Татьяна Соломатина - Естественное убийство. Невиновные
– Ну разумеется! Ни один психокульт не будет настолько откровенен со своими подопечными. Бокор[3] не откровенничает с зомби – он лишь задаёт программу. Название? Адрес? Вы ходили с ней?
– Я не знаю! Я ничего не знаю. Я много работал. И я доверяю своей жене. И что бы она ни делала, чем бы она ни занималась – я всегда доверял ей. Я и представить себе не мог, что она – образованная, современная женщина – всерьёз дойдёт до такого вот…
– То есть вы понятия не имели, с кем общалась ваша жена? Хорошо. Она состояла на учёте в женской консультации? Это была желанная беременность? Хотели ли вы ребёнка?
Северный вёл себя в худших манерах киношных следователей. Уж кто-кто, но судмедэксперт знает, что худшие манеры киношных следователей куда лучше лучших манер следователей реальных. Точнее сказать – совсем другие. И он сейчас просто цепко наблюдал за реакциями Олега. Тот повёл себя так, как и ожидалось – в худших манерах киношных же подозреваемых. Зять Корсакова, заломив руки, надрывно выкрикнул:
– Она не ходила к врачам. Она не считала беременность болезнью. И – да, да, да! – я хотел ребёнка!!! Что вы от меня хотите?
– Ну, уж точно не ребёнка, – Всеволод Алексеевич криво усмехнулся. – Удобная позиция, Олег, вы не находите? Ничего не вижу, ничего не знаю, я ей доверяю…
– Своему отцу она рассказывала больше, чем мне! – он с ненавистью героя немого кино посмотрел на тестя. – Я свободен в своих передвижениях или мне уже предъявлено обвинение?! – Олег вскочил с кресла.
– Пусть идёт, – сказал Корсаков. – Вы не против, Всеволод Алексеевич?
– Леонид Николаевич, я – всего лишь частное лицо, пребывающее в этом доме по вашему приглашению. И я – судмедэксперт, а не юрист. Случайный самаритянин, а не представитель компетентных органов со всеми соответствующими полномочиями. Если ваш мальчик хочет пройтись и состояние его костно-суставного и мышечно-связочного аппаратов обеспечивают ему свободу передвижений – как дядя Сева может быть против?
– Иди, – коротко кинул Олегу Корсаков.
Зять вынесся из гостиной.
– Саша, сделай так, чтобы за ним проследили… Ненавязчиво. И тоже пойди подыши воздухом.
Охранник кивнул и вышел вслед за Олегом.
– В чём вы подозреваете вашего зятя? – Северный удивлённо посмотрел на Корсакова.
– Ни в чём… Я не подозреваю. Я – опасаюсь за него. Как бы чего… Олег – действительно безвольная тряпка, подкаблучник, всегда во всём с Настей соглашался и слова никогда кривого против не говорил. Он работает в моей компании, но, несмотря на то, что у него такие, сами понимаете, возможности – он даже до топ-менеджера завалящего региона не дослужился. Так… на подхвате. Он безынициативен, нерасторопен, не слишком умён, не способен к решительным действиям в самых обыкновенных ситуациях, куда уж там стрессовых. Олег – ленивое дерьмо, альфонс и истеричка, но, как ни странно это прозвучит, он любил мою дочь. Его совершенно не в чем подозревать. Тем более и следователь, и вы сами, Всеволод Алексеевич, сказали, что мою дочь никто не убивал.
– Это предварительные выводы. Всё-таки предварительные. В заповедях есть «Не убий», но нет: «Не окажи помощи ближнему своему». Последнее, что правда, в несколько иной интерпретации, – есть в УК РФ. И как раз за неоказание. Но на первый взгляд все, кроме вашей дочери, невинны, аки агнцы, а следователю некогда доказывать обратное. Себя она и так уже приговорила и даже привела приговор в исполнение… Но младенец в коробке… Леонид Николаевич, что было в собственности вашей дочери? Не чем вы позволяли ей пользоваться, а что находилось в её законной собственности.
– Этот дом. Две машины. Пара квартирок там-сям. Счёт, куда деньги переводил я, так что никаких особых миллионов у неё не было… Кажется, какие-то драгоценности были. Но не камни с именами и историей – ничего слишком ценного, ради чего можно было бы… К чему вы клоните, Всеволод Алексеевич? И как можно подстроить такое специально? Вы сами себе противоречите!
– Ни к чему не клоню. Я просто собираю информацию. Честно говоря, дорогой Леонид Николаевич, мне очень интересно докопаться до того, кто перепутал вашу внучку с парой обуви. Я попросил ментов проверить сапоги и коробку на предмет отпечатков пальцев. Хотя?.. Что дадут те отпечатки? Мы сможем сличить их с отпечатками пальцев вашей дочери, вашего зятя. С отпечатками пальцев Саши-охранника, простите, вашими и даже моими, но там могут оказаться чьи угодно отпечатки. Например, прислуги. Кстати, почему у вашей дочери нет прислуги? Она сама убирала этот дом? Тут всё вылизано, как в пятизвёздочном отеле. Так не бывает, когда в таких хоромах живут всего двое.
– Моя дочь не любила посторонних! Она всё делала сама!
– Даже беременная? Беременная дочь олигарха – и не белоручка?! Ну что ж, похвально. Вернёмся к отпечаткам. Чьи ещё могут быть? Неизвестной нам подруги вашей дочери, примерявшей её сапоги. Но и подруг у вашей дочери не было. А если были, то об этом не знаете ни вы, ни ваш зять, заявивший, что вы с дочерью близки. И отпечатки продавца, эти сапоги в коробку упаковывавшего, найти вероятнее, чем отпечатки близких людей. Зачем близким людям оставлять отпечатки на коробке из-под обуви? И – главное! – все эти отпечатки нам ровным счётом ничего не дадут…
– Вы, господин Северный, несёте ересь, не соответствующую вашей репутации! – ледяным тоном произнёс Корсаков.
– Ересь?.. Возможно, возможно… Ваша дочь оставила завещание?
– Насколько мне известно – нет. Молодым девушкам редко когда приходят в голову такие вещи. Вы что думаете?!. Да нет! Олег никогда ничего такого бы не сделал! И даже не потому, что он любил Настю, а потому, что как огня боялся меня! И не только меня. Он по жизни – трус… И вообще, что за примитивный подход?! Агата Кристи давно не в моде.
– Не напирайте, Леонид Николаевич. Во-первых, не стоит выходить из себя по пустякам, только что потеряв единственную дочь. Во-вторых, вы вызвали меня не потому, что мои соболезнования особенно важны для вас. Но если я всё-таки ошибаюсь и за маской сильного уравновешенного человека скрывается обычный неврастеник – вам нужен специалист иного профиля, – жёстко отчеканил Северный.
– Простите. – В Корсакове вдруг, кажется, отпустило какую-то пружину, он судорожно вздохнул и начал говорить…
Глава четвёртая
Настя была единственной дочерью Леонида Николаевича Корсакова. Единственной, любимой, обожаемой. От единственной, любимой, обожаемой жены. Он растил дочь сам – с грудного возраста. Настина мать умерла в родах.
– По какой именно причине ваша жена «умерла в родах»? – уточнил Всеволод Алексеевич. – Полагаю, вы выясняли у врачей? Если она, конечно, рожала в родильном доме.
– Разумеется, моя жена рожала в родильном доме. Я – не пещерный человек, чтобы… – осёкся, поймав взгляд Северного. – Конечно, я выяснял. В родах что-то случилось, её потащили на операционный стол и с него уже не сняли. Это было давно, у меня были какие-то выписки, бумаги, но я их не сохранил. Точно могу сказать, что было кровотечение, и хирург говорил, несмотря на то, что они сделали всё, что могли… И вы знаете, я свято верил, что они сделали всё, что могли.
– Вера – это хорошо. Тем более что эти – могут! Могут сделать всё, что могут, и ещё сверх того. И уж если в родильно-операционном блоке не сняли со стола, то… Да любой оперирующий акушер-гинеколог не задумываясь свою почку отдаст, чтобы незнакомая или малознакомая ему баба на столе кони не двинула! Это ж материнская смертность! М-да… Так какой диагноз, уважаемый Леонид Николаевич? Напрягитесь, вы же наверняка знали – значит, вспомните.
– Да-да, я стараюсь… Врач называл что-то… Какую-то фамилию… – Корсаков потёр пальцем переносицу. – Матка… Матка… Что-то французское вертится.
– Матка Кувелера?
– Точно!
– Понятно. Хватит об этом. Рассказывайте дальше о жизни и любви. И прочем вашем семейном одиночно-отцовском анамнезе. Вы позволите мне здесь курить, Леонид Николаевич? Мне проще думать, когда я курю.
– Курите ради бога. Уже всё равно. Раньше и я здесь курил, но с тех пор как Настя забеременела… Или нет, даже раньше… С тех пор как она стала активно ратовать за слишком здоровый образ жизни… Забавно, но когда в пятнадцать лет я поймал её с сигаретой, то чуть не поколотил. А она мне кричала, что я всю жизнь курил и фотографии покойной матери все как одна с сигаретой, так почему ей нельзя, что за лицемерие!.. Господи, да пусть бы дымила как паровоз и пила как биндюжник, но была бы жива!!! – Он отвернулся.
Северный встал, налил себе на глоток виски и прикурил сигарету. Он молча пережидал. Говорить хоть что-нибудь – глупо и нелепо. Через пару минут Корсаков взял себя в руки и продолжил.
Они жили с Настей вдвоём. В известные годы Корсаков удачно занял, что называется, «свою нишу», и они, мягко сказать, ни в чём не нуждались. У Насти были лучшие няньки, отличные школы, престижные вузы. У него если и случались женщины, то в дом не допускались. Своё он уже отлюбил, когда похоронил Настину мать. Так что вполне удовлетворялся недолгими лёгкими романами, а то и вовсе… ну вы понимаете. Дочь подрастала здоровой, красивой и неглупой. Окончила школу почти с одними пятёрками. Затем стала менять университет за университетом – и на родине, и за границей – ей нравилось учиться. Слава богу, папино состояние позволяло Насте искать, так сказать, себя, не заботясь о хлебе насущном. Вероятно, он во многом виноват. И слишком большая его любовь к дочери, и чрезмерная забота о ней – наверняка не оправдание. Если вовсе не отягчающие обстоятельства… Получив три высших образования, Настя как-то так ни к какому берегу и не прибилась. «Балет и керамика». Чёрт, опять кругом он, отец, виновен. Ведь отлично понимал, что человеку необходимо в первую очередь ремесло. Хорошее такое ремесло. Уметь делать что-то руками. Сапоги, как Лев Толстой. Или чемоданы – как Менделеев. Человеку, в голову которого уложено теоретического книжного сумбура под завязку, ремесло необходимо вдвойне. Да и то не факт, что с катушки не съедет. Если уж и Толстому умение сапоги тачать не помогло, то что уж говорить о его девочке с её косорылыми тарелочками и прочим «декупажем». МГУ и всякие бизнес-школы – ещё ладно. Но вот обучение дизайну в Лондоне… Это такая, знаете ли, господин Северный, учёба ни о чём. Вероятно, МАРХИ когда-то и выпускал дельных архитекторов… Но теперь архитектора, сопровождающего строительство и знающего всё – от марки бетона, технологий заливки фундамента до уместного фасона и цвета занавесей – можно встретить лишь в романе «Сага о Форсайтах». Нет? Ну, может быть, может быть… Неважно. Всё равно и МАРХИ давно не тот. Ровно с тех пор, как при нём кафедру дизайна организовали – Корсаков как раз в тот год сие заведение окончил. И после трёх лет, проведённых в унылом проектном бюро, архитектурой никогда уже не занимался. Разве что дома сам себе придумывал… Да-да, Лондон. Лондон и выпускной сильно модно-продвинутых курсов. Был он у Насти на выпускном этом сильно дизайнерском, сильно лондонском. В качестве дипломной работы у неё был проект-макет какого-то странного дома из, ёлки-палки, сладких перцев. В нашу бытность юнцами эти перцы назывались «болгарскими», Всеволод Алексеевич. Дом из болгарских перцев, бляха-муха. Светильники-оливы. Коврики из газонной травы. Баловство. Концепция «естественного дома», где ничего неестественного. И ничто тогда его, идиота, не насторожило! Шутил даже: с электричеством и сантехническими коммуникациями что делать будешь? Светлячков в банки сажать и арыки посреди гостиной копать? Обижалась. Он дочери – мол, зачем всё это, если самые естественные до окончательного и победного конца солнечный свет и овраг за овином всегда к твоим услугам? Сердилась. Ты, папа, говорила, не понимаешь! Мы выбираем всё только самое лучшее из лучшего. Кто «мы»? Что лучшее? Несла, в общем, какую-то ересь, сваливая в одну кучу идолопоклонство с христианскими догматами. Джеймс Фрезер в кратком изложении для детишек вспомогательных школ. Как «дети цветов», вроде того. Только без марихуаны и ЛСД. Похудела сильно. В веганство ударилась. Это вегетарианство, только без яиц, брынзы и молока. Чисто лютики-цветочки, коренья-лепесточки. Знаете? Ну да… А папаша, старый дурак, не обратил внимания на дочерние забавы. Чего такого? Сам когда-то Кастанеду конспектировал и даже, в отличие от благоразумной – как ему казалось – дочери, расширителями сознания немного баловался. Чего такого там Настя ему ещё несла? Он особо и не слушал. Обычная каша в голове у беззаботной скучающей девушки. Слишком много лишнего времени и почти неограниченные возможности. Чем бы дитя ни тешилось. А дитя к тому времени было уже вполне себе великовозрастное. Три вуза за плечами как-никак. Двадцать семь. Всегда одевалась, как нормальная дочь богатого отца. Как-то даже сумку эту безмерно дорогую из крокодилов-страусов у него выпросила. На двадцать пять лет, да. И не то что ему жаль, но он человек рациональный. Машину какую подороже купить, картину известного художника, достойный бриллиант, наконец, – это он понимает. Но за обычную торбу?! Ваш «Дефендер», Всеволод Алексеевич, дешевле, чем модель сумы от этой… чёрт, на бэ… что Настя захотела, вы уж простите.
