Камилла Лэкберг - Ледяная принцесса
Хенрик пробормотал что-то вежливое в ответ. Он помог ей снять куртку и рукой указал в сторону салона в конце холла. Эрика осторожно присела на софу, которую, обладая безграничными познаниями в области антиквариата — в том плане, что не знала почти ничего, — в итоге смогла совершенно определенно оценить как очень старую и дико дорогую. Она с благодарностью приняла предложение Хенрика выпить кофе. Пока он организовывал кофе и они обменивались вежливыми фразами насчет ненастной погоды, Эрика исподтишка рассматривала его и констатировала про себя, что Хенрик не выглядит особо опечаленным, но в то же время она знала, что это совсем не обязательно что-нибудь означает: все люди по-разному выражают свою печаль.
Одет он был довольно просто: превосходно сшитая ярко-голубая рубашка от Шинуа и Ральфа Лорен; темные, почти черные волосы подстрижены так, что прическа выглядела элегантной, но не создавалось впечатления, что он пять минут назад вышел из парикмахерской; темно-карие глаза придавали его внешности облик южанина. Сама Эрика предпочитала мужчин более грубой внешности, но тем не менее не могла не признать притягательности и привлекательности Хенрика, который как будто сошел с фотографии из журнала мод. Вдвоем с Алекс они были, наверное, сногсшибательно красивой парой.
— Какой замечательный, чудесный дом.
— Спасибо. Я уже четвертое поколение Вийкнеров, которое живет здесь. Мой прадедушка построил его в начале века, и с тех самых пор он находится во владении нашей семьи. Если бы эти стены могли говорить…
Он повел вокруг рукой и улыбнулся Эрике.
— Должно быть, это прекрасно — чувствовать, что вокруг тебя — вся история твоей семьи.
— И да и нет. В то же время это накладывает и тяжелую ответственность: продолжать идти по стопам отца, ну и все такое.
Он усмехнулся, и Эрике показалось, что он не выглядит особо отягощенным грузом этой самой ответственности. Что касается ее самой, то в этой элегантной комнате она чувствовала себя совершенно не в своей тарелке и вела незримую битву, тщетно пытаясь найти какое-нибудь мало-мальски удобное положение, сидя на этой красивой, но абсолютно спартанской софе. В конце концов она перебралась на самый краешек и очень аккуратно пригубила кофе, который был подан в малюсеньких кофейных чашечках тонкого фарфора. У нее зачесался мизинец от желания оттопырить его, но она сумела противостоять этому порыву. Чашечки как будто специально были сделаны для того, чтобы оттопыривать мизинцы, но она подозревала, что в таком варианте это выглядело бы как пародия на светскую жизнь. Ей пришлось выдержать еще одно сражение с собой перед блюдом с пирожными на столике, и это сражение она успешно проиграла: оно превратилось в дуэль Эрики с пышным, воздушным сахарным пирожным — по ее оценке, десять баллов.
— Алекс любила этот дом.
Эрика как раз размышляла, как бы ей начать подбираться к настоящей причине ее приезда, и была благодарна тому, что Хенрик сам начал разговор об Алекс.
— Сколько вы здесь вместе прожили?
— Собственно говоря, столько же, сколько мы женаты, — пятнадцать лет. Мы встретились, когда учились в Париже. Она изучала историю искусств, а я пытался поднабраться чего-нибудь полезного в области экономики, чтобы хоть худо-бедно справляться с руководством семейным предприятием.
Эрика сильно сомневалась в том, что Хенрик Вийкнер хоть что-нибудь делал худо-бедно.
— Сразу после свадьбы мы приехали домой в Швецию в этот самый дом. Мои родители к тому времени умерли, и пару лет, пока я был за границей, в доме никто не жил. Алекс тут же начала обновлять его, она хотела, чтобы все было превосходно: каждая деталь в доме, каждый кусок обоев, мебель или ковры либо действительно подлинные и остались здесь со времен постройки дома, либо были отреставрированы и получили свой изначальный вид, что-то она купила. Она побывала я даже не могу сказать в скольких антикварных магазинах, чтобы найти именно те вещи, которые были здесь при жизни прадедушки. Ей помогало то, что у нас сохранилась куча старых фотографий, и в итоге результат получился просто фантастический. Одновременно она до изнеможения работала, подготавливая открытие своей картинной галереи. И как она все это успевала, я до сих пор совершенно не могу понять.
— А каким человеком была Алекс?
Хенрик помолчал, ему потребовалось время, чтобы обдумать ответ.
— Красивая, спокойная, перфекционистка до кончиков пальцев. Тому, кто не очень хорошо ее знал, она, пожалуй, могла показаться высокомерной, но на самом деле это не так. Дело в том, что в жизни она с большим трудом сходилась с людьми. Алекс была таким человеком, за которого приходилось бороться.
Эрика очень хорошо понимала, что хотел сказать Хенрик. У Алекс с самого детства была особая сдержанная притягательность, из-за которой ее называли воображалой — часто те же самые девочки, которые потом едва в лепешку не расшибались, чтобы посидеть рядом с ней.
— Что ты имеешь в виду?
Эрике хотелось услышать, как Хенрик все это сформулирует. Хенрик отвернулся, посмотрел в окно, и в первый раз с того момента, как она переступила порог дома Вийкнеров, она, как ей показалось, увидела проявление чувства за безупречной внешностью.
— Она всегда шла собственным путем, и она не испытывала особого уважения к другим людям. Не то чтобы злоба или недоброжелательность: в Алекс не было злобы, ей это было просто незачем. Самое главное, чего моя жена боялась больше всего на свете, — это чтобы ее не ранили, — и в сравнении с этим все остальное, все другие ее чувства отступали на задний план. Но проблема заключается в том, что если ты не пускаешь никого за выстроенную тобой стену в страхе, что туда может проникнуть враг, то и твои друзья тоже остаются за этой стеной. — Хенрик помолчал, потом посмотрел на Эрику: — Она говорила о тебе.
Эрика не смогла скрыть свое удивление. Она всегда думала, что их дружба закончилась. Эрика считала, что Алекс раз и навсегда отвернулась от нее и ни разу больше о ней не вспомнила.
— Она как-то сказала одну вещь, и я ее очень хорошо запомнил. Она обронила, что ты была ее последним настоящим другом. Последняя чистая дружба. Вот именно так она и сказала. Довольно примечательные слова, как мне кажется. Больше она не затрагивала эту тему, а я научился тому, что лучше оставить ее в покое и не пытаться расспрашивать. Вот поэтому я и говорю тебе об Алекс так, как я никогда не рассказывал о ней кому-нибудь другому. Что-то мне подсказывает, что, несмотря на то что прошло много лет, в сердце моей жены по-прежнему оставалось особое место для тебя.
— Ты любил ее?
— Больше всего на свете. Алекс была всей моей жизнью. Все, что я делал, все, что я говорил, — все крутилось вокруг нее. Но ирония заключается в том, что она ни разу этого не заметила. Если бы Александра приоткрылась мне, она бы сейчас не была мертва. Ответ все время лежал у нее прямо перед носом, но она никогда не осмеливалась в это поверить. Трусость и мужество весьма своеобразно перемешались в моей жене. Биргит и Карл-Эрик не верят, что она совершила самоубийство. Да, я знаю, они считают как само собой разумеющееся, что я тоже в это совершенно не верю, но вообще-то, честно говоря, я и сам не знаю, что думать. Я прожил с ней больше пятнадцати лет, но никогда ее не знал.
Его голос по-прежнему звучал ровно и спокойно — таким тоном можно говорить, к примеру, о погоде. Но Эрика поняла, что, составив для себя первоначальное мнение о Хенрике, она сильно ошиблась и теперь не могла ошибиться еще больше. Глубина его скорби была безмерной, просто она не вырывалась наружу, как у Биргит и Карла-Эрика. И возможно, в первую очередь Эрика исходила из своего собственного опыта или просто чувствовала это инстинктивно — это была не только скорбь об умершей жене, но и горечь сожаления о том, что Хенрик навсегда потерял возможность обрести ее любовь, чтобы Алекс любила его так же, как он любил ее. В этом ощущении Эрика была более чем уверена.
— А чего же она все-таки так боялась?
— Это тот вопрос, который я задавал себе тысячу раз. Я действительно не знаю. Как только я пытался вызвать ее на откровенность, она моментально закрывалась на все защелки, мне ни разу не посчастливилось пробраться внутрь. Все говорило о том, что ее тяготит какая-то тайна, которой она не могла поделиться ни с кем. Это кажется немного странным, но из-за того, что я не знаю, что она скрывала, я и не могу уверенно ответить, была она В состоянии совершить самоубийство или нет.
— А какие у нее были отношения с родителями и сестрой?
— Да-а, как бы тебе это описать… — Он довольно долго молчал, прежде чем ответить. — Напряженные. Как будто они все друг перед другом ходили на цыпочках. Единственная в их семье, кто действительно способен иногда сказать то, что думает, — это младшая сестра Александры Джулия. Но она в семье на особом положении. И каждый раз, когда они разговаривали, всегда казалось, что они говорят о чем-то совершенно другом, не о том, что произносилось вслух. По правде сказать, я не знаю, как тебе это объяснить. Они как бы говорили шифром, но штука в том, что ключ к шифру мне забыли дать.
