
Я поднял воротник плаща и шагнул в прохладную влажную ночь. В легком тумане горели газовые фонари, напоминая Венецию. Пахло мокрой землей, прелыми листьями, старым забытым садом.
Я шел, постепенно замедляя шаг, пока не остановился совсем. Мне не хватало смелости покинуть этот дом. Куда я пойду? Опять закручусь в водовороте отелей и бистро, буду болтаться по улицам, избегая взглядов прохожих? Нет, невозможно. Я слишком устал, чтобы бороться, устал от беготни и страха.
Я развернулся и по аллее направился назад к дому. Некоторое время я неподвижно, с чемоданом в руке, постоял перед дверью. Внезапно я почувствовал освобождение от стыда, он соскользнул с меня, как с тела Эммы соскользнула юбка.
Я решительно переступил порог.
4
Когда я вошел в гостиную, Эмма уже не смотрела телевизор. Ее взгляд был устремлен на входную дверь. Мерцающий свет телеэкрана отбрасывал на полуобнаженное тело накатывающие волнами блики. Глаза женщины светились в полумраке. Одежда по-прежнему кучей валялась на полу.
– Эмма, – пробормотал я, – у меня не хватает решимости уехать.
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)
