Елена Михалкова - Бумажный занавес, стеклянная корона
Женившись на юной Олесе, Борис начал раскручивать их дуэт. И для начала написал песню «Принцесса и ковбой».
Исполняли вдвоем. Прелестная Олеся в сказочном розовом платье – и Мусатов в ковбойской шляпе, кожаных сапогах и штанах с бахромой. «Оу, бэйби, я твой! – красиво страдал Борис. – Я только твой ковбой! Бывший бабник, повеса. Но вот в чем беда: ты не моя, ты не моя принцесса!»
Пел в основном Мусатов. Олеся нужна была для красоты и чтобы выводить «А-ы-о-у-а» в самых проникновенных местах.
Номер соответствовал. Влюбленные протягивали руки с противоположных краев сцены, бежали навстречу друг другу, но с потолка падала картонная стена дворца, и Олеся оказывалась заперта на балконе, а Борис метался внизу: неприкаянный трубадур любви.
Популярность была ошеломляющей. Песню распевали на конкурсах, ее пародировали в КВН, день и ночь крутили по радио, пока она не навязла в мозгах, как прилипшая к челюсти ириска. Мусатов сладко улыбался и вполне серьезно провозглашал себя Трубадуром Любви.
Он написал для Олеси еще двадцать песен. Известными стали от силы четыре, но это не имело значения. Он собрал для жены багаж, с которым можно было отправляться в дальнюю поездку по маршруту славы.
Развелись они лет через десять. Мусатов тут же женился на молоденькой копии Олеси: жизнерадостной чернявой девчонке с сияющим взглядом. А Гагарина пропала лет на пять.
Когда же она вынырнула, публика не поверила своим глазам…
– Этот ваш гренадер! Джоник, он меня пугает!
Бабкина вышибло из его мыслей об Олесе Гагариной ударом под дых. Балерина Медведкина указывала на него длинным розовым ногтем и, судя по страдальческому выражению лица, была чем-то оскорблена.
– Уберите его! Он на меня смотрит!
Все уставились на Сергея. Включая Джоника, который вывернул шею, не переставая жевать.
– Я? – изумился Бабкин.
– Таращится!
– Да я ни за что…
– Вы посмотрите, посмотрите, как глаза выпучил! Как краб!
«Да что, черт возьми, происходит?!» – разозлился Сергей.
Он уже собирался категорически откреститься от любого интереса к Медведкиной, как вдруг поймал взгляд вошедшего мужчины.
И споткнулся на полуслове.
«Шестерка Грегоровича», – охарактеризовал Джоник.
«Кеша Кутиков, мой камердинер», – представил его сам хозяин.
Широкоплечий толстяк с мягким, неуловимо меняющимся лицом. Губы сложены в полуулыбке Чеширского кота: того гляди, сам Кутиков исчезнет, а улыбка останется в воздухе. При встрече на Джоника посмотрел коротко, на Жоре взгляда вообще не задержал, а вот Сергей его внезапно заинтересовал. Темно-серые глаза остановились на сыщике, и вот тут-то Бабкин и увидел, как меняются невыразительные черты. Лицо камердинера собралось. Из-под личины любезного, будто обтекаемого лакея выглянул жесткий и проницательный наблюдатель.
Выглянул – и снова спрятался.
Но это ощущение резанувшего взгляда-скальпеля Бабкина озадачило. Что у нас за камердинер такой непростой, спросил он себя. Надо выведать у Макара подробности.
И вот этот непростой человек вошел в дверь, в одну секунду оценил ситуацию и посмотрел на Сергея очень выразительно.
Бабкин не был силен в понимании молчаливых приказов. В отличие от Илюшина, который ловил эмоциональные волны окружающих точнее, чем эхолокатор летучей мыши – сигналы от препятствий. Но здесь даже у него не оставалось места сомнениям: ему явно подсказывали, что делать. А вернее, чего делать не надо.
«Не отпирайся».
– Простите, пожалуйста, – покаянно сказал Бабкин, обращаясь к балерине. – Я действительно засмотрелся. Просто вы очень красивая. Никогда таких не видел.
В наступившей тишине громко присвистнул Грегорович.
– Ай, молодец! – весело сказал он. – Слышишь, Танька? Все у твоих ног!
– Уведет она у тебя телохранителя, Джоник! – рассмеялась Олеся.
Парень пожал плечами. А вот балерина посмотрела на Бабкина заинтересованно. До того заинтересованно, что он ощутил желание слиться со стеной. Его как будто ощупали с головы до ног, заглянули в рот, проверили зубы и оценили степень износа копыт.
– А он ничего, галантный! – Татьяна кокетливо поправила локон.
Сергей попытался снова поймать взгляд Иннокентия, но тот, откупорив вино, растворился в воздухе.
– Выпьем за то, дорогой, чтобы все премии были твои! – мужчина с холеным барским лицом поднял свой бокал. На пальцах ослепительно сверкнули три перстня. – Все лучшие песни – тебе!
– И горячая ротация бесплатно! – поддержала его субтильная брюнетка с лисьими чертами лица. Брюнетка, единственная из всех, одетых довольно демократично, выбрала для ужина короткое облегающее черное платье.
«Никита Вороной. А жена его… – сыщик напряг память, – Анжела. Анжела Вороная».
Снова кумир миллионов. Секс-символ российской эстрады. Любимец женщин и отдельных уголовных элементов, улавливавших в лирике Никиты что-то бесконечно родное, близкое. Песни «Прости, старушка-мама», «Я пропал с этой женщины», «Три дороги, две тюрьмы» стали хитами везде, от кабаков до кабинетов премьер-министра. Никиту Вороного слушали все. Некоторые, конечно, принудительно, поскольку в маршрутке или в магазине музыку так просто не выключишь. Но большинство – добровольно.
Вороной вспахивал ниву народности, душевности и патриотизма. «Я простой человек, – делился он. – Плоть от плоти России-матушки!»
В подтверждение последних слов Никита всегда носил белоснежную рубашку, расстегнутую до пупка, в вырезе которой виднелась мускулистая грудь. Демонстрировал плоть, так сказать.
В публичных проявлениях задушевности Вороной доходил до таких высот китча, что это становилось без пяти минут искусством. Исполняя песню «Моя!», Вороной брал зубами с рояля алую розу и шатался с ней по сцене, вращая глазами и делая безумное лицо. Что должно было свидетельствовать о страстной влюбленности. Люди несведущие, случайно попавшие на концерт, наблюдали за этим перфомансом с оторопью: больше всего Никита напоминал сдуревшего пса с костью, пытающегося сообразить, куда бы ее качественнее зарыть.
В конце концов он прятал розу в рояль. Что значило: любовь мертва. «Сообразил!» – радовались несведущие люди.
Администратором Вороного трудилась его жена. Она познакомилась с Никитой двенадцать лет назад, когда он, как и Кармелита, гастролировал по кабакам. И с тех пор они не разлучались.
Об Анжеле Бабкин знал очень мало. Не подпускает к мужу поклонниц, родила ему троих детей, ездит с ним на все выступления. Вот, кажется, и все.
Итак, чета Вороных, балерина, Олеся Гагарина, Джоник, Кармелита и неизвестная девушка, похожая на бедную родственницу… Кто остался?
Во-первых, тот, кто привел «родственницу» с собой. Золотой голос России, сладкоголосый король сцены Витя Бантышев. Всеобщий любимец, ведущий доброй половины концертов, приглашенная звезда на корпоративах крупных фирм. Человек-фейерверк, человек-обаяние.
Бантышев Сергею заранее не нравился. Он не доверял людям, которые постоянно улыбаются и питают пристрастие к желтому цвету в одежде.
Во-вторых, сам Грегорович. Его карьера рванула вверх после того, как Богдан женился на суперзвезде, носившей говорящее прозвище «госпожа Беладонна» и игравшей на российской эстраде ту же роль, что матка в муравейнике.
Бабкин еще из школьного курса биологии помнил, что муравьиные королевы живут в сто раз дольше, чем все прочие муравьи. Госпожа Беладонна была долгожительница сцены. Она уходила восемь раз, каждый из которых объявлялся окончательным. И триумфально возвращалась. Тем, кто был обласкан ею, загорался зеленый свет, открывались все шлагбаумы и дул только попутный ветер.
Мог томный Андрюша закрутить роман с Грегоровичем?
Мог. Запросто. Всем известно, что брак Богдана с Беладонной – формальность, взаимовыгодное сотрудничество. «Неправильная» ориентация – не просто помеха для певца: она может прибить гвоздем крышку его карьеры. Именно поэтому в творческой среде так распространены браки для прикрытия. Свои обо всем знают. А посторонним лезть в чужую постель не нужно: иллюзии рушатся, а крушение иллюзий всегда плохо сказывается на популярности.
«Он продает не песни, – вспомнил Сергей слова Илюшина. – Он продает себя».
Все здесь сидящие продают себя. Основная потребительская аудитория на этот товар – женщины. Они платят за мечту о несбывшейся идеальной любви, а какой прок от идеальной любви, если та предпочитает лиц своего пола!
Значит, нельзя сбрасывать со счетов ни Грегоровича, ни Бантышева.
И Никиту Вороного. Дети детьми, но, как и жены, они никогда не становились препятствием для большой и чистой любви.
«И камердинера я бы тоже не сбрасывал со счетов», – сказал внутренний голос с интонациями Макара Илюшина.
«Чем я занимаюсь! – с тоской подумал Сергей. – Торчу здесь как лось в огороде и прикидываю, кто из мужиков с кем может спать. Какая мерзость».
