Эрл Гарднер - Суд последней надежды
Опытный заключенный, стараясь напечатать свое письмо, должен выкладывать за эту услугу сигареты или же обходиться без каких-то других тюремных радостей.
В течение тринадцати лет Богги практически не пользовался ими, расплачиваясь с теми, кто печатал для него письма. Только самое необузданное воображение заставляло заключенных думать, что их послания могут им что-то дать. Они писали сенаторам и различным официальным лицам, а порой даже самому президенту. Как только Богги удавалось добраться до машинки, он аккуратно перепечатывал послания и, подсобрав денег на марки, с надеждой отсылал их. И любой новый чиновник должен был считаться с тем, что обязательно будет получать корреспонденцию от Кларенса Богги.
Их ответы вызывали самые грустные чувства. Скорее всего, печатала их секретарша и они подмахивали не глядя. Точнее, ставилось факсимиле подписи — резиновая печатка. Письма, приходившие от секретарей и чиновников поменьше рангом, заверяли Богги, что его дело находится в папке самых неотложных дел и будет предложено вниманию мистера Крупняка в ближайший возможный момент, но что мистер Крупняк, как он должен помнить, в настоящий момент занят проблемами, связанными с его избранием и национальным кризисом, но Богги может быть совершенно уверен, что его письмо будет предложено вниманию мистера Крупняка.
В большинстве современных тюрем заключенным не разрешается отсылать такие письма, которые писал Богги, но поскольку он обращался к выбранным обществом лицам и юристам и потому что они были пронизаны уверенностью Богги в полной своей невиновности, начальник тюрьмы разрешал отправлять их и получать на них ответы.
С одной стороны, они приносили ему только расстройства и огорчения. С другой — придавали силы нести свой груз. Всегда жила надежда, что в один прекрасный день мистер Крупняк наконец разберется со всеми проблемами, войдет в свой новый кабинет, вспомнит наконец свое обещание и обратит внимание на дело Кларенса Богги… Поэтому Богги ждал и надеялся. И почему бы и нет, в самом деле? Разве он не получил от мистера Крупняка письмо с его подписью, гласившее, что он обязательно займется его делом?
Затем дело уперлось в расшифровку протокола стенографической записи процесса, который был нужен Богги.
Штат Вашингтон считал, что получение протокола заседания для использования в целях апелляции является сугубо личным делом обвиняемого или осужденного.
Без протокола нечего было и писать. Без денег получить его было невозможно.
Денег у Богги не было. За протокол ему пришлось бы выложить около семисот пятидесяти долларов.
Сидя в тюрьме, Богги прилагал все усилия, чтобы как-то раздобыть денег для оплаты стоимости перепечатки протокола. Его родители были не в состоянии помочь ему. Они уже были стары и сами еле сводили концы с концами. Богги был совершенно нищ — а кто решит выложить осужденному убийце семьсот пятьдесят долларов? Никто.
Но наконец через десять лет случилось нечто странное.
Был осужден и отправлен в тюрьму человек, у которого было несколько тысяч долларов. Преступление его заслуживало осуждения с точки зрения общечеловеческих норм поведения.
Но, попав в тюрьму, он многим стал оказывать помощь. Тихо и незаметно он делал все, что было в его возможностях, для помощи многим заключенным. Он слышал о неразрешимой проблеме Кларенса Богги. Он слышал, как тот уверял в своей невиновности. И он выложил семьсот пятьдесят долларов, которые дали Богги возможность в первый раз с момента заключения увидеть протокол судебного заседания. Так что, когда я обратился к Богги, он смог вручить мне его.
Изучение этого протокола было долгой утомительной работой, но читая его, я наконец получил полное представление о деле Богги.
Дело само по себе было столь же невероятно, как и все остальное, связанное с Кларенсом Богги.
Это было 26 июня 1933 года. Мориц Петерсен, замкнутый семидесятивосьмилетний старик, снимал комнатку в частной гостинице в Спокане, штат Вашингтон. Несколько неподалеку, на задах длинного большого участка на Ист 20-й стрит в Спокане у него была маленькая развалюха. В передней части участка стоял жилой дом по соседству с таким же.
У Петерсена была привычка утром, выйдя из гостиницы, добираться на такси до своей хижины, где он и проводил весь день, копаясь в садике, кормя своих цыплят, выпалывая сорняки и так далее. По вечерам он возвращался на снимаемое им место. Большая часть его одежды хранилась в хижине.
В то время Петерсен, как и большинство окружающих, находился в довольно стесненных обстоятельствах. У него было кольцо с алмазом, которое, по его утверждению, стоило пятьсот долларов, но он тщетно пытался продать его. (Это были времена Великой Депрессии, и наличные деньги были довольно редким товаром.)
О финансовых обстоятельствах этого человека идет речь потому, что невозможно было себе представить возможность его ограбления тем, кто знал о нем. С другой стороны, имелась определенная возможность того, что человек, не знавший его, мог предположить, что этот эксцентричный старик, ведущий такую упорядоченную жизнь, скорее всего, имеет какую-то сумму наличными, которую он или прячет в хижине, или хранит на себе.
В субботнюю ночь на 24 июня 1933 года кто-то вломился в лачугу Морица Петерсена и перевернул ее вверх дном. Окна были завешены полотенцами, чтобы обитатели соседних домов не увидели проблесков света, пока посетитель обшаривал все закоулки помещения, открывал ящики, разбрасывая по полу оплаченные чеки и различные документы.
На первый взгляд казалось, что взломщик искал какой-то определенный документ. Оплаченные чеки у Петерсена обычно хранились в аккуратной стопке, и трудно было себе представить, что взломщик разобрал эту пачку и разбросал ее по полу в поисках денег, пусть даже они и были его целью. Преступник без труда мог догадаться, что деньги обычно хранят в более приспособленном для этого укромном месте.
В воскресенье утром, когда Петерсен явился домой, он был потрясен зрелищем разгрома. Естественно, он сильно расстроился, но отказался обращаться в полицию. Он даже утверждал, что знает личность грабителя и не хочет никакого вмешательства в эту историю.
Все воскресенье Петерсен провел прибираясь. Днем он сказал соседям, что пропала только пара старых комбинезонов и черные туфли.
Если бы кто-нибудь специально решил выбрать самый неподходящий день для нападения или покушения на Морица Петерсена, он не мог бы выбрать худший, чем понедельник, общепринятый день всеобщей стирки.
Тем не менее в понедельник 26 июня 1933 года кто-то залез в домик Петерсена, поджидая его появления.
Соседи, конечно, не видели преступника, но слышали звуки отчаянной борьбы, доносившиеся из хижины. Было между десятью и двадцатью пятью минутами одиннадцатого утра.
Звуки привлекли всеобщее внимание. Из близлежащих домов высыпали дети и домохозяйки. Они успели увидеть коренастого, крепко сложенного, заросшего волосами человека, который бежал как-то странно, «боком» выскочив из дома. Они бежали за ним два или три квартала. Затем этот человек исчез в соседнем леске. Никому не удалось увидеть его лицо.
Когда дети и женщины преследовали человека, выскочившего из домика Морица Петерсена, одна из оставшихся соседок, заглянув в двери, обнаружила на полу стонущего Морица Петерсена с разбитой головой. Добежав до своего дома, она позвонила в полицию.
Все, что произошло после этого, можно назвать трагедией ошибок.
Первым полицейским оказался мотоциклист, который под вой сирены примчался на место происшествия и остановился перед домом.
Взволнованная аудитория рассказала полицейскому, что произошло. Мотоциклист тут же решил, что его зовут другие обязанности в ином месте и без промедления отбыл.
Полицейские из центрального участка, включив сирену, наконец сквозь уличное движение пробились к домику Петерсена.
Видимо, именно тогда они и обнаружили на полу Морица Петерсена, получившего столь страшный удар, что одно глазное яблоко почти выскочило из орбиты. Доморощенное оружие лежало па полу рядом с умирающим.
Ребята рассказали полицейским, что покушавшийся исчез в кустах в нескольких кварталах отсюда, после чего полицейские мужественно направились к тому месту, где исчез убийца, здесь они внезапно выяснили, что «забыли свои револьверы». Сев в автомобиль и включив сирену, они уехали в поисках своих револьверов.
К тому времени, тоже под завывание сирены, прибыла «скорая помощь» для того, чтобы забрать Морица Петерсена и отправить его в больницу. Лишь тогда полицейские, наконец, вооружившись, прибыли на место преступления.
По причине, которая потом станет ясна, описание всей этой суматохи и особенно непрекращающихся звуков сирен имеет существенное значение.
