Дик Фрэнсис - След хищника
— Эндрю думает, что мы сможем получить первый выкуп назад, но не сразу... — Он чуть ли не умоляюще всплеснул руками. — Милая моя, мы станем беднее. Это дополнительное требование дорого нам обойдется... Я решил продать дом в Миконосе, но даже этого будет недостаточно. Придется расстаться с драгоценностями твоей матери, как и с коллекцией табакерок. Остальное я должен получить в счет этого дома и имения, и если нам не вернут первый выкуп, то мне придется взять деньги взаймы под оливковую плантацию и придется потом выплачивать долг из дохода от нее, так что ничего у нас не останется. Земля, которую я продал в Болонье, чтобы получить первый выкуп, больше дохода нам не даст, и нам придется жить только на доходы от моего бизнеса. — Он слегка пожал плечами. — Голодать не будем. Мы по-прежнему будем жить здесь. Но ведь надо выплачивать еще пенсию слугам, пособия моим вдовым тетушкам, на которые они существуют... Нам предстоит борьба, моя милая, и я думаю, что ты должна об этом знать и приготовиться.
Она потрясенно смотрела на него, и я подумают, что до этого момента она не осознавала, что выплата выкупа — дело жестокое.
Глава 3
Я отвез Ченчи в его офис и оставил его там наедине с телефоном вести мрачные переговоры с банком. Затем, переодевшись из шоферской формы в безликие брюки и свитер, я отправился сначала на автобусе, затем пешком к дому, где все еще могла продолжаться осада.
С виду здесь вроде бы ничего не изменилось. «Скорая» с тонированными стеклами все еще стояла у края тротуара на противоположной от дома стороне, карабинерские машины все так же парковались у тротуара как Бог на душу положит, все те же карабинеры в фазаньих формах жались к ним, телефургон выбрасывал во все стороны провода и антенны, и комментатор по-прежнему говорил что-то в камеру.
Дневной свет лишал зрелище драматизма. Люди привыкли. Теперь сцена была не пугающей, а мирной, люди двигались шагом, а не короткими перебежками. Стадо зевак начало уставать.
Окна на третьем этаже были закрыты. Я стоял в сторонке, засунув руки в карманы, взъерошенный, с местной газеткой под мышкой. Я надеялся, что у меня не слишком английский вид. Некоторые партнеры «Либерти Маркет» в гражданском выглядели совершенно сногсшибательно, но я всегда считал, что для меня малость ссутулиться и сделать праздный вид — лучший способ остаться незаметным.
Подождав немного и увидев, что ничего не происходит, я побрел прочь, разыскал телефон и набрал номер коммутатора в «Скорой».
— Энрико Пучинелли здесь? — спросил я.
— Подождите. — Послышался какой-то шепот, затем заговорил сам Пучинелли. Голое его звучал устало:
— Эндрю? Ты?
— Да. Как дела?
— Все по-прежнему. В десять я на час оставляю пост.
Я посмотрел на часы. Девять тридцать восемь.
— Где ты перекусываешь? — спросил я.
— У Джино.
— О'кей, — ответил я и повесил трубку. Я ждал его в ярко освещенном стеклянно-кафельном ресторанчике, в котором, насколько я знал, подавали макароны с милым выражением лица даже в три утра. В одиннадцать тут уже было полно посетителей, и я занял столик на двоих, заказав по порции феттучини, хотя сам есть и не хотел. Когда Пучинелли приехал, он с ужасом отпихнул от себя тарелку с остывшей едой и заказал яйца.
Он, как я и предполагал, пришел в гражданском. От усталости у него под глазами были синие круги, плечи поникли.
— Надеюсь, ты выспался, — саркастически сказал он.
Я слегка покачал головой, не говоря ни да, ни нет.
— Всю ночь у меня на шее сидели две важные шишки, — сказал он. Они не могут пошевелить своими зажиревшими мозгами насчет самолета. Ведут переговоры с Римом. Кто-то в правительстве, видите ли, должен решать, но никто из правительства не желает пожертвовать ради этого сном. Ты бы, друг мой, спятил от всего этого. Треп, треп, треп, а толку — ни хрена.
Я сделал сочувственный вид и подумал, что чем дольше затянется осада, тем лучше для Алисии. Пусть продлится, пока ее не выпустят. Пусть ОН, в конце концов, станет реалистом.
— Что говорят похитители? — спросил я.
— Да все те же угрозы. Девушка погибнет, если они вместе с выкупом не уйдут в целости и сохранности.
— Ничего нового?
Он покачал головой. Принесли яйца вместе с булочками и кофе. Он неторопливо съел их.
— Младенец проорал полночи, — произнес он с набитым ртом. — Басовитый похититель все время твердит его мамаше, что если тот не заткнется, то он его придушит. Это действует ему на нервы. — Он поднял взгляд. — Ты всегда говорил, что они больше грозятся, чем делают. Надеюсь, ты прав.
Я тоже надеялся. Вопящий младенец и терпеливого мужчину до белого каления доведет.
— Они что, покормить его не могут? — спросил я.
— У него колики.
Пучинелли говорил со знанием дела, и я рассеянно подумал о его семье.
Все наши дела в основном нашей личной жизни не касались, и лишь урывками, как сейчас я видел за личиной полицейского обычного человека.
— У тебя есть дети? — спросил я.
Он коротко усмехнулся, блеснув глазами:
— Три сына, две дочки, еще один ребенок... на подходе. — Он замолчал. — А у тебя?
Я покачал головой.
— Пока нет. Я не женат.
— Твоя беда. И твое счастье.
Я рассмеялся. Он неодобрительно засопел, словно я обидел его жену.
— Девочки вырастают и становятся мамами, — сказал он. Пожал плечами. — Случается.
Да, подумал я, мудрость проявляется в самых неожиданных случаях. Он покончил с яйцами и принялся за кофе.
— Сигарету? — спросил он, вытягивая коробку из кармана рубашки. Забыл. Ты же не куришь. — Он щелкнул зажигалкой и с глубоким облегчением закоренелого курильщика вдохнул полной грудью. Каждый отдыхает по-своему мы с Ченчи находили то же самое в бренди.
— Похитители этой ночью говорили с кем-нибудь еще? — спросил я.
— В смысле?
— По рации.
Он резко поднял свое тонкое лицо, и семейный мужчина тут же исчез.
— Нет. Говорили друг с другом, с семейством заложников, с нами. Ты думаешь, у них была рация? Почему ты так думаешь?
— Мне интересно, не связывались ли они со своими дружками, которые удерживают Алисию.
Он сосредоточенно подумал и резко покачал головой.
— Эти двое время от времени говорили о том, что случилось, но так, как будто разговаривали друг с другом. Если они говорили по радии и не хотели, чтобы мы об этом узнали, то они очень умны. К тому же они должны были догадаться, что мы их уже подслушиваем и слышим каждое их слово. — Он еще немного подумал над этим и наконец еще решительнее покачал головой. — Нет, они не умники. Я всю ночь их слушал. Они злы, перепуганы и... — Он поискал понятное мне слово:
— Это обычные люди.
— Средние?
— Да. Средние.
— Все равно, когда ты возьмешь их; ты их обыщешь? Вдруг у них есть рация?
— Ты лично хочешь знать?
— Да.
Он оценивающе посмотрел на меня.
— О чем ты умалчиваешь? — спросил он.
Я умалчивал о том, что Ченчи так горячо хотел сохранить в тайне, а Ченчи ведь платит мне. Я мог бы посоветовать ему откровенно поговорить с местными властями, но и только. Идти наперекор желаниям клиента — самая худшая вещь для бизнеса.
— Я просто интересуюсь, — невинно сказал я, — знают ли те, кто стережет Алисию, что тут творится.
— Подождем — узнаем, — сказал он. — Похитители не могут торчать в доме вечно. В конце концов выйдут.
Ченчи мрачно начал с большой картонной коробки, стоявшей на столе в его кабинете. На коробке были яркие наклейки с надписью белым по красному «ХРУПКОЕ СОДЕРЖИМОЕ». Но это «хрупкое содержимое» пережило бы любое обращение. Правда, лишь до той поры, пока не попало бы в руки к бандитам.
— Полтора миллиарда лир, — сказал он. — Банки устроили доставку из. Милана. Привезли их прямо в офис под охраной.
— В этой коробке? — удивился я.
— Нет. Они хотели получить назад свои кейсы, а коробка просто оказалась под рукой. — Голос его звучал устало. — Остальное прибудет завтра.
Они поняли меня и действовали быстро, но проценты, которые они потребовали, разорят меня.
Я молча кивнул в знак сочувствия, поскольку подходящих слов у меня не было: Затем я переоделся в свою шоферскую форму, отнес тяжелую коробку в машину, сунул ее в багажник и повез Ченчи домой.
На вилле мы обедали поздно, хотя из-за треволнений дня зачастую всего не съедали. Ченчи с отвращением отодвигал тарелку, а я иногда думал, что моя худоба результат того, что я никогда не мог есть с удовольствием перед лицом горя. Мое предложение насчет того, чтобы я жил не в его семье, было встречено с негодованием. Он говорил, ему нужна компания, чтобы остаться в здравом рассудке. Я был рад общаться с ним побольше.
Однако этим вечером он понимал, что я не смогу быть при нем. Я отнес коробку с «хрупким содержимым» наверх, в свою комнату, задернул занавески и занялся долгим и нудным делом — я заснял каждую купюру, зажимая их под не дающим, блика стеклом, по четыре снимка на каждую купюру. Даже с камерой на треноге, с длинной пленкой, тросиком и автоприводом эта работа всегда отнимала кучу времени. Я предпочитал не доверять ее банкам или полиции, но даже после большой практики я мог лишь мечтать о том, чтобы обрабатывать по полторы тысячи банкнот в час. Шуршание банкнот этих огромных выкупов преследовало меня даже во сне.
