Иван Козлов - Долги отдающий
Девушка, мертвой хваткой вцепившаяся в мой локоть, не отвечает. Молю Бога, чтоб она все-таки поняла, чего я хочу. Только бы продержалась, только бы не устроила истерику.
Остановился частник. Я не стал у него ничего спрашивать, просто открыл заднюю дверцу, можно сказать, на руках внес в салон «Москвича» спутницу, потом сел рядом с ней.
Водитель удивленно взглянул через плечо:
— Чего так уверенно? А может, не по пути нам? Или о цене не договоримся?
— Обо всем договоримся, — сказал я. — Трогай.
Его глаза остановились на девушке:
— В больницу, да? Может, нитроглицерин дать?
— Спасибо, — сказал я. — Ей противопоказано.
Сзади почти вплотную к нам подкатила знакомая «Таврия».
— Жми, — попросил я водителя. — Отдельно за скорость плачу. Нам надо быстрее домой, там таблетки.
— Куда жать-то?
Слышно, как хлопнули дверцы. Макс, наверное, возится сейчас с замком, над самым моим ухом басит Корин, просит у Блина закурить. Только бы не начали глазеть в наше окно.
— Пока прямо, — стараюсь говорить приглушенно и чувствую на себе взгляд Корина.
— Адрес называй, — водитель наконец-то трогается с места, я удерживаю себя от искушения оглянуться и называю свой район. Только когда проехали метров сто, смотрю через заднее окошко. Троица мирно стоит у машины, курит.
Удивительное дело, частник денег не взял. Подвез к дому, еще и предложил:
— Может, помочь?
Я отказался, протянул ему пятидесятитысячную, но он только рукой махнул:
— Брось ты. У меня мать так умерла. От сердца, на улице.
Я не понял, к чему это сказано, но легонько, как другу, сжал ему плечо.
12Уже в комнате я наконец вспомнил, что девушку зовут Настя. Заставил ее выпить рюмку водки, открыл банку тушенки и заметил, как легкая тень пробежала по ее лицу. Ну конечно же, ее все эти дни только из банок и кормили, потому она так реагирует на проклятую банку.
— Сейчас мы суп сварим. Ты будешь суп?
Молчание.
Хорошо, что в холодильнике есть немного картошки, луковица, морковь. Пятнадцать минут — и блюдо готово.
— Бери ложку.
Настя сидит как истукан, кулачки на коленях. У меня от всех болезней под рукой лишь одно медицинское средство, потому наливаю еще сорок граммов:
— Пей сама, все равно ведь заставлю.
От строгого голоса она вздрагивает, машинально берет рюмку, выпивает, не кривится, но все же принимается за суп. Раз, два, три, четыре, пять… Проглотила пять ложек горячей похлебки. Вздрогнула, будто обожглась. Посмотрела на свои руки, на окно, на меня.
— Где я? — спросила сдавленно. — Уже не там?
— Уже не там, — ответил я. — С тобой все нормально, Настя. Здесь тебе никто не сделает плохого.
И тут она заплакала. Плакала долго, навзрыд, дергая худенькими плечами. Я никогда в жизни не успокаивал плачущих женщин, и тут только подставил плечо под ее мокрые глаза. Сейчас истерика закончится, начнутся расспросы что сказать ей? Что я рыцарь, специализирующийся на спасении юных дев? Но для того чтобы спасти, этот же рыцарь похитил ее и заточил — даже не в замке, в убогой комнатушке. Господи, неужели это делал я? Что у меня, вместе с поганой мордой было такое же поганое нутро? Зачем я пошел на это? Кому мстил за свое убожество? Конечно же, все делалось не ради денег, я просто утверждал себя, идиота, в этом мире, я хотел, чтобы со мной считались…
Хватит о прошлом, с ним покончено. Только что же мне делать с Настей? Перво-наперво, сообщить родителям, что их дочь здорова, по крайней мере, жива.
— Ты москвичка?
— Нет. — Она уже чуть-чуть успокоилась. — Я из Кемерова.
— Телефон дома есть?
— Я из деревни, сто километров от города. Там нет телефонов.
— Как же нам быть? Домашних надо ведь успокоить, они там наверняка с ума сходят.
— У меня только мама. Я ей пишу в месяц по письму.
Хорошо хоть то, что начала говорить. Отец четыре года как умер. Пьяный был, зимой не дошел домой, свалился в канаву и замерз. Жить стало легче, хоть какие-то деньги появились, а то ведь раньше все — на водку. Прошлым летом Настя закончила школу, приехала в Москву поступать в медицинский. Все сдала без троек, но — не прошла по конкурсу. Возвращаться в деревню не захотела, нашла место в общаге, работала уборщицей, нянечкой в больнице, сейчас в отпуске, готовилась снова поступать в институт. Это значит, и на работе ее не хватятся. Могут только соседки по комнате тревогу поднять.
— Звони туда, успокой их, скажи, родственницу нашла, у нее пока гостишь.
— Зачем звонить? Разве я не поеду туда?
— Обязательно поедешь. Но не раньше, чем мы уладим кое-какие формальности. Эти, которые тебя держали, — тут я ощутил, как прилила к вискам кровь, — они не спрашивали про общежитие?
— Спрашивали, даже, по-моему, ездили туда. Они все не верили, что за меня никто не даст выкуп.
— Тебе нельзя никуда выходить из этого дома, — твердо сказал я. — Они могут охотиться за тобой, понимаешь? Ты ведь видела их, значит — свидетель.
— А разве вы их не арестуете? — Она вскинула на меня глаза, спросила с надеждой. — Вы ведь из милиции?
Я не стал вдаваться в подробности:
— Они пока на свободе, все четверо. Их ведь четверо было? Никто, кроме них, в ту квартиру больше не заходил?
— Четверо. Правда, в первый день еще один, мерзкий такой, в машину меня заталкивал и пил с ними. Но больше я его не видела.
Ну вот, долюбопытничал. Все-таки здорово я изменился, что она меня не признала.
Настя начала откровенно зевать. Я постелил ей кровать, показал на ванную, посоветовал принять душ, раздеться и лечь спать.
— Я отключу телефон, замкну тебя и уйду. Только не поднимай шума. Договорились?
Она сонно закивала головой.
13Санек летом жил один в двухкомнатной квартире: предки теплый сезон проводили за городом, на даче. Я позвонил так, как обычно звонила наша братия. Санек купился, сразу открыл дверь.
Увидел меня, но уже не остолбенел, попробовал тут же вытолкнуть незваного гостя за порог. Но через считанные секунды я уже сидел на диване и вел допрос. Сперва поинтересовался, что стало с его левым ухом: неужто за плохое сегодняшнее дежурство наказали свои? Санек угрюмо промолчал, глядя под ноги.
— Ладно, ты меня, признаюсь, интересуешь постольку поскольку. Скажи, за что вы хотели убрать меня?
— Тебя? — он недоуменно уставился на меня и вдруг страшно побледнел, так, что я за него испугался: как бы опять судорогой не свело. Слава Богу, этого не произошло. — Гнусавый? Ты?
— Меня зовут Костя, Константин, запомни это.
Он затряс головой:
— Тебя же, ты же… — и прикусил язык.
Значит, он меня не узнал, когда лежал на полу ванной со спущенными штанами. И Макс, значит, не знает, что я продолжаю дышать и соображать.
— Почему вы так долго держали у себя девчонку?
— Мы не знали, что с ней делать. Она ведь видела всех, запомнила, могла пойти в ментуру и все рассказать. И потом, Макс долго выяснял — кто она, откуда, нельзя ли нам поживиться. Оказалось, никому она не нужна. И вот только вчера решили ее…
— Что решили?
— Ну как что? Вывезли бы за город, в лес. Там бы бросили жребий, кому ее кончать. Опыта же нет. — Он криво улыбнулся. — Если не считать, что Макс хотел убрать тебя.
— Как ты доложил ему — кто освободил ее?
Санек на секунду замялся, взгляд его заметался, но вовремя остановился на моих кулаках. Лучше не врать — наверное, так решил он:
— Я сказал, что позвонили в дверь, и поскольку должен был приехать Макс, я дверь эту открыл. Меня тут же ударили, затащили в ванную… Я так ему сказал.
— Верю. Теперь давай обо мне трави.
— А что о тебе? Думаешь, мы знали, что в той конфетной коробке — мина? Об этом нам Макс уже потом сказал, когда ты взорвался. Ну не ты, конечно.
— Почему там лежала мина?
— Когда мы брали ювелирный, ты в дверях маску, ну, чулок, с головы сдернул. Продавщицы твое лицо увидели. Макс узнал об этом: те девчонки при нем рассказывали подружкам, что, мол, среди грабителей был уродливый такой…
Я стиснул зубы, чтоб не перебивать говорившего.
— И когда мы девку эту в машину сажали, один из зевак тоже тебя запомнил. Макс ведь оставался в толпе, слышал, как старикашка один все твердил, что надо в милицию заявить, что у того, который девушку в машину толкал, больно бандитская морда. Вот Макс и решил… Положил в ту коробку с драгоценностями бомбу.
— Так там и драгоценности были? Зачем?
Санек пожал плечами:
— Макс сказал — лучше, мол, потерять часть, чем все.
Конечно, сказать он мог. В расчете на тупость остальных. Кто, кроме тупого, поверит, что золото должно погибнуть лишь в знак солидарности с его владельцем? Да и не владельцем даже. Значит, никто меня у закрытого киоска Союзпечати не ждал. И вообще, выходит, не было никакого оптового покупателя! А раз так, то мне остается изъять у Макса все эти кольца-кулончики и вернуть их в магазин. Настя освобождена, ценности возвращены — вот тогда и начинай новую жизнь, Гнусавый!
