Вилли Корсари - Из собрания детективов «Радуги». Том 2
— А ты многое помнишь о том времени?
— Кое-что, — раздраженно буркнул я.
Меня удивило, что она вдруг решила говорить со мной о предмете, на который был всегда наложен запрет, и я был не склонен поддерживать разговор.
— Что же ты помнишь? — спросила она.
— Ну… разное.
— Приятное?
— Да, очень приятное.
В выражении ее лица и в позе была какая-то скованность, а теперь она вздохнула и, похоже, немного расслабилась.
Я решил воспользоваться случаем и отвести душу.
— Тебе не кажется, тетя Агнес, что папа перегибает палку? Он ведет себя так, словно я все еще маленький мальчик, который расплачется или даже заболеет, стоит при нем заговорить о его матери. Но я с шести лет уже не плачу, и кошмаров по ночам у меня не бывает. Кстати, кошмары время от времени бывают у многих мальчиков.
— А какие страшные сны тебе снились раньше?
Я пожал плечами.
— Не знаю. Я их сразу же забывал. Может, про диких зверей. В интернате есть один мальчик, которому иногда мерещится, будто у него под кроватью лежит тигр. И никто из-за этого шуму не поднимает. Мне без конца твердят, что я не должен думать о матери. Но ведь большинство людей и говорят, и думают о тех, кто умер. Шон потерял братика, к которому был очень привязан, так он очень часто говорит о нем. А у другого мальчика умер отец, и, когда он приезжает домой на каникулы, они с матерью ходят на кладбище, чтобы положить на могилу цветы.
— Человек должен жить среди живых, — сказала Агнес.
— О да. Знакомая песенка. Это же так благоразумно! Неужели надо всегда делать только то, что благоразумно? Я так не могу. Может быть, и это у меня от матери. Она ведь была мечтательница, да?
Я прикусил язык, сам немножко испугавшись своей вспышки да еще того, как странно она на меня смотрела.
— С кем ты разговаривал о своей матери?
Ее голос звучал непривычно резко.
— Ни с кем.
— Откуда же ты все это взял? Сам ведь ты не мог этого знать? Что маленький ребенок понимает в женщине?
Агнес явно нервничала. Я ошеломленно смотрел на нее. Никогда я не видел, чтобы она волновалась. Но Агнес, конечно, и сама почувствовала, что ведет себя необычно. Она напряглась, стараясь казаться спокойной, и продолжала:
— Поверь, Мартин, тебе не следует думать о маме. По-твоему, отец перегибает палку. Но не забудь, ты очень сильно болел, потрясенный ее смертью…
Она запнулась и прикусила губу.
Я с удивлением спросил:
— Разве я из-за этого заболел? Я-то думал, я просто в то время был болен. Я не знал… Вы же мне так говорили, помнишь? В саду, под яблоней.
— Ну да, — торопливо сказала она. — Ты ведь к тому времени все уже забыл, а может, ничего и не понял… когда это случилось, ты же был совсем маленький…
Она говорила сбивчиво и неуверенно. Неужели она так переживает за меня, подумал я. Бедняга. Я пожалел, что сорвал на ней злость, вызванную болтовней какой-то старой карги, и сказал примирительно:
— Ладно, раз тебя это так расстраивает, я не буду больше говорить о матери.
Она ничего не ответила, потом как-то вяло сказала:
— Я зашла о чем-то тебя спросить, но сейчас у меня все вылетело из головы. Увидимся за обедом, тогда я, может, вспомню.
Агнес никогда ничего не забывала, никогда не терялась и не расстраивалась.
Она встала, я тоже, проводил ее и придержал для нее дверь. Она бегло улыбнулась мне, я постарался как можно приветливее улыбнуться в ответ. Но, оставшись один, я сел и стал думать: а что, отец тоже считал, что моя мать ему не пара, что она… помеха на его пути? До чего же наивно было с моей стороны приписывать ему тайные страдания. Как я мог этому поверить? Ведь и года не прошло, как он женился. Не очень, видно, он любил мою мать. Агнес он явно любит гораздо больше. Такая жена помогает мужу делать карьеру, она честолюбива, дипломатична. Эта женщина знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. Как сказала та старушка: «Такая пройдет и по трупам».
Позже за столом Агнес была такая же, как всегда.
— Я вспомнила, о чем хотела тебя спросить, — весело сказала она. — Не нужно ли тебе что-нибудь купить перед отъездом в интернат? А то мы можем завтра поехать в магазин.
Я посмотрел на нее. Лицо у нее было такое же, как обычно. Странное выражение в глазах исчезло. Да и было ли оно там? Может, мне померещилось. Просто она, видно, немножко устала. Даже Агнес может иногда устать, хотя мне этого еще не приходилось видеть. Как-то она сказала, что людям обычной профессии можно позавидовать. Они могут после работы расслабиться, отбросить все и остаться самими собой. «А мы, — сказала она, — мы едва ли можем себе это позволить даже во сне». Но у меня-то было такое впечатление, что в ней скрыт неисчерпаемый источник энергии и чем больше дел, тем для нее лучше. Впрочем, у нее нет причин жаловаться. Она получила то, что хотела, разве не так? Никто же не заставлял ее выходить замуж за моего отца.
Мне вдруг подумалось: а может, она хотела этого и раньше, когда отец еще не был женат на моей матери?
V
Испугавшись собственного подозрения, я невидящим взором огляделся по сторонам. Одни черепки да обломки, как и в моих воспоминаниях. А сидел я, по-видимому, на саркофаге. Знаток сразу бы это определил, хотя бы и по обломку. Может, кто-нибудь, разбирающийся в том, что меня переполняло, психиатр например, сумел бы подобрать осколки моих воспоминаний, подогнать друг к другу и слепить из них вразумительное целое. А может, он выявил бы у меня тот или иной комплекс — Эдипов или еще какой-нибудь. Мне вдруг захотелось снова запихнуть свои мысли поглубже, где я их столько времени прятал. Но они не желали исчезать.
Всегда давай сдачи! Таков был главный девиз английского интерната, с помощью которого там делали из нас ловких, сильных парней. Знать бы еще, кому надо дать сдачи, тогда все было бы значительно проще.
Я встал и побрел дальше, поднялся по ступенькам, вышел на улицу. В своих изысканиях я должен действовать последовательно. Одно за другим извлекать из прошлого воспоминания и пристально их изучать. А затем тщательно подгонять друг к другу. Тогда, может быть, из них образуется целое, которое принесет мир моей душе.
Но как я ни старался, я не мог припомнить ничего особенного из моих интернатских лет, кроме того, что отец переселился в Париж. Меня же до конца учебного года оставили в Англии. Я занимался дополнительно французским языком, и в Париже, поступив в лицей, без особого труда догнал своих одноклассников.
С одной стороны, мне было жаль расставаться с интернатом. Я любил его и оставлял там добрых друзей, прежде всего закадычного друга Шона. В последние рождественские каникулы я гостил у Шона в Ирландии. И он у нас тоже гостил.
С нашим лондонским домом я простился без сожаления, но часто скучаю по вилле в Суррее, по моей лошади, по знакомым, которыми я там обзавелся, и по собаке лесничего, с которой так часто бродил по окрестности. Но, с другой стороны, перспектива жизни в Париже, какого-то совсем нового существования тоже весьма меня привлекала.
У моих родителей были здесь роскошные апартаменты, совсем не похожие на наш мрачный лондонский дом. Жизнь они вели прежнюю: гости, приемы, обеды. Отец теперь был занят еще более, чем раньше, если только это возможно. Отныне мне часто приходилось обедать с гостями, и отец не раз пытался вовлечь меня в разговоры о политике, которые они вели с Агнес. Я понимал, что он таким образом хочет постепенно приобщить меня к тайнам мира, где сам он блистал, и подготовить для деятельности, которой я для себя не жаждал. Нет уж!
Мальчишкой я не представлял для себя более блестящего будущего, чем «следовать по стопам отца», как я это торжественно называл. Я лелеял далеко идущие мечты о жизни, посвященной заботам о счастье человечества, о работе, которая будет способствовать установлению мира на земле и устранять бесправие, голод, нужду и невежество. Довольно скоро я трезвым и циничным взором пересмотрел свои тогдашние взгляды. Но прежде я идеализировал своего отца и его работу. Теперь, когда я порой размышляю о том, кем бы мне хотелось стать, одно я знаю твердо — только не человеком, который делает блестящую карьеру. Не хочу я водить дружбу с людьми только потому, что они могут быть полезны для моей карьеры, и, наоборот, отвергать тех, кто мне симпатичен, потому что это может повредить моей карьере. Не хочу принимать и посещать людей, давать приемы или ездить на обеды, когда мне приятнее спокойно посидеть дома с хорошей книжкой. А главное, я решительно не желаю жениться на честолюбивой женщине, которая будет меня подстегивать к великим свершениям. Девушка, о какой я иногда смутно мечтаю как о своей будущей жене, должна быть милой и нежной. Я хочу жить с ней, с нашими детьми и несколькими друзьями, которые мне приятны. Я хочу быть самим собой, а не неизвестным в маске.
