Олег Волынец - Серебро и свинец, иной вариант
— Так-то лучше, — усмехнулся Вяземский. — А то ведь ввели у нас одно звание из тех. Я, грешным делом, и подумал — уж не прапорщик ли вы?
— Никак нет, товарищ полковник! — вскинулся Ржевский. — Осмелюсь доложить…
— Ну-ну, — подбодрил его полковник. — Доложайте, тьфу, то есть продолжайте. Кстати, вы всегда изъясняетесь в подобном стиле? Или только с новым начальством?
— Никак нет, товарищ полковник, — отозвался Ржевский. — Само как-то получается. А что касается звания прапорщика, то его обесценили уже в Первую мировую, когда из-за убыли кадровых офицеров начали шлепать погоны всяким… отличившимся.
— Их еще "химическими" называли, — сказал полковник. — Из-за того, что знаки различия приходилось химическим карандашом рисовать.
— Ну а сейчас, — старлей пожал плечами, — это не звание, а, простите, анекдот.
— Товарищ старший лейтенант, запомните раз и навсегда: хороший старший прапорщик ценится выше лейтенанта, — заметил Вяземский и перевел взгляд на второго вошедшего — смуглого, с четким орлиным профилем и орлиным же взором. В общем, если Ржевский выглядел истинным арийцем, то в его спутнике с первого взгляда угадывался сын гор.
— Ну а вы, надо полагать, корнет Оболенский?
— Старший лейтенант Мушни Кордава прибыл в ваше распоряжение, товарищ полковник, — бодро отрапортовал кавказец и, опустив руку, уже обычным тоном добавил: — Товарищ полковник, вы на этого шута горохового внимания не обращайте. Он такой по жизни, даром что артиллерист — каких днем с огнем не сыскать.
— Ну, это мы проверим. — Полковник задумчиво постучал карандашом по столу и неожиданно для самого себя спросил: — Товарищ Ржевский, а вы на гитаре играете?
— Товарищ полковник! — Возмущение старшего лейтенанта было почти не наигранным. — Да я в училище…
— В хорэ ты пел в училище, — напомнил Кордава.
— Да, и что? — с вызовом отозвался Ржевский. — Сам играю, сам пою…
— Сам по библиотекам старые песни разыскиваешь и за свои выдаешь, — докончил абхазец.
— Я тоже когда-то играл, — вздохнул полковник. — Да вот только профессия у нас… немузыкальная. Теперь вот только батареей и дирижировать.
— Чтоб как Валэра играть, большого слуха не нужно, — съехидничал Кордава. — Водка нужна, да, а слух не нужен.
"Интересно, сколько раз они эту сцену репетировали? — подумал полковник. — Тоже мне, Тарапунька и Штепсель".
— Слушай ты, да! — Ржевский картинно тряхнул чубом. — Я…
— Отставить! — тихо скомандовал полковник. — Команды "Вольно" не было.
Оба лейтенанта моментально подтянулись, старательно пожирая начальство преданными взглядами. Ну точно — шуты гороховые, утвердился полковник в своей первоначальной мысли и неожиданно для себя улыбнулся. Может, за то ему и удружили.
— Вольно… поручик.
— Ух, — выдохнул Ржевский. — Товарищ полковник, разрешите обратиться?
— Обращайтесь.
— Нам сказали — откомандированы для выполнения особо важного и секретного задания партии и правительства, — начал Ржевский, — но в чем оно будет заключаться — никто не говорит. Зато подписок о неразглашении мы уже столько подмахнули, что можно эту комнату оклеить.
— Хоть одним глазком намекните, товарищ полковник, — присоединился к товарищу Кордава. — Мы ведь под вашим командованием будем, да?
— Под моим, — подтвердил полковник. — В составе специального сводного подразделения интернациональной помощи.
— Помогать, значит, будем, — задумчиво сказал Ржевский. — А кому именно, конечно, не скажете?
— Пока, — улыбнулся Вяземский, — не могу. Впрочем, вы скоро сами узнаете. Одно могу твердо обещать — угадать не угадаете, зато, когда увидите, удивитесь так, что на всю оставшуюся жизнь хватит.
— На Марс летим, да? — немедленно предположил Кордава, картинно выкатив глаза.
— Ну, — полковник сделал вид, что задумался, и серьезно кивнул, — что-то в этом роде.
"А все-таки неплохая подбирается команда, — не без удовольствия подумал он. — Пожалуй, мне даже удастся пару часов поспать".
***Тауринкс ит-Эйтелин вошел в деревню в тот неурочный час, когда мужчины уже разошлись по полям и пастбищам, а женщины, занятые домашними делами, прятались по чистеньким беленым хатам, украшенным зелеными и охряными узорами. Так и вышло, что первыми друида заметили дети.
— Э-эй! Эгей! Друид идет, орехов несет!
— Друид идет — уши надерет! — отшучивался Тауринкс, не пытаясь, впрочем, разогнать малышню. Он давно привык к таким вот встречам — да и как не привыкнуть, когда сам он в детстве вот так же приветствовал восторженным визгом забредавших в его родные края чародеев. И его тогда не пугали ни чужекрайний выговор, ни незнакомые лица — все затмевал чародейный знак на плече или груди. Так и серебряная гильдейская бляха, напаянная на застежку плаща, притягивала взгляды здешней детворы, как камень-магнит — кованое железо, и никто не обращал внимания, что зашлый друид явно был родом не из этих краев.
На восточные окраины Эвейна Тауринкса занесло случайно. Большую часть срока ученичества и не один год после того он провел на юге, где помощь лесных чародеев требовалась всегда — то эльфийские пущи вдруг принимались подминать под себя честной лес, то грязевые потоки с гор прокатывались по узким долинам, смывая поля и дома. То местное зверье беситься вдруг начинало, то опять же дикари запредельные в побег пускались — а до передовых дозоров имперского гарнизона не один день пути, пока еще весть дойдет без редких в том краю чародеев… поневоле друиду приходилось останавливать оголодавших безумцев своей силой. Работа всегда находилась.
Какая блажь понесла Тауринкса из родных краев в странствия — он и сам не мог толком объяснить. Захотелось увидеть своими глазами непроходные дебри востока. Кроме привычки, его ничто не держало на южном пределе — семьей он, вечный странник, так и не обзавелся, не в гильдейском это обычае, хотя детишек по себе оставил, верно, больше, чем самый исправный семьянин. Жаль, не всегда дар передается наследникам… О доме и речи не могло идти — это Тауринкс понимал, еще принося самый первый обет. Так что сборы его не были долгими. С котомкой за плечами и улыбкой на губах друид прошел весь срединный Эвейн, средоточие мощи Серебряной империи. И вот уже второй год он мерил шагами владения Бхаалейн, Картроз, Финдейг, Шориел и Такнаир. На пятерых эти роды поделили огромный и почти не населенный участок между Беззаконной грядой и заливом Рассветного океана, глубоко вдававшимся в эвейнские земли. Поговаривали, что за морем тоже есть какая-то земля, но байки эти друид слушал вполуха. Во-первых, Серебряной империи они уже не принадлежали, а значит, под защитой ее соединенных гильдий не находились. Пусть тамошние жители сами разбираются со своими чащами. А во-вторых, моря лесной чародей профессионально не любил и побаивался.
— Ну а староста ваш где? — спросил Тауринкс у всех малышей разом, и, конечно, ответили ему тоже хором, да таким нестройным, что друид разом осознал свою ошибку. Его уже много лет не переставало удивлять, что со зверями общаться куда проще, чем с людьми, хотя последние вроде бы несравненно умнее.
— Ты! — ткнул он пальцем в первого попавшегося мальчишку. — Так где староста?
— Да в поле он, где ему быть! — пискнул паренек. — От, в той стороне, у реки, за заливным лугом.
— Спасибо. — Тауринкс отсыпал советчику из кармана горсть лущеных кедровых орешков.
— У-у! — восхищенно взвыл мальчишка и тут же для сохранности упихнул гостинец в рот. — Можа, ваш провожыш?
— Ну, проводи, — покладисто согласился друид.
По дороге Тауринкс озирал деревушку хозяйским взглядом. Хорошо, право же, живут на востоке! Покойно. Разве на югах позволил бы кто себе поселиться без крепкой ограды? Сумасшедший или отщепенец, не ценящий ни своей жизни, ни чужой. А здесь — ни палисада, ни даже изгородки самой завалящей; вот дом, вот огород, а за ним — сразу луга, и поля, и лес где-то там подальше. Тихая здесь, верно, жизнь. Тауринкс бы от такой тишины озверел на третью неделю. Ему и дома-то, где житья не было от налетчиков-ырчей и диких драконов, казалось скучновато.
Деревня стояла почти на самом берегу Драконьей реки, отделенная от воды широким заливным лугом. Имя свое речка получила, само собой, не от того, что в ней водились водяные драконы. Даже лишившись и так невеликого умишка, дракон не смог бы подняться по течению из родных морей в реку. Слишком мелкой была она, и галечные перекаты, искрившиеся на солнце, напоминали драконью чешую.
На краю того самого луга столпились деревенские мужики — на взгляд Тауринкса, все до единого. Собрание перешло уже через взаимные обвинения и перебранку к тому томительному молчанию, когда все уже сказано, но ничего не решено, потому что ни у кого не хватает духу примириться с отвратительным и неизбежным. Староста стоял поодаль, понурив голову.
