Светлана Мерцалова - Когда бабочке обрывают крылья…
Легко красавице унижать, надменно намекая об уродстве. Ты бросаешь мне вызов, милая? Твой выбор! Но ты забыла, что боль и унижение вызывают желание мстить.
На столике лежал баллончик с бронхолитиком. Мне сразу припомнился сон Оленьки. Был ли он вещим? Ведь от меня всего можно ожидать. Для чего-то я пришла сюда.
Придвинувшись, я незаметно положила его себе в карман. В тот момент Оленька разглядывала свои ноготки.
– Не думала об этом, – ответила я.
– Ты никогда не влюблялась? – Оленька потянулась и зевнула.
Полы халатика распахнулись, выставив на обозрение ее наглую, похотливую красоту. Я сидела и смотрела на нее – хрупкую, капризную, с тонкими запястьями и лодыжками, ненавидя больше смерти.
– Нет, – солгала я.
– И правильно. Я не знаю теперь, как от Дениса избавиться, – вздохнула Оленька. – С радостью бы, но как? Он мне прохода не дает. Тебе хорошо – таких проблем нет.
При мысли, что еще недавно они вместе лежали в постели, и, выгибаясь, она стонала от наслаждения под ним, у меня помутилось в голове. Неужели она и дальше будет жить, как ни в чем не бывало? Сводить с ума, разрушать чужие судьбы? В течении последних недель я только и делала, что проклинала Оленьку, решив, что не успокоюсь до тех пор, пока не прикончу гадюку.
– Тебе нравится Денис? Сознайся, – с хитрой улыбкой спросила Оленька.
С садистским удовольствием она смакует этот разговор и мою растерянность. Не думала, что однажды удастся кому-то выбить почву у меня из-под ног.
Я прошипела:
– Какой ты хочешь услышать ответ?
– Никакой, – испуганно прошептала Оленька. – Не нужно отвечать.
– Нет, ты врешь. Что ты хотела услышать, радость моя? – глядя ей в лицо, глухо спросила я. – Что молчишь?
– Извини, мне нужно в ванную, – тяжело дыша, прошептала Оленька. – Вода еще не остыла.
– Точно не остыла?
– Думаю, что нет, – она внимательно разглядывала стол.
– Прекрасно, – потирая руки, сказала я.
Я видела, что она начинает задыхаться и ищет свое лекарство:
– Потеряла что-то?
– Да. Ингалятор. Когда я нервничаю, то у меня начинаются спазмы.
– Нужно прыснуть, а то как бы чего не случилось, – на последних словах понизив голос, согласилась я.
Оленька, вздрогнув всем телом, прошептала:
– Он был здесь, а другой закончился…
– Этот был единственный? – спросила я, и в моем голосе явно прозвучали радостные нотки.
Она кивнула, не понимая моей радости.
– Не ищи, счастье мое, он у меня, – сообщила я. В ее глазах застыл безумный страх. Она поняла цель моего визита.
– Ты когда-нибудь задумывалась, красивенькая дрянь, хоть ты не из тех, кто напрягает мозги, если ты вообще их включаешь. Представь на секунду себя в моей шкуре. Жутко? Я же должна жить с этим. Мне и так тошно, а тут такие занозы, как вы – подкалывают, смеются.
Тебе не приходило в голову, что я тоже могу чувствовать, обижаться, страдать. Даже у такого урода есть чувства. Что подняла бровки? Удивила тебя? Ты-то принимала меня за пугало в огороде, не так ли? А оно взяло да заговорило.
– Неправда! Я не хотела никого обижать, – заикаясь, прошептала Оленька.
– Не хотела, но обидела, как всегда. Я старалась пропускать ваши выпады мимо ушей, но знаешь, как трудно сохранять спокойствие, когда удавить готова, – я придвинулась к ней. – От сплетен ваших выворачивало. Слушать вас, что наступать в кучу дерьма.
Меня как понесло. Я говорила, не останавливаясь, выплескивая все, что копилось годами. Если долго молчать, то слова и мысли зарываются глубоко внутрь, и высвободить их оттуда подчас невозможно. И я, молчавшая всю жизнь, сейчас наслаждалась каждым своим словом:
– Сознаюсь тебе, ведь ты все равно уже никому ничего не расскажешь, моя тайна умрет с тобой.
Оленька поняла: я здесь для того, чтобы прихлопнуть ее. Она глядела на меня с беспомощным ужасом, искривленное судорогой лицо посерело. Насладившись ее страхом, я продолжала добивать:
– Я люблю Дениса, зная, что он для меня недосягаем. Люблю по-настоящему, не как вы, мелкие душонки. Моя любовь навсегда останется чистой и незапятнанной, ведь мы никогда не окажемся в одной постели. Это вы, потаскушки, барахтаетесь под каждым, а я девственна, такой и останусь до смерти. Сознаюсь, что мне грустно, ведь мне не почувствовать тяжесть его тела и вкус поцелуев. Тут нет ничьей вины. Он мужчина, а значит – слеп. Он видит лишь внешнюю красоту: ни ум, ни душа не ценятся без смазливой мордашки. Что ты дернулась? Сомневаешься в том, что у меня есть душа?
Оленька смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не веря в реальность происходящего. Лицо исказила гримаса, темные круги очертили глаза, вены на висках вздулись.
Вы спросите меня, что чувствует убийца перед тем, как совершить преступление? А ничего. Я думала, что буду нервничать, испытывать страх, сходить с ума, – ничего подобного. Лишь ненависть и желание почувствовать холод мертвого тела. Оленька в моих руках совершенно беспомощная, и я могу сделать с ней все, что захочу.
Ее взгляд молил о пощаде. Я слышала ее свистящее дыхание астматика, видела, как она терзается от боли.
Ты ответишь мне за всех! Я – Бог карающий и милующий, а ты – лишь безвольная игрушка в моих руках!
От нее повеяло смертью. Глаза, потеряв свой блеск, потухли и остекленели, кожа покрылась сеткой мелких морщин.
Все мы в душе садисты и не прочь помучить того, кто зависит от нас, я не исключение. Скажу больше, что тот, над кем издевались всю жизнь, сам однажды возжаждет поиздеваться над ближним, сделав это с изощренной жестокостью:
– Ты готова? Шоу начинается! Сегодня я заказываю музыку! На этот раз она будет похоронной!
Я негромко просвистела похоронный марш Шопена. В глазах Оленьки была боль, но меня же это лишь подхлестнуло. Я внимательно следила за ней. Она перекатилась на бок, затем на спину, задыхаясь и пытаясь схватить воздух, если не ртом, то хотя бы руками. Лицо исказилось, тело свело судорогой. Я прислушалась. Что это? Предсмертный хрип? Не испытывая ни малейшей жалости, прижала ее к себе. Чувствуя пульс, медленно затухающий, я стирала с нее пыльцу, и это было сродни оргазму.
Прислушалась. Оленька уже не дышала. Я своими руками закрыла ей глаза, те глаза, что сводили с ума всех мужчин от мала до велика. Не будут они тревожить больше ничьих сердец.
Конец! У бабочки век короткий.
Я читала, что трудно определить время убийства, если тело лежало в теплой воде. Сняв с Оленьки халат, я взяла ее на руки и отнесла в ванную. Бережно положила в воду – сперва ноги, потом голову, аккуратно поддерживая ее. Намочив волосы, слегка взбила шампунь, а потом мягкой губкой надавила ей на грудь. Она слегка задергалась. Я испуганно отскочила, но Оленька затихла.
Дрожащими руками дотронулась до запястья, но не смогла уловить пульс. В запотевшем зеркале я увидела свое отражение – страшная, перекошенная.
«Возьми себя в руки! – стиснув зубы, приказала я. – Не паникуй! Нужно замести следы!»
Я вытерла носовым платком банку с шампунем, чтобы не осталось отпечатков. Прошла в комнату, нужно удостовериться, что все чисто, и никто не найдет следов моего пребывания. Фантики от конфет – в карман, свою чашку вымыла и поставила на место, баллончик протерла и положила на стол.
Должно выглядеть так, будто Оленька забыла взять свой бронхолитик в ванную.
Что еще? Бумаги, что принесла – себе в сумку.
Все? Ничего не забыла? Я еще раз оглянулась. Белый перс, не мигая, смотрел на меня янтарными глазами. Еще бы тебя задушить – уж больно ты хорош! Ощетинившись, эта тварь кинулась под диван. Жаль, но у меня нет времени его выковыривать.
Накинув пальто, перед уходом я заглянула в ванную. Оленька лежала в пене, как живая. Если б не мертвенная бледность лица, то никому бы в голову не пришло, что она мертва. Я стояла, не в силах оторвать восхищенного взгляда от творения своих рук. Я не чувствовала угрызений совести, а наоборот, в моей мертвой душе всколыхнулось что-то светлое, радостное.
Никогда еще я не испытывала ничего подобного, даже тогда, когда убила махаона. Оленька была самой красивой бабочкой, уничтоженной мной!
Тихо открыла дверь – никого. Бесшумно вышла и еще раз прислушалась. Щелкнул замок закрывшейся двери. И в этот момент до меня дошла страшная правда. Колени задрожали, стало подташнивать. Я пулей выскочила из подъезда.
Шагая по улице, я удивленно оглядывалась. Ничего не изменилось. Я убила человека, а в мире все по-прежнему. Все так же с неба ссыпалась мокрая хрень, так же мои ноги вязли в грязной снежной каше, в автобусе та же толкучка, и народ готов отдавить ноги своему ближнему за местечко получше.
Что до меня, то я словно увидела все вокруг другими глазами. Глазами человека, перешагнувшего через барьер своих комплексов и предрассудков.
Теперь впору позаботиться об алиби! Я направилась в парфюмерный магазин, где купила корректор. Только бы моя продавщица была на месте!
