Михаил Черненок - При загадочных обстоятельствах
— Давай, шерсти. А я попробую встретиться с Розой.
Три серых цыганских палатки пузырились за домом прокуратуры, на опушке соснового бора, рассеченного широкой лентой шоссейной дороги, уходящей из райцентра на восток. У обочины шоссе, метрах в двадцати от палаток, пустовал синенький летний павильон автобусной остановки. Бирюков подошел к павильону и присел на скамью. Будто дожидаясь автобуса, стал присматриваться к табору.
У крайней от дороги палатки старая цыганка в пестром наряде сама себе гадала на картах. Чуть подальше от нее молодой чубатый цыган медленно перебирал струны гитары. Рядом с ним худенькая цыганочка кормила грудью ребенка. За палатками двое шустрых цыганят бросались друг в друга сосновыми шишками. Старшему, видимо, надоело это. Он проводил завистливым взглядом промчавшегося по дороге мотоциклиста и вдруг направился к Бирюкову. Не дойдя метра три, остановился. Почесал одна о другую пыльные босые ноги, спросил:
— Куда едешь?
— Пока не еду — автобус жду, — ответил Антон.
— Дай пятак — на пузе и на голове спляшу.
Бирюков подмигнул:
— Сам умею плясать.
— А дым из ушей пускать умеешь?
— Нет.
— Дай сигарету — покажу.
— Рано тебе курить, — Антон достал из кармана гривенник. — Держи без пляски и курева.
— Обманываешь?
— Ну, почему обманываю?
— Бесплатно деньги отдаешь.
— Не хочешь так брать, расскажи что-нибудь или спой.
— Чего рассказать?
— Как тебя зовут, например.
— Ромкой зовут… А спеть чего?
— Цыганское, конечно.
Мальчонка живо схватил монету и, притопывая изо всей силы пятками, зачастил:
А ручеечек-ручеек,
А брала воду на чаек,
А вода замутилася,
А с милым разлучилася-а-а-а…
— Хорошая песня, — сказал Антон. — Кто тебя научил?
— Сеструха батькина, Розка.
— Пригласи ее сюда.
— Зачем?
— Чтобы она сама мне эту песню спела.
Ромка насупился:
— Нельзя.
— Почему?
— Батька в палатку ее засадил.
— За что?
— Рыжих цыганят хотела в таборе расплодить.
— Чего?..
— За медом к пасечнику повадилась, вот чего.
— А кто Розу кнутом исхлестал?
— Твое какое лело? — огрызнулся Ромка. — Давай еще деньги — сразу две песни про любовь спою.
— Лучше расскажи, кто у тебя лошадь угнал.
— Я это знаю, да?
— Расскажи, что знаешь.
— Хитрый ты…
Ромка разжал кулак, будто хотел убедиться — на месте ли монета, и внезапно со всех ног стриганул к палаткам. Бирюков пошел следом.
Вызвать из палатки Розу оказалось не так-то просто. Старая цыганка, раскладывающая карты, прикинулась, непонимающей по-русски, а чубатый гитарист отрицательно покрутил головой. Пришлось показать служебное удостоверение. Глядя в раскрытые корочки, цыган не столько читал, что там написано, сколько сверял фотографию с оригиналом. Убедившись, кто перед ним, нехотя проговорил что-то на своем языке сидящей рядом цыганке, только что прекратившей кормить ребенка. Та поднялась и вместе с ребенком скрылась в одной из палаток.
Прошло не меньше десяти минут, пока появилась Роза. Бирюков узнал ее по синякам на смуглом лице. В отличие от своих соплеменниц, одетых в крикливо-пестрые наряды с длинными юбками, Роза была в светленьком современном платье, обнажающем до колен загоревшие стройные ноги, исполосованные синяками. Густые смоляного цвета волосы были откинуты за спину. На шее — бусы из разноцветных крохотных ракушек, в ушах — клипсы-висюльки. Особенно Бирюкова заинтересовали Розины глаза. Большие, с сизоватым отливом, они были переполнены ужасом.
Едва Бирюков заговорил о пасечнике, Роза прижала маленькие ладони к ушам:
— Не знаю! Ничего не знаю!
— Вы послушайте… — начал было успокаивать Антон.
— Не буду слушать! Ничего не буду слушать!
— Кто вас так напугал?
— Кровь! Кровь! Кровь! — истерично раз за разом выкрикнула Роза и убежала к палатке.
Чубатый парень с силой ударил по струнам гитары.
— Что это с ней? — сумрачно спросил Бирюков.
Лицо цыгана нервно передернулось:
— Собака-пасечник до крови изувечил.
— За что?
— Спроси собаку!
Бирюков повернулся и зашагал к райотделу.
Слава Голубев к этому времени успел обзвонить все фельдшерские пункты, расположенные вблизи Серебровки и в райцентре. Ни в одном из них медицинскую помощь подозрительному раненому не оказывали.
Решив немедленно ехать в Серебровку, Антон надел форменный пиджак и фуражку.
6. На основе фактов
В разгар уборочной страды поймать попутную машину легче всего у районного элеватора. Именно туда и «подбросил» Бирюкова шофер ровдовского «газика».
От ворот хлебоприемного пункта тянулся чуть не километровый хвост груженых «Колхид», самосвалов, бортовых автомашин, армейских трехосок и «Беларусей» с прицепными тележками. Бирюков показал вахтеру удостоверение, прошел на территорию элеватора, тоже забитую машинами, и огляделся. У весовой площадки, в кузове очередного ЗИЛа, пухленькая лаборантка в белом халате, запуская длинный металлический зонд в золотистый ворох зерна, брала пробы. Подойдя к ЗИЛу, Антон спросил:
— Девушка, с кем бы мне в Серебровку уехать?
Лаборантка, стрельнув подкрашенными глазами, оглядела с высоты многочисленные машины и звонко крикнула:
— Тропынин!.. Иди-ка сюда, родненький!
— Поцеловать на прощанье хочешь? — послышалось издали.
Лаборантка, как пикой, погрозила блеснувшим на солнце зондом:
— Вот этим поцелую — долго помнить будешь.
— Ради этого не пойду.
— Иди, родненький, попутчик тебе есть.
— А не попутчица?..
— По-пут-чик!
— Я больше попутчиц уважаю, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба.
— Болтун, человек тебя ждет.
— Скажи, чтобы пятерку готовил.
— Не дороговато ли?
— Овес, Верочка, ноне подорожал…
Из-за кузова ЗИЛа вышел веселый парень в нейлоновой куртке на многочисленных замках-молниях. Увидев одетого по форме Бирюкова, он опешил:
— Здравия желаю, товарищ капитан!
— Здравствуй, земляк, — улыбнулся Антон. — Может, скидку с тарифа сделаешь?
— Об чем речь! — Парень смутился, но не стал ронять марку перед улыбающейся лаборанткой: — Членов профсоюза, участников войны и сотрудников милиции вожу бесплатно… Вам куда?
— До Серебровки.
— С ветерком прокачу!
Промчавшись по окраине райцентра, парень вырулил на магистральную дорогу и повел свой трехтонный самосвал так лихо, что за приспущенными стеклами кабины и впрямь запел ветер. Разгоняясь на спусках, машина легко взбегала в гору, и встречные грузовики пролетали мимо, как пули.
— Не залетишь на крутом повороте? — спросил Антон.
— По семь ездок в день на элеватор гоняю. Не только повороты, каждый камешек на дороге изучил.
— Тебя как зовут?
— Торопуня… — парень смущенно поморщился. — То есть фамилия моя — Тропынин. А по имени-отчеству я полный тезка академика-космонавта Королева.
— Сергей Павлович, значит?
— Угадали. А вы не родня нашему председателю?
— Сын его.
— То-то смотрю, вылитый портрет Игната Матвеича, с той лишь разницей, что лет на тридцать моложе. — Тропынин, гуднув в знак приветствия встречной машине, помолчал. — А что в Серебровку едете, а не в Березовку, к родителям?
— Дела ведут, Сергей Павлович.
— По убийству пасечника, наверно?..
— По нему. Что в Серебровке об этом говорят?
— А чо говорить?.. Укокошили цыгане ни за грош, ни за копейку, — Тропынин скосил глаза на Антона. — Слышал, в райцентре возле прокуратуры табор осел. Наверно, прокурор за цыган взялся?
— Допустим, — ответил Антон.
— Козаченку жалко — дядька толковый. Да, собственно, и не он убил Гриню.
— Кто же?
— Левка или Роза.
— Какой Левка?
— Чубатый гитарист из табора.
— Почему так думаешь?
— Предполагаю на основе фактов…
Самосвал стремительно спускался к мостику через узкую, поросшую камышом речку, названную из-за крутых спусков к ней Крутихой. Перед самым мостиком Тропынин резко тормознул и, прижав машину к правой кромке дороги, заглушил двигатель. Достал из-под сиденья резиновое шоферское ведро, склеенное из куска старой камеры.
— Водички надо подлить…
Бегом спустился под мостик, зачерпнул воды и так же быстро вернулся. Наливая воду в горловину дымящегося паром радиатора, заговорил:
— Вот, товарищ капитан, чтоб в рубашках двигателя не образовывалась накипь, воду на охлаждение беру только в Крутихе. Речка вроде как все другие, но вода в ней будто с антинакипивом…
