Карло Фруттеро - Его осенило в воскресенье
Гарроне откашлялся, посмотрел по сторонам, сплюнул и не спеша направился к пьяцца Карло Альберто.
6
— И один жетон, — сказала Анна Карла. — Спасибо.
В кафе было полно мух и мужчин, игравших на бильярде. Они прервали игру, но продолжали шуметь и при этом следили, как она идет к телефону, набирает номер, ждет, когда позовут Витторио. Она повернулась и, нахмурив брови, приложила палец к губам — замолчите же.
— Витторио?..
В наступившей тишине стало слышно, как тот отозвался:
— А, это ты, привет!
Потеряв к разговору всякий интерес, мужчины снова склонились над бильярдным столом.
— Ну как, у тебя все прошло?
— Что? A-а, неплохо, неплохо. Они вели себя вполне благоразумно. Но вечером мне, увы, не вырваться. А ты где? Дома?
— Нет, я…
— Ах да, я ведь звонил недавно, тебя не было. Бенито сказал, что ты ничего не передавала.
— Я торопилась. И потом, поручишь что-нибудь этим двоим или не поручишь — толку все равно никакого. Надо наконец решиться…
— Да-да, конечно… Так вот, вечером я ужинаю с этими картофельниками. Надеюсь все же вернуться не очень поздно. К счастью, мы будем в городе, на худой конец, свезу их в горы.
— Это не так уж плохо.
— Еще бы! Знаешь, где они хотели… Минутку, прости, пожалуйста… Благодарю вас, положите вон туда… Ну так вот, знаешь, где они хотели ужинать?.. В Альбе!
— О боже! Кто им подал такую идею?
— Откуда мне знать? Видно, обмениваются там у себя впечатлениями. Эти обо всем наслышаны. Словом, могло быть и хуже, я бы целую неделю потом в постели провалялся. Но ты сама-то где? Ты, кажется, куда-то торопилась…
— Да… Вообще-то особо срочных дел у меня нет. Просто я торопилась… — Она посмотрела на мужчин у бильярда. Играли она сосредоточенно, стараясь не слишком шуметь, чтобы не мешать ей. Настоящие джентльмены. — …Я торопилась просто потому, что меня гнало беспокойство. Ночью я плохо спала и поэтому прилегла часа на два днем, а ты знаешь, что значит для меня спать днем.
— Тогда надо принять саридон. Почему ты даже саридон не хочешь принять? Вот я…
— Да-да, ты прав. Но я уже чувствую себя прекрасно и просто хотела узнать, как твои дела. Ну пока, желаю тебе успеха.
— Будем надеяться на лучшее. Главное — не есть закусок. Чао. Чао, дорогая.
— Чао.
Она повесила трубку и благодарно улыбнулась игрокам. Затем вышла на маленькую пыльную площадь.
Солнце еще стояло высоко в небе, воздух был горячий, будто в разгаре лета. И все же, подойдя к машине, она вынула свитерок и положила его поверх сумки. Потом направилась по узкой улице к реке.
7
— Не давите его, генерал, я сама, — сказала младшая Пьовано.
Быстрая, подвижная, несмотря на свой возраст, она бросилась за опрыскивателем, который занимал на старинной этажерке постоянное место между эритрейским кинжалом и фотографией герцога д’Аоста с дарственной надписью. Она настигла таракана, когда тот уже подполз к пианино, и дважды обдала его мощной струей, прежде чем тот скрылся под инструментом.
— Ты в него попала, Клотильда, попала? — плаксиво спросила Пьовано-старшая. Из-за слабого зрения она не могла следить за операцией «таракан».
— Попала снайперски, — ответил за младшую сестру генерал. — Но он все-таки сумел удрать.
— Они умирают потом в щелях стен, — пояснила Клотильда.
Она снова села на потертую софу рядом с сестрой и протянула адвокату Арлорио поднос с последним уцелевшим печеньем.
— Благодарю вас, графиня. Я ужасный лакомка и потому не в силах отказаться. Уж очень вкусны.
— И безропотно дают себя съесть, не правда ли, синьор Гарроне?
Архитектор Гарроне даже глазом не моргнул. В каждом доме — свое фирменное блюдо. У сестер Пьовано таким блюдом было печенье из селения Ченталло. Его пекла и каждый месяц неизменно приносила им бывшая служанка. Полчаса назад, увидев горку печенья на подносе, он с удовлетворением отметил про себя, что предстоящая встреча не отбила у него, старого гурмана, аппетит. За разговором штук десять он умял. Хороший признак. Архитектор держался спокойно, раскованно — словом, оставался на высоте положения, и колкие намеки Пьовано-младшей его даже забавляли. Он великодушно и понимающе ей улыбнулся.
Сестры происходили из знатной семьи со славными традициями, но, увы, страшно невезучей. Во всех битвах, проигранных итальянской армией, начиная от Новары и кончая Эль-Аламейном, принимал участие кто-нибудь из семейства Пьовано. У сестер была многочисленная родня, еще более знатная, и небольшой круг старых друзей, частых гостей в доме, играющих, вернее, сыгравших определенную роль в жизни города. С годами сестры обеднели, и обстановка их дома была теперь довольно убогой.
Гарроне взглянул на старинные, восемнадцатого века, светло-зеленые часы с позолотой: двадцать минут седьмого. Странно, почему сестры их не продают? Миллион лир чистыми он им гарантирует в любой момент. Потом перевел взгляд на потертые шелковые обои, а затем на уже изрядно потрепанные портьеры, правда из натурального персидского флера, и на дверные украшения работы Оливеро. Вдруг в который уже раз отчаянно задрожал потолок от бешеного топота наверху, и кусок штукатурки, отвалившись, упал на стол и разлетелся на несколько осколков.
— Ни секунды не посидят спокойно, — пожаловалась Пьовано-старшая.
— Так всегда бывает, когда сдаешь квартиру южанам, — заметил Гарроне. — Впускаешь приличную супружескую пару без детей, а три месяца спустя их уже над твоей головой целых четырнадцать.
Сам он квартиру не сдавал. На виа Пейрон, где он жил с сестрой и матерью, южане пока не проникли, и потому район был еще относительно тихий. Что же до его мастерской (комната без удобств, первый этаж обветшалого дома на виа Мадзини), то и там такой проблемы не возникло. Пусть хоть двадцать восемь южан над головой пляшут — его это ничуть не волнует. Но сестрам Пьовано доставляло удовольствие, когда ругали южан.
— Да, надо признать, парод они своеобразный, — сказал он.
— Мы все итальянцы, — сухо сказал генерал. — На Изонцо они погибали рядом с нами.
Адвокат Арлорио примирительно кашлянул.
— У них были крупные юристы, превосходные правоведы. Но когда они приезжают к нам на север… — Он сокрушенно покачал головой. — Говорят, все дело в питании, в протеине. Они не привыкли к мясу.
— Хотела бы я знать, к чему они привыкли, — простонала Пьовано-старшая, подняв свои белесые глаза к облупившемуся потолку.
— Про мужчин не знаю, — заметил Гарроне. Он на миг заколебался, взвешивая все «за» и «против»: адвокат не в счет, генерал тихо выживает из ума, Пьовано-младшая последнее время и так настроена к нему враждебно, зато старшей это наверняка понравится. — А вот женщины… — он выдержал многозначительную паузу, — привыкли к хренку.
После минутного молчания что-то забулькало в морщинистом горле Пьовано-старшей. И вдруг она засмеялась неудержимым счастливым смехом, как в молодости.
8
А главное, с горечью подумала Анна Карла, перепрыгнув через распиленный пополам ствол тополя, причина-то нелепая, просто абсурдная.
В Нью-Йорке она была всего дважды: первый раз как туристка, второй — на свадьбе у брата. А вот в Бостоне ни разу не была и не собиралась туда ехать. Кажется, он стоит на берегу моря (но к северу или к югу от Нью-Йорка?), и там в восемнадцатом веке несколько патриотов вроде наших карбонариев за чашкой чая решили начать против англичан войну за независимость. Ничего другого о Бостоне она не помнила. У Генри Джеймса (читать его, все равно что тащить в гору велосипед) есть роман под названием «Бостонцы», но она его не читала.
Кажется, в прошлом бостонцы почему-то считались пуританами и снобами. Но теперь это, скорее всего, типичный американский город, где полно негров и небоскребов, а на окраинах — сплошь небольшие виллы с садом и двухбоксовым гаражом. И вот из-за какого-то безликого, чужого города, который она не видела и почти наверняка никогда не увидит, ей приходится сейчас как неприкаянной тащиться вдоль берега По.
— Ба-астн, — старательно произнесла она вполголоса, — Ба-астн.
Нелепо, смешно. А между тем (об этом даже в Библии говорится) одно-единственное слово порой может иметь решающее значение, тому примером Гарибальди, Камбронн…
Она пошла вдоль плотины: справа текла мелкая серая река, на берегу неподвижно, как часовые, сидели рыбаки, слева простирался большой луг с кучами мусора, будто бежавшими навстречу черным мачтам высоковольтной линии. Пейзаж был предельно убогий: одинокая засыхающая акация да ржавая байка из-под сардин на заросшей сорной травой тропинке. Анна Карла была довольна собой — уже то, что она случайно, совершенно случайно, избрала для своих раздумий такое унылое место, было победой над тягостной опекой Массимо, над его дурацкими запретами. Идеальный пейзаж для любительского фильма, с насмешкой сказал бы Массимо. Или — что еще хуже — для рекламного экологического ролика. А где же ей, собственно, гулять? По набережной Сены? Вздор! На Ривьере? Этого еще не хватало! Горе мне с этим Массимо! Анна Карла не заблуждалась на его счет: несчастный утопист, который со своим болезненным стремлением к естественности стал рабом самых диких предрассудков. Его можно только пожалеть. Одержимый какой-то, настоящий маньяк. Безумец, опасный для самого себя и для других. У нее, слава богу, достало характера, чтобы избавиться от тягостной зависимости. Он же, увы, в тупике и выбраться уже не сумеет.
