Василий Ардаматский - Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Я сижу на грубой деревянной скамейке, отполированной всеми сидевшими на ней в течение ста лет. Скамейка стоит в комнате отца Кристиана — духовника католического приюта для сирот. Я попал сюда спустя полгода после смерти мамы. В тот страшный день я тяжело заболел. Решив, что я сошел с ума, меня отправили в больницу дли душевнобольных, но потом переправили во Францию, в этот приют. Я сам ничего не помню. Мне рассказал все это мой духовник. Для меня продолжение моей жизни начинается еще позже — вот с этого весеннего утра в комнате отца Кристиана.
Отец Кристиан — единственный из приютских наставников, которому я раскрываю свою душу и верю, что он ничего плохого мне не сделает. Ему лет пятьдесят. Когда смотришь на него, прежде всего наталкиваешься на массивный, до блеска выбритый подбородок, над которым нависает крупный нос с широкими крыльями ноздрей. Гладкие реденькие волосы растут только на висках, так что ему не надо выбривать тонзуру на макушке. Удивительные у него глаза — добрые, ласковые, внимательные. Они никак не вяжутся с его грубым и суровым лицом и будто живут сами по себе. Громадные его руки всегда скрыты в широких рукавах рясы, он словно стесняется показывать их людям. Он чем-то неуловимо напоминает мне Пал Самсоныча, может быть, тем, что говорит он всегда тихо и необыкновенно убедительно.
Наш приют создан католической церковью сто лет назад. Находится он где-то на границе Франции и Бельгии, возле маленького городка, крыши которого мы видим из окон третьего этажа школьного здания. Кроме меня, здесь живут шестьдесят два мальчика. Большинство их из Франции, Бельгии и Голландии. Я — единственный русский среди них.
Первое время я был среди них как глухонемой, только оглядывался во все стороны и делал то, что делали другие мальчики. И ничего не понимал… Но, как щенок, брошенный в воду, сразу учится плавать, я довольно быстро начал понимать по-французски, а потом по настоянию отца Кристиана для меня пригласили педагога французского языка, знающего русский. Это было сделано для того, чтобы скорее приблизить меня к великим тайнам и мудрости святых книг. Так говорил отец Кристиан.
Без четверти семь утра в спальных комнатах раздавались громкие звонки. В комнате, где жил я и еще пять мальчиков, звонок самый въедливый и противный. Он требовал немедля вскочить с кровати, быстро ее застелить, одеться, умыться и стать на свое место в коридоре. Там уже ждал нас, перебирая четки, ненавистный всем нам отец Санарио.
Он безраздельный властелин всей нашей жизни с утра до вечера. Он с нами везде: в часовне на утренней молитве, в классе во время учебных занятий, в столовой во время обеда и даже в часы отдыха на спортивной площадке. У него тонкое, острое лицо темно-желтого цвета. Густые жесткие волосы торчат клочьями вокруг выбритой макушки, отчего издали кажется, что у него, как у черта, растут рога. На нем — изношенная ряса бурого цвета, перехваченная белой веревкой.
Он обладал удивительной способностью видеть нас всех одновременно. Никогда не пропускал самой маленькой шалости. За маленькую ты получал ненавидящий взгляд его черных глаз, запрятанных под шишкастым лбом. За шалость покрупнее расплата куда тяжелее — он подходил неторопливыми мелкими шажками и хватал за ухо двумя пальцами с острыми когтями и сжимал его так, что оно хрустело и потом весь день горело и ныло. Самое страшное из арсенала его наказаний мы называли столбняком. Это когда отец Санарио бил провинившегося ребром ладони сзади по шее. После этого сутки, а то и двое трудно было повернуть голову.
В семь тридцать отец Санарио вел нас в часовню на утреннюю молитву. Оттуда — на завтрак и в учебные классы. В три часа дня — обед. После него — свободный час: можно поиграть, побегать на спортплощадке, побродить по саду. Затем возвращаемся в классы готовить заданные на завтра уроки. Отсюда можно уйти, только когда сделаешь все, что задано. Наконец, вечерняя молитва и сон.
И все это неизменно день за днем, день за днем…
Итак, я в комнате отца Кристиана. Он ходит от двери к окну и обратно и говорит тихим ровным голосом:
— Ты, Юра, умный мальчик, и мы не первый раз говорим с тобой о вере. Задумайся еще раз — как все просто: бог дал — бог взял. Бог дал тебе отца, в свой час он его взял. Бог дал тебе маму, и в свой час он ее взял. Почему? Божий промысел неисповедим, бесполезно его исследовать, ему надо подчиняться. Бог провел тебя через тяжелейшие испытания, но жизнь твою он не взял. Он только ввел тебя в новую жизнь, не похожую на ту, к которой ты немного привык. Подумай, кому на земле нужно было распоряжаться твоей судьбой? Ты был мальчиком — существом, которое еще ничего не значило в земных делах, когда с тобой все случилось. Так что бессмысленно искать виновных на земле. Ты был как маленький листок, сорванный с дерева и подхваченный бурей. Но кто позаботился о том, чтобы этот маленький листок не оказался растоптанным в грязи, а попал сюда, вот в эту комнату? Кто поручил мне помочь тебе понять, что с тобой происходит? Кто это сделал? Бог. Он, если хочешь знать, и в тебе самом.
Я молчал. И думал, что отец Кристиан прав: бог дал — бог взял.
Между тем отец Кристиан продолжал ходить по комнате и говорить:
— Ты умный мальчик. У тебя есть то, чего нет у других воспитанников: ты любишь думать. Мне очень нравится молитва, которую ты сам придумал. Я выучил ее на память. Не веришь? Слушай… — Он стал рядом со мной, положил мне на плечо свою огромную руку и нараспев начал читать: — "Почему в моей жизни столько горя? Разве я кому-нибудь сделал зло? За что у меня отняли сначала отца, а потом маму? Она ведь тоже никому не делала зла, а я любил ее больше всего на свете. Кто отнял у меня маму?…"
Рука духовника соскользнула с моего плеча, он сел напротив меня на свою железную скрипучую кровать и сказал:
— Хорошая молитва. Я разрешил тебе на вечернем молении читать ее, и, когда я вижу тебя в часовне, я вместе с тобой повторяю ее и потом молю бога помочь мне ответить на твои вопросы. И если ты мои объяснения не принимаешь, я не отчаиваюсь. Придет время, и ты поймешь, что вера — не арифметика, где есть точное решение каждой задачи и где все просто, если ты знаешь табличку умножения. Бог в своей неисповедимой мудрости не может и не должен объяснять свои деяния каждому человеку. И, наверное, поэтому люди многих поколений сами стараются постигнуть божью мудрость. Они создали фолианты, наполненные размышлением о божьей мудрости. Читай эти мудрые книги. Ты узнаешь, что думали люди разных времен о вере, о боге. И ты увидишь, что люди гораздо умнее тебя никогда не пытались винить бога, они стремились постичь его мудрость.
Я смотрел в окно, за которым сияла прекрасная весна, и думал: в самом деле, зачем мучиться и искать виновных в том, что случилось со мной? Отец Кристиан прав — я же просто еще ничего не знаю. И может быть, люди, которые сделали мне зло, уже давно наказаны богом.
Я ушел от отца Кристиана успокоенный. Запоем начал читать святые книги. Сначала те, которые были на русском языке, а позже — и на французском.
Наибольшее впечатление на меня произвела Библия. Ведь о том, откуда появилась наша земля и откуда взялся первый человек, в ростовской школе мы еще не проходили. Помню, однажды я спросил учительницу — всегда ли была наша земля? Она сказала, что я узнаю это в свое время. Вот и пришло это время — я узнаю о сотворении земли и человека…
Я читал Библию с большим интересом, и она совсем не казалась мне святой книгой, хотя в ней все время мелькали слова о боге и вся книга-то была о боге и его божественных делах. Отец Кристиан разрешил мне читать Библию в часы, когда другие ребята готовили уроки.
Святая книга произвела на меня огромное впечатление, но, очевидно, совсем не такое, на какое рассчитывал отец Кристиан. В моем представлении бог — нечто непостижимое, таинственное — превратился в довольно реальную личность, хотя и наделенную чарами волшебника. Я даже вспомнил фокусника, которого видел однажды в ростовском цирке, — он из воздуха доставал вазу с цветами, аквариум с живыми рыбками и разные другие вещи. Но такой бог вызывал любопытство, а не трепет. Наверное, это произошло потому, что мудрые поучения Библии я просто не понял и запомнил только события — создание земли и человека, убийство Каином Авеля и тому подобное. Но здесь я, с обычной детской придирчивостью к описанию приключений, обнаружил нечто такое, о чем боялся даже думать. Отец Кристиан говорил о Библии, что это святая книга книг, а я обнаружил в ней самую обыкновенную путаницу — об одном и том же событии сначала говорится одно, а потом совсем другое. Как же это может быть в святой книге? И я боялся разговора о Библии с отцом Кристианом.
К счастью, разговор о ней произошел раньше с моим учителем французского языка Ильей Савельевичем Грибниковым. Это был русский эмигрант, чистенький тихий старичок. Уже одно то, что он был русский, вызывало у меня к нему особое отношение и особую веру во все, что он говорил.
