Марина Серова - Клиент всегда прав
Левицки тяжело вздохнула.
— Вам кажутся странными такие отношения между матерью и дочерью, ведь правда? — продолжила она, эффектно выпустив дым к потолку. — Но я, — она улыбнулась, — смею сказать, не обычная мать. И потом, мне меньше всего хотелось подавлять дочь, закабалять ее, навязывать ей свою волю. Да, Вероника немного сердилась на меня, но теперь у нас все будет по-другому. Нет, не думайте, что смерть Альберта что-то изменила в наших отношениях. Я говорю сейчас не о ней, не о нашем горе, — она гордо взглянула на меня, — просто когда я прилетела, когда встретилась с Никой, мы… мы… — ее губы дрогнули, — простили друг друга. И если бы не эта трагическая нелепость!..
Под трагической нелепостью мадам Левицки, конечно, подразумевала смерть своего зятя, так и оставшегося для нее незнакомцем. Один-два дня ничего не решают — нельзя хорошо узнать человека за такой ничтожно малый срок.
— И каково же было ваше впечатление от господина Дюкина?
Неожиданно пробившаяся сквозь дежурные улыбки откровенность Левицки была мне на руку. Но она была одарена тонким чутьем, потому что, как-то судорожно рассмеявшись, сказала:
— Я и не заметила, как стала рассказывать вам о своей жизни.
Ее лукавый взгляд свидетельствовал о том, что она раскусила мой замысел: плавно, не форсируя событий, расспросить ее о Веронике и Альберте. Возможно, волнение, вызванное примирением с дочерью, сыграло здесь свою роль, и Левицки изменила своей привычной замкнутости, о которой любили распространяться журналисты.
— Принимая во внимание ваше скоротечное знакомство с Альбертом Степановичем, бессмысленно расспрашивать вас о нем. И все-таки, — я проникновенно взглянула на нее, — что вы о нем можете сказать?
— Он был симпатичным человеком, вежливым, снисходительным к Веронике, даже чересчур.
— Что вы имеете в виду? — заинтересовалась я.
— Она говорила мне, что он бесконечно доверяет ей, отпускает одну в гости, на концерты, к подругам…
— Вы считаете, что его так называемое доверие походило на равнодушие? — без обиняков спросила я, выпустив дым через ноздри.
— Да нет… Мне трудно судить… Сами понимаете, есть ревнивая, неукротимая страсть, а есть нежная доверчивая привязанность. Это зависит от темперамента и воспитания любящих.
— Если я вас правильно поняла, воспитание Альберта Степановича перевешивало его темперамент.
Левицки с насмешливой симпатией посмотрела на меня.
— Он вообще, как мне показалось, был довольно флегматичным субъектом, — усмехнулась Левицки, — я бы, например, не смогла строить отношения с таким мужчиной.
— Очевидно, вы в мужчинах вызывали безудержную страсть, простите за такое смелое суждение, — я дружески улыбнулась Эльвире.
— Да, было время… — жеманно вздохнула она.
В ее лукавых голубых глазах мелькнул огонек иронии, обращенной против самой себя: она иронизировала над своей аффектированной томностью, но все же не отказывала себе в удовольствии поиграть в кокетку.
— Вы уже два дня как в Тарасове…
— Три дня. Я прилетела за сутки до открытия выставки. Мне не хотелось шумихи и огласки — я мечтала побыть с дочерью наедине. Нам нужно было столько сказать друг другу. И самое главное то, что мои усилия не пропали даром!
Левицки ликовала. Она говорила об этих своих примиренческих усилиях с такой помпой, точно для того, чтобы завоевать доверие и уважение дочери, ей пришлось пожертвовать половиной жизни или спалить руку на огне. В то время, как речь шла всего-навсего об одном дне, проведенном вместе с Вероникой.
— Я очень рада за вас… — при данных обстоятельствах мое замечание показалось мне весьма неуклюжим, но отступать или мяться было поздно, — …за вас с Вероникой Сергеевной. Хотя смерть ее мужа… — я вздохнула, — омрачает это радостное событие — единение матери и дочери.
— Да, — Левицки грациозным жестом поднесла сигарету к пепельнице и стряхнула пепел, — гибель Альберта принесла не только горе моей дочери, но и поставило наше примирение под вопрос. Я откровенна с вами. Вероника очень переживает, злится, психует. Надеюсь, это пройдет, но пока это очень тяжело!
— Сочувствую вам, — выдавила я из себя.
Эльвира меланхолично кивнула и горько усмехнулась.
— И я ничем не могу помочь дочери в такое трудное для нее время — вот что меня угнетает несказанно! — она снова вздохнула.
— Вы уже помогаете ей своим присутствием, — решила я приободрить «бедную» мамашу, — ей с вами не так одиноко и тоскливо.
— Я была бы удовлетворена, если бы это действительно было так, — удрученно ответила Левицки, — хотя мне приходится на себе испытывать издержки своего воспитания. Вероника не может сдерживаться, она очень нервная, раздражительная… Хотя признаю, в такой ситуации…
— Расскажите, пожалуйста, как прошли эти три дня, — попросила я.
— Первый день я провела с дочерью. Сначала мы поехали на нашу старую квартиру. Я решила ее выкупить у нынешних жильцов.
— И они согласились?
— Да, я предложила им четырехкомнатную квартиру в центре. В нашей три комнаты, так что они не только ничего не проиграют, но даже выиграют. И потом, моя, то есть их квартира требует срочного капитального ремонта, а у них, как я поняла, нет на это средств. С самого начала своей карьеры я мечтала об этом приобретении!
Я не стала спрашивать, хочет ли эта дива навсегда вернуться на родину, или это ее очередная блажь из разряда возрастных ностальгий и сожалений о прошедшей юности. Может быть, покупкой квартиры, в которой она жила, когда не была еще знаменита, Эльвира решила доказать самой себе, что время для нее — ничто, что все поправимо, если у тебя есть деньги и слава? Не исключено, что эта квартира являлась для нее символом реванша и вознаграждения за все художественные и личные усилия. Или все-таки тоска по отчизне? Что, если с годами она стала более сентиментальной и уязвимой для воспоминаний прошлого?
— А потом, после того, как вы побывали на своей старой квартире, куда вы отправились?
— Обедать в «Триумфальную арку», — задумчиво произнесла Левицки, — затем Вероника показала мне свой загородный дом, дачу, как они его называют. Он буквально в десяти минутах езды от города.
— Вечер вы провели там же, на даче?
— Нет, вечер мы провели здесь. Альберт приехал с работы, и мы мило общались за ужином, — Левицки затушила сигарету и тут же принялась за новую.
— А на следующий день?
В этот момент в комнату вошла Вероника. Ее волосы были уложены в прическу, глаза и губы — подкрашены. Она появилась не в халате, как я того ожидала, а в сиреневых, слегка расклешенных брючках и розоватой кофточке навыпуск. Поздоровавшись со мной, она села на соседнее кресло и закурила.
— Я тут рассказываю нашей гостье, как мы проводили время.
— Я уже поняла, — с натянутой улыбкой ответила Вероника, закидывая ногу на ногу.
— Так вот, — продолжила Эльвира, и я заметила, что лицо ее приняло напряженное выражение, — позавчера как раз было открытие выставки, так что я с утра была в музее, нужно было за всем присмотреть. А вечером мы с Вероникой и Альбертом пошли в клуб «Подкова», знаете такой?
Я кивнула.
— Там собираются люди не вполне обычной ориентации. Вероника иногда любит пошалить, — она с осторожной нежностью посмотрела на дочь.
Та слабо улыбнулась.
— Альберт был не очень настроен туда идти. Он…
— Мама, — перебила Эльвиру Вероника, — ты не знаешь Альберта.
Левицки смутилась.
— Да нет же! — всплеснула она руками. — Чтобы понять, что твой знакомый немного ретроград, — она бросила лукаво-виноватый взгляд на дочь, — не обязательно знать его сто лет. Я же видела, слышала: его манеры, его суждения, его пренебрежение, если не презрение к тем людям, которые собираются в «Подкове», выдавали его с головой.
— Я знаю, что это заведение имеет стойкую репутацию гей-клуба, — решила я расставить точки над «i», — но это не какой-то притон.
— Вот именно, — еще больше оживилась Левицки, — а для Альберта, если ты не гетеросексуален, то обязательно не благонадежен. Мне особенно странно это наблюдать, потому что в Париже на каждом углу…
— Мама, — снова перебила ее Вероника, — у нас не Париж. Альберт по-своему был прав, — она тяжело вздохнула, — он ведь умер, а мы тут его критикуем.
— Осмелюсь заметить, что о критике никакой речи не идет, — нахохлилась вдруг Эльвира, — мы просто обсуждаем характер твоего мужа, чтобы максимально прояснить ситуацию.
Она тепло взглянула на меня, словно прося поддержки. Я ответила ей таким же дружеским, ободряющим взглядом.
— И потом, в этот клуб пригласила нас ты, — перешла в наступление Левицки, — я понятия не имела о нем. Альберт вообще предложил отправиться в какой-нибудь хороший ресторан.
