Софи Ханна - Солнечные часы
– И ты решишь остаться с Робертом, если… когда он очнется. Несмотря ни на что. Простишь его, вы поженитесь, и ты будешь каждую неделю навещать его в тюрьме…
– Ивон! Неужели это ты говоришь? Ушам не верю.
– Прошу тебя, Наоми, не надо так делать.
Из кармана куртки, которую я бросила на кровать, доносится звонок. Вынимая сотовый, я думаю о любви и человеке, который так близко и так далеко. Теперь я понимаю тебя лучше, чем когда-либо, Роберт, – благодаря общению с твоим братом в кухне Чарли Зэйлер. Тебе нравилось причинять женщинам боль, ты заставлял их боготворить себя, чтобы потом их мука стала невыносимой. До этого я сама додумалась, но все не так просто, верно? Ты псих, Роберт, и твой психоз схож с… как его? Ну да, с палиндромом[24]. Он работает в обе стороны. Любовь и боль смешались и в твоем мозгу. Ты убежден, что только обиженная, оскорбленная тобой женщина может по-настоящему тебя полюбить. «Наследство дорогой матушки», – сказал Грэхем. Если ты всем сердцем любил мать до того, как она отвернулась от тебя, то после ты полюбил ее еще сильнее. Когда отец вас бросил, мать отыгралась на тебе, и твоя боль заставила тебя признать глубину твоей любви к ней.
– Наоми?
Одно мгновение мне кажется, что это твой голос, но только потому, что сейчас я в нашей с тобой комнате.
– Это Саймон Уотерхаус. Подумал, что вы хотели бы знать… Роберт Хейворт умер сегодня днем.
– Хорошо, – отзываюсь я без запинки, и не только ради успокоения Ивон. – От чего?
– Пока неясно. Будет вскрытие, но… вроде как просто перестал дышать. После тяжелой травмы мозга такое иногда бывает. Органы дыхания не получают необходимые сигналы из мозга. Мне жаль.
– А мне нет. Жаль только, если персонал больницы считает его смерть мирной и естественной. Чересчур хорошо для него.
Мне было бы легче думать о тебе как о больном человеке, такой же несчастной жертве, как и твои жертвы, Роберт. Но я себе не позволю. Нет, для меня ты будешь злом. Я должна подвести черту, Роберт.
Ты умер. Я обращаю свои мысли в никуда. Память твоя, оправдания – все исчезло. Нет, я не ликую, но мне стало легче, как если бы я вычеркнула пункт из списка проблем. Осталось вычеркнуть последний – и забыть. Возможно, я даже перестану приезжать сюда. Возможно, комната номер одиннадцать стала генштабом моих боевых действий до победного конца.
Если только Чарли Зэйлер готова завершить битву и начать думать о часах, которые я привезла ей.
Будто читая мои мысли, Саймон Уотерхаус спрашивает:
– А вы… извините за вопрос… вы случайно не говорили с сержантом Зэйлер? Я понимаю, вам это ни к чему, но… – Он умолкает.
Очень хочется узнать, видел ли он мои солнечные часы. Вдруг сестра Чарли отвезла их инспектору? Я была бы рада, проезжая как-нибудь мимо участка, увидеть их на стене. Обмолвиться о часах? Лучше не надо.
– Пыталась. Но Чарли, похоже, ни с кем сейчас не хочет говорить, кроме своей сестры.
– Ничего, все нормально.
Нормально? Его упавший голос доказывает, что это не так.
Глава тридцать четвертая
Чарли устроилась за столиком у окна в «Марио» – тесном и шумном итальянском кафе на рыночной площади Спиллинга, – чтобы видеть улицу. Издалека заметив Пруста, она успеет сменить выражение лица. На какое – вот вопрос.
Сегодня не первый ее выход после возвращения из Шотландии. Каждые два-три дня Оливия выгоняла ее из дома, прогуливалась с ней по кварталу и в угловой магазин: дескать, для здоровья полезно. Но в одиночку Чарли с тех пор еще никуда не ходила, тем более в людное место, да еще на встречу с кем-нибудь. Даже если этот «кто-нибудь» – всего лишь Снеговик.
Солнечные часы Наоми Дженкинс стояли у стены, привлекая удивленные, а изредка и восхищенные взгляды официанток и посетителей. Чарли пожалела, что не обернула их, а теперь уже поздно. С другой стороны – все смотрели на часы, а не на нее. Значит, не сегодня тот день, когда прохожий на улице ткнет в нее пальцем с криком: «Эй, глядите! Вот она, та баба-полисмен, которая трахала насильника!» Чарли решила отрастить волосы, чтобы ее никто не узнал. А потом еще и в блондинку перекраситься.
Пруст возник перед ней внезапно. Она и забыла, что должна его высматривать. Реальный мир для нее в последнее время будто и не существовал. Она едва слышала арии из знаменитых опер, от которых глохли остальные клиенты «Марио», и громогласные цветистые речи хозяина кафе, в качестве аккомпанемента звучавшие из-за прилавка. Вселенная Чарли сжалась до нескольких мучительных вопросов, которые крутились в голове снова и снова. Почему именно она должна была встретить Грэма Энгилли? Почему не хватило ума держаться от него подальше? Почему ее имя мусолят средства массовой информации, а ему закон обеспечил анонимность? Почему жизнь так чертовски несправедлива?
– Доброе утро, Чарли, – смущенно пробубнил инспектор. Он держал в руке большую книгу, ту самую, о солнечных часах, которую купил ему Саймон. Впервые за годы совместной работы он назвал сержанта Зэйлер по имени. – Что это?
– Солнечные часы, сэр.
– Необязательно обращаться ко мне «сэр», – сказал Пруст. И объяснил неуклюже: – Мы с тобой в кафе.
– Часы ваши. Бесплатно. Даже суперинтендант Бэрроу не станет возражать.
Снеговик помрачнел:
– Бесплатно? Наоми Дженкинс?
– Да.
– Девиз мне не нравится. Docet umbra. Тень извещает. Слишком прозаично.
– Так переводится с латыни? – Ну, конечно. Сама могла догадаться, что девиз со значением.
– Когда вернешься? – спросил Пруст.
– Не уверена, что вернусь.
– Надо преодолеть. Чем скорее сама забудешь, тем скорее и все остальные забудут.
– Думаете? Лично я не забыла бы, если бы одна из моих коллег переспала с маньяком-насильником.
– Ладно, пусть и не забудут, – нетерпеливо проговорил Пруст, словно отмахиваясь от ничего не значащей мелочи. – Но ты отличный офицер, и твоей вины в случившемся не было.
Джайлз Пруст – оптимист? Это что-то новенькое.
– Зачем тогда устраивать официальное расследование?
– Не я так решил. Послушай, Чарли, оно закончится – ты и глазом моргнуть не успеешь. Между нами – это простая формальность, и… со своей стороны, обещаю тебе всяческую поддержку.
– Спасибо, сэр.
– К тому же… все остальные… тоже хотят…
Снеговик явно не знал, как затронуть тему Саймона. Он долго возился с манжетами рубашки, затем принялся изучать меню.
– Что просил вас передать Саймон Уотерхаус? – со вздохом поинтересовалась Чарли.
– Ты не хочешь его видеть. Почему? Парень сам не свой.
– Не могу.
– Поговори по телефону.
– Нет. – При одном только упоминании имени Саймона выдержка отказывала Чарли.
– Как насчет электронной почты?… Слушай, сержант, возвращайся к работе. Пару дней будет неловко, потом пройдет.
– Неловко? Будет ад. Целых два дня. А потом еще. И еще, пока я не выйду в отставку. Да и тогда… – Чарли оборвала себя, услышав дрожь в голосе.
– Я не могу без тебя, сержант.
– Придется привыкнуть.
– А я говорю – не могу!
Она его все-таки разозлила.
К их столику подошла молоденькая белокурая официантка с тату-бабочкой на плече.
– Что будете? Чай, кофе, сэндвичи?
– Зеленый чай есть? – спросил Пруст и, услышав «нет», достал из кармана пиджака пакетик.
Чарли не сдержала улыбки, когда официантка удалилась с пакетиком на вытянутой руке. Будто крохотную тикающую бомбу понесла.
– Захватили чай с собой?
– Ты настаивала на встрече в этом кафе. Я предположил худшее. Вот увидишь, принесет с молоком и сахаром. – Пруст постучал пальцем по книге: – Зачем она тебе понадобилась?
– Хочу одну дату проверить. Девятое августа. Когда мы обсуждали свадебный подарок Гиббсу, вы что-то рассказывали про юбилейные даты на солнечных часах. Вроде бы каждая соответствует двум дням в году, а не одному. Это так?
Взгляд Пруста метнулся к каменному треугольнику у стены и вновь вернулся к Чарли.
– Да. У каждой даты есть двойник в другое время года. Склонение солнца в эти два дня одинаковое.
– Если одна из дат – девятое августа, то какая вторая? Ее двойник?
Пруст открыл книгу, пробежал глазами содержание, нашел нужную страницу и долго водил по ней пальцем. Наконец сказал:
– Четвертое мая.
У Чарли сердце подпрыгнуло в груди. Она права. Ее безумная идея – вовсе не безумная.
– День смерти Роберта Хейворта, – сухо констатировал Пруст. – Что за дата девятое августа?
– День рождения Роберта Хейворта, – ответила Чарли.
Как сказала Наоми? В тот день все началось.
Час не настал. Это тоже слова Наоми. Уже настал. Роберт Хейворт мертв. Его день рождения навеки объединен с днем смерти на юбилейной дате солнечных часов работы Наоми Дженкинс.
Docet ultra. Тень извещает.
– Наоми сделала их до того, как Хейворт умер, – сказала Чарли.
– Он умер естественной смертью, от остановки дыхания, – напомнил Пруст. – Таково заключение патологоанатомов.
![Карочка - [email protected] - Наследники](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
![[email protected] - Unknown](/uploads/posts/books/250681/250681.jpg)