Сергей Высоцкий - Смерть транзитного пассажира
— Да вы никак биографию решили мою написать? — улыбнувшись, спросил он наконец.
— Мы уж давно написали, — ответил один из ребят, — только вот с вами долго не могли встретиться. Кое-что уточнить.
— Чудеса, — сказал Василий Кузьмич. — Так что вы хотели узнать? Воевал ли я под Заозерьем? Воевал, ребятки, воевал. Под Заозерьем я и войну закончил — контузило меня. Да так контузило…
Он тяжело вздохнул и махнул рукой, будто отгоняя неприятные воспоминания.
— Ну вот, все сходится, — радостно сказал белобрысый. — Это и есть тот Павлов — Василий Кузьмич! Я все время был уверен.
— Василий Кузьмич, — спросил, почему-то сильно волнуясь, серьезный Вова. — У вас есть правительственные награды? За Отечественную войну?
Василий Кузьмич вдруг заметил, что все четверо мальчишек просто впились в него глазами, что они напряжены до предела, словно ждут от него чего-то не совсем обычного. Белобрысый Гаврила прикусил нижнюю губу и ожесточенно крутил пуговицу на курточке. Вова подался вперед, боясь пропустить хоть слово. Два других парня замерли не шевелясь…
— Да вы что, ребята… — начал было Василий Кузьмич, вглядываясь в лица мальчишек. Он хотел спросить, отчего это они так волнуются, но почувствовал, как ждут они сейчас его ответа, их непонятное волнение вдруг передалось и ему, и, разведя руками, Василий Кузьмич сказал:
— Ну, есть у меня награды, ребятки, есть. Красная Звезда. В сорок первом получил. И «За победу над Германией». Вот и все. Больше не успел. Я ж говорю, контузило меня сильно… Несколько лет себя не помнил.
— Вы Герой Советского Союза! — торжественно, срывающимся голосом произнес Вова.
— Герой Советского Союза! Мы нашли… Мы вели… — крикнул нетерпеливый Гаврила и неожиданно всхлипнул.
— Ура! — закричали мальчишки и, схватив Василия Кузьмича за руки, за плечи, стали трясти его, тормошить, уже не скрывая своего волнения. — Ура! Мы вас нашли… В архиве Министерства обороны есть все документы… Ура, Василий Кузьмич!
И Василий Кузьмич, еще ничего не понимая, оглушенный криком, почувствовал, что в словах мальчишек заключена большая правда. Не смея поверить в нее, растроганный искренностью, теплотой этих неожиданных пришельцев, Василий Кузьмич обнял их и повел в дом, приговаривая:
— Ну, как же это? Ну, что же это, соколики? Перепутали вы что-то. У меня Красная Звезда и «За победу…».
Они сели на лавки за большой, гладко обструганный сосновый стол. На одну лавку Василий Кузьмич, а напротив — ребята. Гаврила встал на лавку коленями, чуть не лег на стол животом — смотрел во все глаза… В комнате пахло смолой, хлебом. В пыльные стекла большого окна билась пчела, стремясь выбраться на волю…
Василий Кузьмич слушал сбивчивый рассказ Володи о том, как два года назад на школьном комсомольском собрании ребята решили написать историю боев под Заозерьем, разыскать людей, которые воевали в этих местах, привести в порядок братские могилы. И самое главное — они сказали себе: безымянных героев нет!
Вот тогда-то и доискались ребята до истории о том, как в двенадцати километрах от Заозерья в сорок первом году были на несколько суток остановлены немецкие танки…
— На двое суток, — поправил Василий Кузьмич Володю.
…В те дни стояла сушь, и небо побелело от зноя. Пыль от телеги висела в воздухе часами. Казалось, что даже болота высохли. Когда солдаты копали окопчики в кочкарнике у дороги, то на дне их было совсем сухо. Невесть кем подожженная, горела мшара. Ветер гнал черный дым вдоль дороги и мешал стрелять по танкам. Слезились глаза. В перерывах между атаками Василий Кузьмич думал о том, как хорошо было бы сейчас забраться в глубь мшары и, лежа на одуряюще пахнущем ковре мха, искать прошлогоднюю клюкву. А в горле было сухо, и мысли о клюкве даже не вызывали слюну.
Первый день долбали танки из «сорокапяток». Но немцам во что бы то ни стало хотелось прорваться к шоссе и перерезать путь отступающим войскам. Когда несколько танков задымилось на дороге, пустили в ход авиацию. «Хейнкели» перелопатили половину мшары вместе с «сорокапятками» и всем боезапасом. В роте Павлова осталось в живых человек пятнадцать. Но они держались еще целый день…
Пока фрицы пытались оттаскивать с дороги подбитые танки, Василий Кузьмич поливал их из ручного пулемета, не давая высунуться из-за брони. И танки не начинали новой атаки. Ведь дорога была совсем неширокой… И болото по сторонам под названием Чертова топь…
Потом к Василию Кузьмичу в окопчик приполз трясущийся Мишка Буров, погодок, его земляк. Приполз и сказал, что все, конец. В живых почти никого не осталось, надо уходить. Василию Кузьмичу некогда было оторваться от стрельбы, посмотреть Мишке в глаза, он молча сунул ему «дегтярь», заметив лишь, как дрожат у Мишки руки. Но у Василия Кузьмича тоже дрожали руки от напряжения. И пальцы не слушались, когда он пытался сворачивать цигарки. Поэтому, не обратив внимания на трясущиеся Мишкины руки, Василий Кузьмич пополз в соседний окопчик, где уже минут двадцать молчал «максим».
На дне окопа, свернувшись калачиком, словно прикорнули на часок, лежали два убитых солдата, но пулемет остался цел, и Василий Кузьмич, вставив новую ленту, начал стрелять. Он услышал, что Мишка тоже стреляет, и от этого ему стало спокойнее. Надо было продержаться хотя бы до ночи…
Его ранило в руку. Сначала он подумал, что это просто отрикошетил камешек, но тут же почувствовал, как намокает рукав гимнастерки. Он разорвал его и, зорко следя за дорогой, стал перевязывать руку. Потом он достал из кармана плоскую жестяную баночку, высыпал из нее махорку и положил туда все свои документы и комсомольский билет. И вдавил баночку глубоко в податливый мох. И снова стал стрелять короткими очередями, стараясь экономить патроны. Но, видно, он потерял много крови, потому что вдруг все перед ним заволокло плотным радужным туманом. Василий Кузьмич почувствовал страшную слабость и потерял сознание.
Когда, очнувшись, он с трудом подтянулся к пулемету и выглянул из окопа, то увидел, что в сторону подбитых танков шел человек с поднятыми руками. Правая рука высоко вздернута вверх, а левая раскорякой, словно клешня у краба.
Сломана была ключица у Мишки Бурова еще в детстве — с лошади упал неудачно.
Цепочка немцев стояла со вскинутыми автоматами, поджидая Мишку. А он двигался по раздолбанной дороге торопливо, чуть ли не вприпрыжку. Словно боялся не успеть.
— Мишка, сволочь! Стой! — крикнул Василий Кузьмич, хватаясь за ручки пулемета. Крик получился совеем слабенький, будто всхлип.
«Ах, сволочь! — подумал Василий Кузьмич, пытаясь выстрелить. — Какая сволочь!» Но ленту заело. В это время сзади ухнуло, и он провалился во тьму…
…Василий Кузьмич вышел проводить мальчишек. Расцеловал крепко, по-мужски каждого. Растроганный, разбередивший душу воспоминаниями, хотел сказать мальчишкам теплые слова о том, как дорого их внимание видавшим виды фронтовикам, но сказал только: «Спасибо, соколики!» — притянул к себе, прижал к груди.
Ребята уезжали гордые, довольные. На их лицах светилась такая радость, такое удовлетворение, словно не они, а им привезли известие о запоздавшей на десятилетия награде.
Василий Кузьмич взглянул на часы. Было без пяти одиннадцать. На двенадцать в загсе райцентра назначена регистрация брака. Времени завернуть домой и переодеться уже не оставалось. «Ну и будет мне на орехи за мой «парадный» костюм, — подумал Василий Кузьмич, и вдруг ему стало весело. — До самой смерти жена вспоминать будет. Как же! Мало того что помощи по хозяйству никакой, так на свадьбу единственной дочери в робе явился!»
Он оседлал свою каурую кобылу, легко прыгнул в седло, гикнул, озорно, по-мальчишески, и поскакал мягкой тропкой, ныряющей в лес, где только что скрылись принесшие счастливую весть мальчишки. Он ехал и вспоминал о том, как после нескольких лет мрака и небытия возвращался из больницы в родные места…
5
Провожали Василия Кузьмича всем отделением. Врачи, сестры, ходячие больные… Василий Кузьмич пожимал руки, обещал наведываться, писать. Голова у него слегка кружилась. Он еле сдерживал нахлынувшие чувства, боясь расплакаться.
— Надо бы сестре поехать с вами, — сказал главврач, — хотя бы до вокзала…
— Ну что вы, — запротестовал Василий Кузьмич. — Что вы… Я сам. Потихоньку.
