Наталья Борохова - Адвокат Казановы
Размышления вернули Дубровскую к событиям суматошной ночи. Финал ее можно было представить в нескольких картинках.
Итак, картина первая.
– Примите-ка вот эту дамочку, – говорит следователь двум плечистым ребятам в форме, прихватывая Сереброву за локоток. – Уж больно прыткая попалась. С виду, похоже, приличная, а стрельбу здесь устроила – аж дым коромыслом! Кто такая будете? – прокричал он в ухо задержанной, пытаясь голосом перекрыть невообразимый шум в доме.
Женщина и ухом не повела, только презрительно сощурилась.
– Ну, не хочешь – не говори. Сами разберемся.
– Инга Сереброва, – представил молчащую даму Мерцалов, ставший невольным участником сцены.
– Сереброва? Гм! Так и запишем, – отозвался следователь. – А вы кем Дмитрию Сереброву приходитесь? Мать?
Инга Петровна бросила на него взгляд, способный испепелить на месте кого угодно, но служитель закона, к счастью, оказался из породы толстокожих людей, не способных к воспламенению.
– Она жена Сереброва, – пояснил Мерцалов.
– Вот как? Жена… Разберемся! Постойте, какая жена? Ведь он убил свою жену, за что и должен понести заслуженное наказание.
Конец фразы следователя прозвучал менее уверенно, чем ее начало.
Мерцалов усмехнулся:
– Как видите, бывают случаи чудесного воскрешения.
– Что вы голову мне морочите? – вскипел следователь. – Инга Сереброва мертва. Я сам видел ее труп в морге. Она обгорела, как головешка. И кольца у нее на руках были. И джип искореженный. Я сам опознание проводил, так что не вешайте мне…
Предложение осталось незаконченным. Мужчина устремил взгляд на картину на стене в кабинете Серебровой, и в глазах его появился суеверный ужас.
– Ой, мамочки! – проговорил он еле слышно. – Правда, что ли? Вы и она… Вон та, на стене… Она и вы. Вы что, одна женщина?
– Подите к черту! – проговорила сквозь зубы Инга Петровна, отворачиваясь.
– Нет, вы уверены? – обратился следователь к Мерцалову. – Может, только ее близнец?
– Нет, Инга Петровна Сереброва, собственной персоной, – терпеливо проговорил Мерцалов, понимая, что нельзя сейчас требовать от следователя слишком многого.
– Ну что же, разберемся… – проговорил тот, смахивая со лба капельки пота.
Картина вторая.
Врач склоняется над неподвижным телом Вощинского, осматривает его, проверяет реакцию зрачков, трогает пульс.
– Он жив, – заявляет медик будничным тоном, словно речь идет о необходимости постановки клизмы. – Пуля прошла навылет, не задев кость. Скорее всего мужчина просто находится в шоке. Ничего страшного, быстро пройдет. Дайте ему нашатырь.
Елизавета и сама не отказалась бы от нашатыря, поскольку не в состоянии выйти из оцепенения: она все видит, все слышит и даже может внятно отвечать на некоторые обращенные к ней вопросы. Ее трогает за рукав Андрей. Она смотрит на него, не понимая, откуда он здесь взялся. И вообще, интересно знать, что делают здесь все эти шумные люди. Ее глаза слепят фотовспышки, в ушах не смолкает чудовищная какофония звуков: лязгают наручники, шаркают десятки ног, раздаются отрывистые команды…
Картина третья.
Серебров подставляет руки, позволяя надеть наручники. В голове Елизаветы срабатывает переключатель, и ее спокойствие разбивается вдребезги.
– Позвольте, что вы делаете? – кричит она, отталкивая Андрея. – Куда вы его ведете? Отвечайте! Я его адвокат.
– Серебров Дмитрий находится в розыске за совершение особо опасных преступлений, – бормочет человек в форме, защелкивая браслеты на запястьях арестованного. – Отойдите, гражданочка. Не стоит орать мне в ухо. Я всего лишь выполняю распоряжение начальства.
Дубровская бросается к следователю, который разговаривает с кем-то по телефону.
– Скажите им! – требует она, дергая мужчину за рукав. – Они должны отпустить Сереброва!
– Не мешайте, я разговариваю, – отрывисто бросает тот. Он уже пришел в себя и выглядит вполне сносно для человека, увидевшего воскресшего мертвеца.
– Вы не имеете права! Я обжалую ваши действия в суде!
– А я напишу на вас в адвокатскую палату, – устало говорит он, но все же убирает телефон. – Что вы от меня хотите?
– Я прошу отпустить моего клиента. Он невиновен!
– Мы разберемся. Пока обвинения с него не сняты.
– Но подождите, – вмешивается в разговор Андрей. – Инга Петровна Сереброва жива, стало быть, прежнее обвинение уже не имеет силы. Кроме того, стоя за дверью, я слышал: она фактически признала убийство Норы Малининой. В Вощинского стрелял опять-таки не Дмитрий. Что вы тогда собираетесь вменить ему в вину?
– Да хотя бы побег из следственного изолятора!
– Но позвольте! – задыхается от возмущения Елизавета. – Он сбежал из изолятора, где его содержали незаконно!
– Тем более, как законопослушный гражданин он должен был сидеть на нарах и ждать, когда восторжествует правосудие.
– Но это абсурд!
– И с абсурдом разберемся тоже!
Дубровская схватилась за голову, чувствуя, что сходит с ума.
– Ну вот что, – говорит она решительно. – Я еду с вами и обязуюсь убраться домой сразу же, как только в отношении моего клиента изменят меру пресечения на подписку о невыезде. А потом, так и быть, разбирайтесь!
– Ваше право, – бурчит следователь и обращается к Андрею: – Вам также придется проехать с нами. Вы являетесь важным свидетелем по делу, и ваши показания будут зафиксированы в протоколе.
Он какое-то время смотрит на Елизавету, потом опять на Андрея.
– Надеюсь, у вас к нам претензий не будет. А за все неудобства вы должны благодарить свою жену.
– Я догадываюсь, – улыбается Мерцалов. – Но мне не привыкать. Уже не в первый раз такое.
– И, судя по всему, не в последний… – глубокомысленно замечает следователь и поворачивается спиной.
Несколькими днями позже.
Ольга Сергеевна, сидя за вечерним чаем, обмахивалась газетой, словно на дворе был разгар лета. События последних дней всколыхнули ее уютный домашний мирок, и ей не терпелось узнать о них больше. Досадно, что сын и невестка ее стремления никак не разделяли, отвечая на вопросы односложно, словно боясь выдать какую-то тайну. И ее любопытство распалялось еще сильнее.
– Так вы говорите, что Вощинский и эта… как ее… Сереброва были любовниками? – сказала она, словно невзначай. – Какой кошмар!
– Как раз в этом ничего кошмарного нет, – заметил Андрей, подливая себе сливки в кофе. – Они просто любили друг друга. И имели на то право.
– Но позвольте, у Серебровой был муж! – возмущенно воскликнула Мерцалова. Она не переносила, когда кто-нибудь пренебрегал семейными ценностями.
– Дмитрий был лишь пешкой в чужой игре, – заметила Лиза. – Мы так и не узнаем, испытывала ли Инга Петровна какие-либо чувства к нему или он изначально играл роль жертвенного барашка. Парень был молод, красив. Но он являлся лишь нарядной вывеской с надписью «Официальный муж Инги Серебровой». По-настоящему ее сердце принадлежало Павлу Алексеевичу, ее верному другу и поклоннику с самых юных лет.
«Ах, как романтично! – подумала Ольга Сергеевна. – Пренебречь молодым красавцем-мужем ради старого, проверенного временем любовника…» Мерцалова уже простила влюбленной паре отступление от супружеской верности. Во всяком случае, в их истории не было пошлости, которая встречалась сейчас среди молодежи на каждом шагу.
– А я все думаю, может, пригласить Вощинского к нам на воскресный обед? – выдала она замечательную мысль, представляя, насколько занимательно будет общение со старым другом, про которого она сейчас знает самые сокровенные тайны. – Говорят, он идет на поправку. Пусть посидит у нас, развеется…
Мерцалов едва не поперхнулся кофе.
– Не думаю, что идея хорошая, мама, – заметил он осторожно. – Боюсь, в том, что произошло, Павел Алексеевич будет винить нас. Вряд ли мы составим ему отличную компанию для воскресного вечера.
– Да, конечно, – легко согласилась Мерцалова. – И во всем виновата, как всегда, Елизавета. Если бы она сидела дома, а не занималась своими расследованиями, все было бы по-прежнему. Мы сохранили бы семейного друга и могли пить по выходным чай!
– Но тогда невиновный человек остался бы в тюрьме. Неужели ты не понимаешь? – выразил недоумение Мерцалов, оставляя в покое бисквиты. – Ты забываешь также о том, что пострадала молодая женщина, Нора Малинина. Спору нет, на скользкую дорожку, которая привела ее к гибели, она ступила сама, но это не умаляет вины Серебровой. Инга Петровна должна быть наказана, и она будет наказана! При чем тут семейный друг и воскресный чай?
Мерцалова поджала губы. Она не имела привычки возражать сыну, хотя в глубине души считала, что тот имеет отвратительное свойство все излишне драматизировать. Прямо как сейчас! Ну, да бог с ними со всеми, можно ведь немного изменить тему разговора.
