Хизер Террелл - Тайна похищенной карты
— Вот как?
Мара успела прочесть об этом в досье. Но ей хотелось услышать мнение Пола.
— Именно. Я вполне уверен, что помимо нескольких неточных карт мира, созданных в классический период, и примитивной арабской карты аль-Идриси, карты, которые мы считаем картами мира, начали появляться лишь с середины пятнадцатого века.
— Почему ты так думаешь?
— Первые карты мира были созданы, когда европейские страны начали делать свои знаменитые географические открытия. Поэтому идея о подобной карте, изготовленной китайцами в начале пятнадцатого века, совершенно неправдоподобна.
— Почему?
— Могу назвать по крайней мере две причины. Во-первых, самые древние китайские карты — некоторые датируются трехсотым годом до нашей эры — изображают только Китай или близлежащие к нему страны. Исключение составляют несколько лоций, помогавших мореплавателям ходить в соседние моря. Во-вторых, в тысяча четыреста двадцатых годах на трон взошел страдающий чрезмерной ксенофобией император Чжу Гаочжи, обычно известный по своему династическому имени Хунси. Хотя Чжу Гаочжи через год умер, вместо него на трон сел его сын Чжу Чжаньцзи, принявший имя Сюаньдэ и укрепивший политику отца. Морские походы, а также нанесение на карту каких-либо открытий, сделанных китайцами или другими народами, были строжайше запрещены. С той поры Китай занимался исключительно внутренними проблемами. Положение дел отчасти изменилось только недавно.
— А до того как император Хунси взошел на трон, разрешалось наносить на карты известные страны?
Пол помолчал, перебирая в памяти обширные сведения по средневековой истории Китая.
— В самом начале пятнадцатого века? Теоретически, думаю, да. Император Чжу Ди, больше известный под именем Юнлэ, восседал на троне приблизительно с тысяча четыреста второго по тысяча четыреста двадцать четвертый, он осуществлял амбициозные строительные проекты внутри Китая и вел сложную внешнюю политику. У него действительно был флот под командованием адмирала Чжэн Хэ… — Пол умолк, тихонько рассмеялся и продолжил: — Но до нас не дошли свидетельства о каких-либо крупномасштабных походах за пределы Индийского океана, способствующих созданию карты мира. Одни только безумные теории. И даже если карта мира и была создана в начале пятнадцатого века, то я сомневаюсь, что она выдержала бы чистки при императорах Хунси и Сюаньдэ.
Вот уже второй раз Мара слышала имя адмирала Чжэн Хэ, но ей не хотелось объяснять, почему она знает имя адмирала пятнадцатого века, мало кому известное за пределами Китая. Вместо этого она робко улыбнулась Полу:
— Наверное, мой клиент ошибся насчет происхождения и даты создания карты.
Разговор оборвался, и Мара этому не препятствовала. Она с подчеркнутым спокойствием насыпала в ситечко чайные листья, обдала их кипятком над чашкой и тихонько сидела, пока чай заваривался. Потом она передала чашку Полу и, не поднимая глаз, спросила:
— Быть может, ты поможешь мне иначе? Я ведь все-таки должна выполнить заказ клиента.
— Разумеется, Мара.
Мара знала, что Пол любит примерить на себя роль галантного кавалера. Она рассказала, где расположены археологические раскопки, и поинтересовалась:
— Не знаешь ли ты случайно о каких-либо местных… — она помолчала, тщательно подбирая следующее слово, — сообществах, способных пролить свет на то, что произошло с картой?
Он засомневался, словно прикидывая, стоит ли делиться важной информацией даже во имя галантности.
— Мне известно имя одного важного человека в тех краях.
— Я была бы очень признательна, если бы ты представил меня ему.
— Даже не знаю, как быть, Мара, — засомневался он. — Его люди занимаются гораздо более серьезным бизнесом, чем торговля украденными произведениями искусства.
— Я могу о себе позаботиться, Пол.
— Тебе кажется, что ты способна справиться с любой ситуацией, но с его парнями лучше не иметь дел.
— Думаешь, его люди причастны к краже карты?
— Думаю, в том районе ничего не происходит без его ведома.
— Тогда мне обязательно нужно с ним встретиться.
Пол окинул Мару взглядом, словно оценивая ее готовность рисковать, затем достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку в кожаном переплете и серебряную ручку и, справившись в смартфоне «блэкберри», написал несколько слов.
— Его зовут Ли Вэнь. Я свяжусь с ним и сообщу о твоем приезде. Скажу, что ты друг. Но я настоятельно прошу тебя взять с собой на встречу одного моего верного человечка, который там живет.
Он вырвал небольшой листок из блокнота и передал Маре.
— Разумеется, Пол, — согласилась она. — Я буду рада воспользоваться твоей защитой.
После ужина Мара забралась в огромную мраморную ванну в своем номере. Тепло почти обжигающей воды проникало под кожу, снимая дорожную усталость. Она смотрела на открывавшуюся из окна великолепную панораму ночного Гонконга, но не могла на ней сосредоточиться. Мобильный телефон, пристроенный на краю ванны, неприятно действовал на нервы, выводя из задумчивости. Рука ее зависла над телефоном, пока она вела внутреннюю борьбу, стараясь подавить импульс. В конце концов, сопротивление было сломлено, и она набрала номер.
8
Осень 1496 года
Лиссабон, Португалия
Антонио слышит, как хлопает дверь таверны, перекрывая шумное веселье проституток, игроков и пьяниц, собравшихся у стойки бара. Но игральные кости горят огнем в его руке, нутро приятно согрето выпитым пивом, поэтому он не обращает на вошедшего никакого внимания. Потом раздается грозный рев — кто-то окликает его по имени.
Он чертыхается про себя, узнав голос местного торговца рыбой. Причина такой нелюбезности ему тоже известна. Антонио провел не один приятный вечер в компании некой исключительно аппетитной бабенки — жены этого самого торговца. Отличайся он благородством, он встал бы и принял вызов как подобает. Но благородства в нем нет ни капли.
Поэтому Антонио отшвыривает игральные кости, а сам падает на деревянный пол, усеянный раковинами от моллюсков и оливковыми косточками. Ловко передвигаясь, как краб, он заползает за стойку бара. Люсинда, бывшая проститутка, ставшая барменшей, пытается преградить ему путь. Когда-то он над ней посмеялся и теперь жалеет об этом. Он отталкивает ее натруженные икры.
Путь свободен, он встает, бежит к черному ходу и пинком открывает дверь. Антонио карабкается по каменным ступеням, загаженным крысами, выбираясь наверх из полуподвальной таверны. Секунду замирает на последней ступеньке, прикрыв глаза. Он выбирает лучший маршрут среди крольчатников и глухих переулков Алфамы, которые образуют подобие лабиринта вокруг укрепленного основания замка Сан-Жоржи.
Антонио пускается бежать, полагаясь на чутье картографа, способное сориентировать его в кромешной тьме лучше, чем самое острое зрение. Во всяком случае, перед его преследователем у него точно есть преимущество. Он бросается налево, вверх по крутой улице. Ему не видны безлунной ночью ни побеленные домишки, ни красные черепичные крыши, но он точно знает, мимо чьей двери сейчас проносится, благодаря многочисленным ночным приключениям.
Однако Антонио с удивлением слышит уверенный топот преследователя. Неужели он переоценил свое преимущество? Или недооценил гнев рогатого мужа?
Тот уже совсем близко, в проулке настолько узком, что можно коснуться обеих сторон одновременно, слышно его затрудненное дыхание.
— Антонию, я убью тебя!
Антонио понимает, что нужно изменить курс, и знает, в какую сторону. Он делает резкий поворот направо и попадает на улочку, которая вьется, как змея. Он ныряет под веревки, провисшие под тяжестью мокрого белья, с трудом выбирается из-под них и оказывается на ступенях собора.
Ему не хочется переступать порог главного входа высотой в четыре человеческих роста под двумя колокольными башнями. Их зубчатые стены напоминают ему платформу для виселицы. Но здесь его точно искать не будут, поэтому Антонио все-таки входит в собор.
Едва сдерживая дыхание, он идет по мрачному проходу. С опозданием понимает, что попал на ночное бдение. Яркий свет от множества горящих свечей огорчает его: он рассчитывал на почти полную темноту. Но повернуть назад он не может, поэтому уходит с освещенного нефа в сторону, в затененную боковую галерею.
Антонио толкает кованую золоченую дверь часовни святого Ильдефонсо, которую выбирает из-за ее близости к боковому выходу. Опустившись на колени перед саркофагом соратника по оружию короля Альфонса IV, он принимает позу кающегося грешника. Он присоединяется к всеобщему бдению, но, в отличие от остальных прихожан, все его мысли заняты другим: он тайком следит, не покажется ли преследователь. Но никто за ним не приходит.
