Виктор Пронин - Женская логика
– А почему она не высохла? – задала себе вопрос Касатонова и тут же ответила: – А потому она не высохла, что была холодная, дождливая ночь, воздух влажный, а рюмка вымыта достаточно поздно, уже ближе к полуночи... К полуночи? – переспросила она себя и тут же мысленно унеслась во вчерашний вечер, когда она, стоя на балконе, зябко куталась в старый растянутый свитер, который за ненадобностью опять же спихнул ей любимый сыночек.
Это она умела, этим она обладала – переноситься в прошлое, на сутки, на двое, на неделю и вспоминать слова, прозвучавшие в воздухе, лица, мелькнувшие перед ней, какие выражения были на этих лицах, каким таким смыслом были наполнены взгляды...
Она вспомнила – смех под грибками в детском саду, постепенно гаснущие окна, проносящиеся по шоссе машины со смазанными дождем фарами, а потом... Потом был хлопок двери, и из-под навеса быстрым легким шагом вышла женщина... Да, вышла женщина в светлом плаще и под темным зонтиком. Впрочем, в таких условиях почти каждый зонтик может показаться темным – синий, зеленый, красный, коричневый. И пошла эта женщина не налево к автобусной остановке, а направо. Да, она свернула направо. Туда, где идти не совсем удобно, где нет остановки, а выщербленный асфальт наверняка в это время залит водой. А в просвете между домами была видна машина, стоящая машина с включенными габаритными огнями. Они так слабенько отражались в мокром асфальте, создавая картину печальную, но приятную.
Итак, повторим, мысленно приказала себе Касатонова. Хлопнула дверь подъезда, сильно хлопнула, там новую пружину недавно поставили. Жильцы уже знали о коварстве этой пружины и всегда дверь придерживали, потому что хлопок был неприятен по звуку, а кроме того, неосторожного человека дверь могла попросту поддать, может, и не больно, но неожиданно и потому тоже неприятно. Жильцы очень быстро привыкли к этой двери и всегда придерживали. А тут хлопок был достаточно сильный, дверь женщина не придержала.
Вывод?
Она была гостьей в доме, здесь не жила. А если и бывала, то не часто, к своему следующему приходу успевала забыть подлый характер входной двери и опять получала шлепок под зад.
Так, хлопнула дверь.
Потом шуршащий хлопок зонта.
Потом она показалась на свету, вышла из-под навеса и пошла не налево. Она пошла направо. Хотя ей удобнее было бы пойти налево – и асфальт в порядке, и автобусная остановка у самого дома, и ветки деревьев, которые немного, но все-таки спасают от потоков дождя. А направо разбитый асфальт, в котором лужи... В такую погоду их глубина достаточна для того, чтобы туфли наполнились водой.
Но женщину это не смутило.
Может быть, она просто не знала, куда идет?
Нет, знала, потому что ни секунды не сомневалась, куда ей свернуть. В новом месте человек обязательно замнется, посмотрит в одну сторону, в другую, подождет – не появится ли жилец, который подскажет, посоветует... Нет, никаких колебаний у женщины не было. Она раскрыла зонтик и легкой походкой, не бегом, нет, быстрым шагом свернула направо.
А чего ей там делать-то?
Нечего ей там делать. Все равно придется свернуть еще раз направо и еще раз, чтобы все-таки выйти к автобусной остановке. Время-то позднее, да и погода не для прогулок, чтобы идти целый автобусный пролет.
Хотя нет, все правильно... Там же стояла машина с зажженными подфарниками. Ждал ли ее там кто-нибудь? Может быть. А почему ждал? Почему вместе с ней не вошел в дом? Касатонова стояла на балконе достаточно долго, около часа. Да, она продрогла, вошла в квартиру, взяла свитер, снова вышла на балкон, баночка из-под каких-то консервов чуть ли не доверху была полна окурков. Чтобы столько окурков... Это больше часа. И все это время кто-то ее ждал?
Вряд ли.
Скорее всего, никто ее не ждал. Машина стояла пустая. Никто не будет женщину ждать так долго в машине под дождем. Мужик проедет двести метров и зайдет в кафешку, выпьет кофе, пива, посидит в тепле, выкурит сигаретку, перебросится словом... Нет, он не будет ждать ее так долго. Если в этом нет какого-то злого умысла, – подвела итог своим рассуждениям Касатонова.
И в этот момент зазвонил телефон.
– Слушаю! – сказала она.
Звонил Гордюхин.
– Екатерина Сергеевна? Здравствуйте. Гордюхин моя фамилия. Участковым работаю.
– До сих пор?
– Пока терпят... Я вот чего... Мы тут снова были на месте преступления, снова осматривали, искали.
– Нашли?
– Честно говоря, результат тот же... Кто-то очень хорошо поработал до нас. Кстати... Вашего фотоаппарата я там тоже не нашел. Когда мы уходили, он оставался на полке.
– Может, слесарь спер?
– Да не должен, он вроде ничего мужик.
– Потому и спер, – с преувеличенной уверенностью сказала Касатонова. – Когда будете у него обыск проводить, я согласна быть понятой. У меня хороший опыт.
– Признавайтесь – прихватили свой фотоаппарат?
– Не оставлять же мне его в квартире, залитой кровью невинной жертвы.
– А я уж было забеспокоился, – Гордюхин облегченно перевел дух. – Вроде взял, а не вернул. Ладно, обошлось и хорошо.
– Эти снимки вам вряд ли понадобятся? – Касатонова придала своему голосу сложную интонацию, нечто между вопросом и утверждением, но Гордюхин ответил легко, не задумываясь.
– Да, эксперт был со своим сверхмощным аппаратом. Думаю, он сумел ухватить больше подробностей, чем ваша мыльница. Я ведь и снимал только потому, что не был уверен, что они с фотографом приедут. А раз прибыли в полном комплекте, то все и уладилось. Как впечатления? Вы ведь впервые исполняли обязанности понятой?
– Крутовато для первого раза, но ничего... Спала нормально. Уже есть успехи?
– Какие успехи, – безнадежно проговорил Гордюхин, и Касатонова, кажется, даже увидела, как он, сидя в своем кабинете, махнул рукой. – Следов никаких, зацепок нет, сам никто с повинной не пришел. Остается одно – искать, как говорится, умозрительно – не было ли врагов, не угрожал ли кто, не пытался ли совершить убийство до этого случая... Ну, и так далее. Среди своих искать надо – знакомые, приятели, соратники, сотрудники.
– Женщины, – подсказала Касатонова.
– Вы имеете в виду образцовую уборку? Вряд ли... У женщин, как мне кажется, другой способ сведения счетов. И потом, тут не месть, тут другое...
– Передел собственности?
– Что-то в этом роде. На фабрике надо искать концы.
– То есть заказное убийство?
– Екатерина Сергеевна, – усмехнулся Гордюхин, – где вы набрались таких слов? Как вам удается произносить их столь легко и непосредственно? Вы побыли два часа понятой, а кажется, всю жизнь проработали в уголовном розыске.
– А знаете, Николай Степанович, если неделю посидеть у телевизора и посмотреть криминальную хронику... И все. Этого вполне достаточно. А ведь есть еще последние известия, репортажи из мест заключения, интервью со следователями, документальные фильмы, художественные сериалы, если, конечно, их можно назвать художественными... Кто-то настойчиво и целеустремленно готовит народонаселение России к криминальной жизни... Вам не кажется?
– Я уверен, что народонаселение России к этой криминальной жизни давно подготовлено и, кажется, даже забыло, что бывает жизнь другая – спокойная, доверчивая, благожелательная... Хотите цифру, Екатерина Сергеевна?
– Хочу! – быстро сказала Касатонова.
– За последние десять лет, за годы демократии, свободы и счастливых преобразований, десять миллионов человек получили тюремный опыт. Прибавьте сюда еще столько же их детей, жен, мужей, родственников, и вы получите почти все сто пятьдесят миллионов. А вы говорите, идет подготовка... Подготовка закончена.
– А что же дальше?
– Загляните как-нибудь... Я слышал, вы вроде как бы на пенсию решили выйти, а? У вас теперь много времени?
Не понравились Касатоновой последние слова участкового, не понравились. Что-то в них цепляло ее самолюбие, достоинство или же просто нарушало мнение о самой себе. Она не сразу поняла, в чем дело, но, помолчав, догадалась – не надо бы ему произносить слово «пенсия», не надо бы. Она еще не привыкла к этому своему положению, звание пенсионерки если и не огорчало ее так уж сильно, то как бы опускало на землю, ставило на место. Так примерно прозвучали для нее невинные слова Гордюхина. Он тоже понял свою промашку и тут же попытался исправить положение, причем неплохую попытку сделал, Касатонова не могла не отдать ему должное.
– А вы случаем не танцевали в балете? – спросил он, воспользовавшись затянувшимся молчанием.
– С чего это вы взяли? – изумилась Касатонова.
– Там, говорят, в тридцать лет на пенсию выходят... Ведь вам не больше? – наивно спросил он.
– Ну вы даете, Николай Степанович! – не могла не восхититься Касатонова столь неуклюжим, но все равно приятным комплиментом. – Как такое в голову могло прийти!
– Ах, да! – спохватился участковый, почувствовав, что прощен. – Сейчас же везде на пенсию стараются выпихнуть даже раньше времени, задолго до достижения пенсионного возраста! Видимо, в балете тот же процесс пошел, как выражался один краснобай.
