Елена Юрская - Злые куклы
— Ляля, не надо, — попросила Марья Павловна, понимая, что уже ничего изменить нельзя. Она судорожно оттирала пятна на халате, стараясь, бог свидетель, сдерживаться из последних сил. Она надеялась, что это — не окончательно…
— Папе я уже все сказала. Хотела праздник устроить, может, и не права. — Ляля отвернулась к зеркалу, чтобы расчесать волосы.
Марья Павловна вытащила поясок, посмотрела по сторонам, отметила, что забор достаточно высок, тихо вздохнула и накинула поясок на тонкую шею невестки.
— Ну, как хочешь…
Ляля умерла быстро. Наверное, даже понять не успела, что умерла… Марья Павловна перетащила тело в сарай, а перед рассветом вынесла его на дорогу… Это уж потом, на обратном пути, Марья Павловна увидела внучку, которая радостно улыбалась и повторяла: «Бабушка и мама играют… Бабуля несет мамочку…» Марья Павловна отреагировала быстро: «Это не мамочка, а злая ведьма!» Пятнадцать лет она думала, что свела девочку с ума. И это было мучительно и приятно. Но…
— Ненавижу нищету, — тихо повторила она, глядя в дуло пистолета, из которого все еще не летела пуля. Добрый Дамир думал, что она молится. Как же! — А Толика я убила легко. Он хотел забрать дочку. Говорил, что детей двое, а денег ниоткуда не возьмешь. И Афину — легко. Она, дура, все думала, что это Кирилл… тогда, в деревне… А потом вдруг сомневаться начала, выискивать, вынюхивать… Не иначе Лялька проболталась.
— Не ври, бабуся, тебя просто страх одолел, что Глебов женится… на них… А ты — побоку…
— Кто бы там женился, все они — проститутки!
— Кроме моей Натальи, — согласился Дамир.
— А Глебову она не нравилась, — вызывающе заявила Марья Павловна. — Надо было вообще одну Жанку убирать. Потому что все другие для Глебова — мусор…
— В большом лесу деревьев не видно? — усмехнулся Дамир.
— Не видно… Но все вдруг вспомнили, стали кружево плести… Даже Дашка, уж на что дура, но память — фотографическая… — отметила Марья с оттенком гордости. — Надо же — сарафан ей не понравился! А Жанна с другого боку подобраться решила. С детского. Одна головная боль с этим Глебовым!
— Понимаю, — участливо и брезгливо сказал Дамир. Он не любил людей, которые сеют напрасную смерть. — Боялась остаться без денег — надо было воровать лучше, запасать на черный день. Боялась остаться без Глебова — надо было в глаза и в штаны ему залезть, чтобы «бабушка рядышком с дедушкой, снова жених и невеста». Хотя и не понимаю. Много лишних движений.
— Запаниковала, — согласилась Марья Павловна. — Слушай, а тебе киллеры в бригаду не нужны? У меня опыт «домашних» убийств.
— Ну, ты даешь! — восхитился Дамир. — А Кирилл, значит, за тебя сидеть будет… Интересные вы, русские…
— Как сидеть? — насторожилась она.
— Молча и пожизненно. Или умрет в камере…
Марья Павловна затихла. Она ненавидела нищету, но, как ни странно, любила сына. Это ничего, что пятнадцать лет он прожил в кошмарах. Не столько у него мозгов, чтобы переживать из-за забытого убийства. Даже если жертва — жена. Да и не так он ее любил… Жену-то. Зато пожил как сыр в масле. При других обстоятельствах ничего бы он не увидел. А так — пожил при обещанном коммунизме. Отлично. Прекрасно… Но в камере… Навсегда?
Это был ее сын. Ее маленький мальчик. Красивый и не очень умный. В детстве ему не хватало витаминов, он плохо учился. Мало читал, был нездоров, он до семнадцати лет не видел моря… Это был ее сын… А все остальное — только приложением к нему.
Она всегда соображала быстро. Выкрутиться Кирилл не сможет. Даже если Ляля будет свидетельствовать… Но разрешит ли Глебов, Дамир, все остальные, кто остался в живых? И что при этом будет делать она, Марья Павловна? Может, есть смысл бесследно исчезнуть в валежнике и быть найденной только через пару лет… Или не найденной вовсе?
— Убери пистолет, — твердо сказал она. — Я сама… Письмо можешь передать властям, а можешь оставить рядом с моим трупом. Так надежнее… Убери, сказала…
Круглым каллиграфическим почерком она начала писать: «Ненавижу нищету, а потому…»
Дамир достал пачку сигарет и закурил, полагая, что открытые Русланом окна уже достаточно освежили воздух в доме, газом уже не пахло… Он видел трюки и подороже, и подешевле. Один его товарищ, «поклявшийся мамой уйти через дыру в башке», сейчас отдыхает во Франции и очень смеется, когда ему напоминают о Дамире… Робин Гуд Робин Гудом, но дело прежде всего…
Марья Павловна закончила, внимательно посмотрела в окно и тихо сказала:
— Это быстро. Я предполагала… Не волнуйтесь…
Она прошлась по кухне, тоскливо оглядела хозяйство, налила в стакан из богемского стекла немного вина.
— Алкоголь может нейтрализовать… — засуетился Дамир.
— Цианистый калий? Вряд ли. — Она спокойно пожала плечами, что-то быстро бросила в рот… и через минуту Марьи Павловны больше не было.
Но Дамир видел и не такие трюки. Некоторые, чтобы избежать наказания, впадали в летаргический сон… Пришлось сидеть до вечера, почти до ночи… Странное дело, но ощущение счастья вдруг как-то само собой улетучилось, и он подумал, не зря ли так легко отпустил Руслана…
К утру на глебовскую дачу пробрались партизаны. Петров и жена его, Леночка. Кузьма Григорьевич так и не смог успокоиться, потому что арест невиновного, даже по инициативе Амитовой, — это было слишком. Леночка предложила план — тоже из Сидни Шелдона. Она сказала, что врага надо бить его же оружием. Петров содрогнулся, вспомнив о халатике и поясе. Но Леночка сказала, что они всего лишь запишут на пленку разговор, в котором Марья Павловна, прижатая к стенке арестом сына, обязательно сознается. «Не зверь же она», — сказала Леночка. Петров решил не разочаровывать жену.
Дамир Иванович долго стрелял по кустам смородины… Правда, из газового пистолета… Но Петров и Леночка не выбрасывали белого флага, а просто фиксировали количество выстрелов.
— Теперь они перейдут к боевым… — сказал Петров.
— Кто там? — крикнул радушный Дамир.
— Это мы, будущие прокуроры…
— Кузя? Забирай труп… — Дамиру было некогда. Служба. Кредиты, депутаты, спорт, семейные проблемы. Он был рад свалить на кого-то всю эту поганую историю. Лавры Ната Пинкертона ему были не нужны. Прощаясь с Петровым, он сказал: «Пойдешь ко мне аналитиком?» Леночка обещала подумать, потому что по ее прикидкам форма прокурора сидела бы на муже лучше.
Когда все формальности были соблюдены, Кирилла отпустили на свободу. Похороны его матери оплатила Амитова. Она же, на первых порах, исключительно из сострадания, смешанного с чувством небольшой вины, взяла на себя заботы о Кирилле. В принципе она была готова принять его предложение… Только он почему-то больше его не делал.
Наталья Ивановна отказалась участвовать в выборах, потому ей предложили пост заместителя министра здравоохранения.
Руслан уехал. Уехал с Лялей. Опасаясь преследований, он легко отказался от всех отцовских прав на дочь и позволил Кате сменить ребенку фамилию. На фамилию ее нового мужа. Славика. Этот брак должен был стать счастливым, потому что представлял собой союз двух профессионалов. Руслан ни о чем не жалел. Ну, разве что иногда… И только о машине. Впрочем, если вспомнить о Дамире, то и общественный транспорт будет в радость. Тем более, что за новой женой Руслан получил приданое. Не такое роскошное, но на все хватало. Глебов помог и ему и ей с работой. И с квартирой. В последнем разговоре по телефону Глебов назвал внучке номер счета, на котором лежат деньги. Но эти деньги можно будет получить только после его смерти.
Жанна так и не пришла в себя. Она только перестала искать вещи и бредить о каком-то халатике. Глебов перевез ее в роскошную частную больницу, он все еще надеялся, что…
Нет, он ни на что не надеялся. Он приходил в палату, брал ее за руку и тихо радовался, что она не может лишить его этого удовольствия. Иногда он позволял себе прикасаться к ее руке губами.
Жанне было хорошо. Море, обычно надоедавшее в течение трех дней, совсем не раздражало. Тихая и монотонная волна, мягкое солнце, теплый песок, лежать на котором было уютно… По пляжу бродили родные люди. Ляля, Афина, Даша, иногда с другого берега приплывал Толик. Марью Павловну они туда не пускали… Она маялась без дела и собирала бумажки, которые оставили туристы… Странные туристы, они почему-то не хотели задерживаться здесь больше чем на пару минут… К чему стремились? Куда спешили?..
Иногда Жанне было тревожно, она хотела кого-то позвать. Порой ее подруги таяли, как тени в полдень, и растворялись в жаре. Иногда ей было одиноко. Потому что она была как бы посторонней. А ей так хотелось участвовать… Она плакала и долго смотрела на море… Она знала, что по ту сторону ее никто не ждет. Она все-все знала.
А однажды к ней подошла Дашка, сказала: «Прости засранку, а?» — и тронула ее за плечо.
