Юрий Кургузов - Чёрный Скорпион
— Нет-нет! — Он энергично замотал головой. — Ничего такого у меня на уме и в помине не было, я же не сумасшедший. Лишние неприятности, особенно теперь, мне ни к чему. Просто…
— Просто вы хотите узнать, справилась ли ваша дочь с заданием?
Он на секунду застыл. Потом медленно, точно опасаясь, что переломится тощая шея, кивнул:
— Д-да… И это тоже.
Я вздохнул:
— Увы, нет. Надеюсь, вы не станете применять к Маргарите штрафных санкций, и не только из родственных чувств, а главным образом потому, что она и не могла с ним справиться. Понимаете? Не мог-ла.
Неуловимый миг — и передо мной снова стоял "добрый дедушка".
— Ну-ну, молодой человек! Неужели же девчонка не произвела на вас впечатления? Не верю. Хоть режьте — не верю!
Я хмыкнул:
— И правильно. Однако именно потому, что впечатление оказалось слишком сильным, она не узнала, где камень. И не узнает.
Глаза старика сузились:
— Не понял… Вы изъясняетесь какими-то парадоксами. Да разве ж не будет логичным сделать любимой женщине подарок? Воистину царский подарок! Между прочим, юноша, вы и мне обещали чего-то там самое дорогое на свете.
Я рассмеялся:
— Самый дорогой подарок ей я уже сделал. А значит, и вам тоже.
Редкие брови Паука выгнулись недоуменной дугой:
— Это вы о чем? Маргарита что, беременна?
Я пожал плечами:
— Не знаю. Может быть. Время покажет. Но вообще-то я имел в виду другое.
— И что же?
— Я подарил ей жизнь, папа, — просто сказал я. — И по-моему, это в миллион раз дороже любого бриллианта.
Паук помрачнел:
— А собирались убить?
— Господь с вами! — отмахнулся я. — И в мыслях не держал. Наоборот, я хочу, чтобы Маргарита жила долго-долго, нарожала вам внуков…
— От вас? — зыркнул глазами он.
Я утер со лба пот.
— Ох, да какая разница! Главное, чтобы всё у нее было хорошо.
— Ладно, — насупился вредный старик. — Лирика лирикой, однако скажите честно: вы сами-то правда знаете, где бриллиант?
А я и не собирался этого скрывать.
— Да. Знаю.
— Но моей дочери сообщить об этом не захотели?
— Нет, почему же, — улыбнулся я. — Как раз об этом — что знаю, где алмаз, — я ей сообщил. Не сообщил лишь, где он.
С десяток секунд тишины.
— А мне?
— Что — вам?
— Мне тоже не скажете, где "Чёрный Скорпион"?
— Не скажу.
Он ухмыльнулся:
— Заботитесь и о моем благополучии?
Ухмыльнулся и я:
— Возможно, но не только. Здесь присутствуют и некоторые иные мотивы — между прочим, также из числа самых гуманных. По определенным причинам о них я распространяться не стану, а вам просто повторю то, что уже говорил вчера одному… доктору: возьмите себя в руки и постарайтесь жить как жили раньше. Уж вам-то, чёрт возьми, этот камень на кой? Чего уж вам-то не хватает?!
— Постойте! — перебил он меня. — Какому доктору вы это говорили?
— Никакому! Такому, который сейчас в морге и который тоже больше всего на свете жаждал владеть этим бриллиантом. Увы, он меня не послушал.
Паук нервно дёрнул плечом:
— Значит, это вы его?
Но я тоже нервно дёрнул плечом:
— Не мелите чепухи! Отлично знаете, что не я. И вообще, Владимир Евгеньевич, не стоит на меня давить. Вы что, хотите, чтобы в следующий раз я наведался в вашу вотчину с друзьями?
— Бог с вами, — проникновенно сказал он. — Конечно же, не хочу. Нам и вас одного за глаза хватило, долго еще вспоминать будем. — И, видимо, все же решился на последнюю попытку. — Так что… нет? — почти умоляюще вопросил он.
Я исторгнул из своей груди едва ли не стон:
— Нет! Нет, уважаемый Владимир Евгеньевич, и еще тысячу раз нет! Забудьте об этом проклятом камне и живите себе спокойно. Неужто не сможете?
Молчал Паук долго. Наконец он тяжело вздохнул:
— Пожалуй, попробую. А что мне еще остается?
Я согласился:
— Да практически ничего. Нет, вы можете, конечно, продолжать поиски, но честное слово, они будут бесполезны — уж поверьте. Клянусь, он не у меня, он здесь, в вашем городе, но его никому не найти.
Старик уныло кивнул:
— Верю…
— Однако, чтобы расставить все точки над "i", замечу: есть и иной вариант. Захватить меня, так сказать, в полон и пытать. Не обольщайтесь, не выйдет. Однажды вам удалось меня взять, но только потому, что в перспективе у меня была цель и дальнейшая жизнь. В настоящем же случае я предпочту умереть, нежели позволить вам завладеть камнем. Почему так — не важно. Знайте лишь, что это именно так. — И вдруг я хлопнул его по плечу: — Слушайте, да что вы стоите с такой кислой физиономией? Жизнь прекрасна и дается нам один раз! Встряхнитесь, папа! Посмотрите на небо, солнце и горы! Ну неужели же, ёлки-палки, в вас совсем не осталось ничего человеческого?!
И старик посмотрел. Но не на небо, солнце и горы, а на меня — долгим и отсутствующим взглядом. Очень долгим и очень отсутствующим. А потом внезапно обернулся к машине и подал своим гориллам какой-то знак рукой.
Я насторожился.
А через секунду и напрягся, потому что от группы сопровождающих Паука ребят отделился двухметровый амбал и направился к нам. В руках он бережно держал квадратную корзинку.
Опередив на долю мгновения мою возможную реакцию, старик как-то странно фыркнул:
— "Ничего человеческого", говорите? Ладно, пускай… Однако в любом случае примите уж и вы от меня на прощанье скромный подарок. — Произнеся эти слова, он взял у подошедшего амбала корзину.
— И что там? Бомба? — нервно поинтересовался я.
Паук хихикнул дребезжащим тенорком:
— Почти. Держите. — И корзинка оказалась у меня в руках.
— Слушайте, да что же это такое… — начал было я — и осекся: на дне корзины, на мягкой подстилке, высунув от жары маленький розовый язычок и осоловело водя вокруг еще мутными, как перламутровые пуговицы, глазами, лежал пушистый, точно мохеровый, серо-дымчатый клубок…
— Это вам, — рассмеялся старик. — К вопросу о человечности и на память о пребывании в нашем городе.
…- Да… но… — потрясенно забормотал я. — З-зачем?..
Он поднял на меня младенчески-ненормальный взгляд:
— Как — зачем?! Постойте, или у вас уже есть собака?
Я очумело смотрел внутрь корзины:
— Нет, но…
— Значит, все в порядке, — довольно кивнул он и бросил подручному: — Свободен.
— Да послушайте же! — едва не взвыл я. — Спасибо, конечно, но куда мне это счастье сейчас?! Мне же надо на самолет!
Паук хлопнул себя по лбу:
— Хорошо, что напомнили. — И достал из кармана пакет: — Вот, здесь все документы, родословная, а также справка от ветеринара. При посадке в самолет проблем у вас не возникнет, я договорился. В корзинке лежит и запас корма на сутки, на всякий случай. И еще… — Он застенчиво потупился как девица и протянул мне маленькую брошюрку: — Здесь я обобщил свой многолетний опыт по выведению собак этой породы. Надеюсь, вам пригодится… О-о, мне пора!.. — И, торопливо приподняв шляпу, "дедушка" зашмыгал к своему "Мерседесу".
— Да подождите! — растерянно крикнул я, но над ухом раздался знакомый голос:
— Гонорар?
Я обернулся как ужаленный:
— Что?..
— Ничего. — Майор Мошкин, щурясь, прикрывал рукой глаза от солнца. — Я говорю — гонорар?
— За что?! — возмутился я, глядя то на нового провожающего, то на щенка.
— Да ни за что, — махнул рукой майор. — Так, шутка.
— Ну и шутки у вас, — буркнул я, а белый "Мерседес" плавно тронулся с места, и мы оба посмотрели ему вслед.
— Ну и друзья у вас, — в тон мне произнес страж правопорядка.
Я возразил:
— Это не друзья. Решил перед отлетом попросить у отца руку дочери, а тот сказал, что раз она уже большая, пусть думает сама.
— И что дочь? — улыбнулся майор.
Я вздохнул:
— Еще не знаю. Вон, видите, млеет у киоска? Никак не дождется, когда схлынет поток провожатых. А у меня осталось всего десять минут.
Он кивнул:
— Намек понял. Не бойтесь, я быстро. Мне и надо-то сказать всего две вещи. Первое: у вас просто прекрасная собака. И второе: я очень рад, что вы возвращаетесь домой целым и невредимым. Действительно рад.
— Спасибо, — уныло проворчал я. — И за второе, и особенно за первое. Тогда и я тоже скажу вам что-нибудь приятное, можно?
— Ну, конечно.
Я почесал свободной рукой затылок.
— Так вот… Не знаю, майор, на что вы постоянно в течение всех этих дней намекали, но я в каком-то смысле вам благодарен. А посему желаю вам и вашим коллегам больших успехов в своей ежедневной и многотрудной деятельности, и еще… Чёрт меня раздери, товарищ майор, но ваши методы работы мне определенно нравятся!
Наверное, с полминуты он стоял и молча смотрел на меня взглядом, в котором было понамешано всякого, — и вместе с тем ничего.
