Андрей Константинов - Дело о взбесившемся враче
— А что она натворила? Кровь плохо очищала?
— Клинику содержала частную, где ставила опыты над наркоманами. В общем, преступница.
— Ее посадили?
— Нет. Ничего не доказали.
Значит, не преступница.
— Да ты не понял — опыты над живыми людьми!
— Ну так ведь она же — ученый! Ну скажи, пожалуйста, разве может студент мединститута стать настоящим хирургом, если будет все время препарировать трупы в анатомичке или резать лягушек? Ведь надо же однажды со скальпелем и к живому человеку подойти.
— Но она все это делала в закрытой частной клинике. Это у нее бизнес был такой.
— Деньги брала? Так они ей на реактивы, на аппаратуру были нужны.
Может, она мир хотела спасти от опасной заразы; может, без пяти минут Нобелевский лауреат. А как же по-другому науку двигать?… И при том… Опыты — над наркоманами… Не такие уж это и люди…
Борис неожиданно посерьезнел, голос у него стал жестким. Я вспомнила недавний разговор с коллегой — Соболиным: «Они, Светочка, не люди, а — нелюди. Я бы их всех за Уральский хребет, в резервации…»
Ты так говоришь, словно эта Мария тебе очень нравится. А она, между прочим, как писали (врала я), — лесбиянка.
— Ну, тогда она мне точно нравится, — вдруг развеселился Борис. — У нас с ней, оказывается, много общего: я ведь тоже безумно люблю хорошеньких женщин.
И он накрыл меня подобно урагану…
***
Из дома мы вышли, когда начало смеркаться. Это были последние июльские белые ночи. Еще пара недель, и лето повернет к осени, вечера станут темными.
От леса в поселок ползли первые туманы. На траве лежала роса. Я ступила с тропинки на газон и как ошпаренная отскочила в сторону: мне показалось, что по ноге пробежало что-то мокрое и колючее.
Борис тут же наклонился и раздвинул розовый куст:
— Света, смотри, ежик!
Господи, да они тут все помешаны на колючей живности.
— Ах ты, мой проказник, Кеша!
Я его, Светочка, давно заприметил.
Живет у меня под хозблоком. Каждый вечер выходит на охоту, шляется где-то всю ночь, а потом возвращается. Мои парни ему блюдце с молоком даже завели.
— Это у него от молока вся шкура белая?
— Это не шкура, а иголки. Роса, наверное, посверкивает…
В этот момент за забором раздался гудок машины. Один из парней-охранников (истопник) выглянул за калитку и отозвал Бориса в сторону. После короткого разговора Борис подошел ко мне:
— Извини, милая, я не смогу тебя проводить, у меня встреча с партнерами. Ты ведь одна не заблудишься?
Он поцеловал меня и повел к калитке. В это время парни открывали ворота, в которые въезжали два джипа. Водитель первого понес по тропинке в сторону хозблоков какие-то пакеты.
***
Да, тяжела жизнь коммерсанта, решившего делать бизнес в России. Я уже давно смирилась с тем, что у богатых «первым делом — самолеты».
Идти к Василиске не хотелось. Но и гулять одной в потемневшем парке — тоже удовольствие не из приятных. Я потопталась в нерешительности на дорожке и, делать было нечего, пошла к Васькиной даче.
Впереди меня дорогу осветили две пары фар. Я едва успела отскочить в сторону — мимо пролетели, обдав грязью из лужи, два темных джипа. «Паразиты! Днем, что ли, не могут ездить? Одно дело — партнеры Бориса сидят сейчас, вопросы решают, другое — ночные хулиганы на дорогах… Жаль, номера не заметила — натравила бы на вас гаишников!»
***
Дома застала странную картину. На подоконнике с несколькими закладками лежал психотерапевтический справочник. А Васька на кухне поочередно открывала крышки с банок и совала туда нос: в муку, в соль, в песок, в крахмал…
— Муравьи, что ли, завелись? Ревизию делаешь?
Васька нервно отставила банки в сторону и, как мне показалось, прислушалась. Я тоже. Из спальни Нины Дмитриевны раздавалось тихое пение: «В белую ночь соловей нам насвистывал…»
Я никогда до этого не слышала, чтобы Нина Дмитриевна пела, и поэтому вопросительно взглянула на подругу. Она, не объясняя, вдруг набросилась на меня:
— Где тебя целый день носило? В десять вечера не загорают.
— По парку гуляла, там очень красиво.
— «В том саду, где мы с вами встретились…» — за стеной «сменила пластинку»
Нина Дмитриевна. Она пела тихо, спокойно, но от этого ее спокойного голоса у меня вдруг как-то нехорошо засосало под ложечкой. А Васька, как мне показалось, готова была вот-вот заплакать.
— Что все-таки с Ниной Дмитриевной?
— Да… Ежика нанюхалась… — Когда Василиске не хочется продолжать тему, она отшучивается совершенно подурацки.
Мы вышли на веранду, закурили.
Васька достала бутылку «Алазани».
— Выпьем?
Я кивнула.
— Да, Свет, — вдруг вспомнила Васька, — Соболин от твоей статьи в восторге: я не уходила, пока он не прочел. Сразу сдал в верстку. Говорит, что это будет «бомба». Завтра уже номер выйдет. Только он твою фамилию вычеркнул. Сказал, что с псевдонимом — спокойнее…
Мне показалось, что у меня даже началось легкое раздвоение личности: с одной стороны, хотелось снова ощущать на своем теле губы Бориса; с другой — послушать, как хвалят коллеги.
Интересно, что мне теперь скажет Обнорский? Как встретит?
— Пошли спать? — Васька встала с кресла.
Я взяла последнюю сигарету и вышла на крыльцо. Мимо меня, шурша травой, проковылял в лунной дорожке сверкающий ежик.
Ку— у-зя! Крыса белобрысая…
4
На этот раз новый охранник «Золотой пули» не обратил на меня никакого внимания. Но я из вредности все равно сунула ему под нос свое удостоверение:
— Как, вас еще не уволили за уклонение от задержания опасного преступника, пользующегося нашей ксивой?
Он аж нарды под столом просыпал.
В приемной Обнорский приобнимал Лукошкину. Завидя меня, он расцвел, как маков цвет:
— Вот это я понимаю! Молодец!
— Вы в том смысле, Андрей Викторович, что я хорошо выгляжу после отпуска? Что, загорела?
Обнорский неожиданно смутился:
— Я похвалить хотел. За статью. Уже с утра менты звонят не переставая.
— Вот если бы вы всем, Андрей Викторович, перед тем, как отправляете в отпуск, говорили на прощание такие нежные слова, как мне неделю назад, у вас в газете были бы сплошь талантливые статьи.
Лукошкина вопросительно посмотрела на Обнорского и вылетела из приемной.
— Ань, — смущенно побрел за ней Обнорский, — мы же еще договор с издателями «Золотой пули» не обсудили…
А я направилась в свой кабинет.
***
В кабинете раздался звонок от Гоши:
— Света — молодчина! Ты не представляешь, что происходит в городе.
— Мне уже Обнорский намекнул…
— Да даже Обнорский не знает всю глубину происходящего: кто ж ему расскажет… Сегодня с утра зампрокурора района по надзору за милицией тряс твоей газетой в прокуратуре и требовал принять меры!
— Ко мне?
— Почему к тебе? К ОМОНу района!
Вроде начальника снимать собираются.
Но главное — они теперь просто обязаны арестовать Лялю. Я с утра на Офицерский сбегал: там, представляешь, тишина. Ни одного наркомана нет… Свет, ты сегодня вечером — как? Может, посидим где?
Вечером мне хотелось к Борису, на Петровку, 38. Но и с Гошей до этого можно успеть мило пообщаться. Договорились на шестнадцать.
— У меня с источником «стрелка», — сказала я Соболину, подкрашивая губы и собирая сумочку.
***
А вот к шестнадцати часам Гоша уже не был таким радостным и счастливым, как с утра.
— Служебное расследование на работе проводят: пытаются выяснить, кто «слил» в редакцию информацию. На меня Рома-"рыжий" сегодня как-то очень внимательно посмотрел в коридоре.
А Колюня аж белый от страха. Ну да что я все о себе? Как у тебя-то?
— Да мне что? С утра поздравления принимаю.
— Ты вообще — смелая девчонка.
Хоть и очень красивая… — Гоша покраснел. Наверное, он такие слова никому еще не говорил. — Свет… А у тебя… Был кто-нибудь?
Я чуть со стула не сползла.
— Го-ша!…
— Извини… Я имел в виду — сейчас… есть?
Мне почти физически захотелось оказаться в Петровке у Бориса. При этом почему-то было жаль маленького Георгия Федоровича Астафьева. Я решила поменять тему:
— Что будешь делать?
— Да мне сейчас главное — выследить и взять Купца, — грустно сказал Гоша.
— Кто это?
— Крупный наркодилер. Я давно отслеживаю каналы поступления наркотиков в Питер. После того, как возьмут Лялю — а ее должны арестовать с минуты на минуту, — Купец должен забеспокоиться: ведь Ляля — один из его основных сбытчиков. Но мне трудно за ним уследить: у него два лежбища — в Питере и за городом.
— «Лежбища» — это где ночует?
— И где хранит наркоту.
— Так что же вы у него обыск не проведете?
— Кто ж даст на это санкцию? На Купца — ни одной бумаги, все — со слов, все — полушепотом.
— Что же ты собираешься делать?
