Анна Литвинова - Заговор небес
И мы жили с Мещерским как муж и жена, и собирались пожениться, и он мне обещал любить Боречку и заботиться о нем как о своем и подкидывал его к потолку, а тот хохотал во весь беззубый рот – и Мещерский тоже смеялся и говорил: десантник растет… Мещерский привез меня с Боречкой впервые на аэродром, и прыгнул с парашютом сам, и уговорил меня, и с третьего раза мне понравилось – прыжки были так похожи на любовь, точь-в-точь как оргазм, только без этого всегдашнего чувства вины, и я делала пять, семь прыжков в день – для меня это был словно день любви… Днем меня любило небо, а ночью меня любило тело Мещерского, и мы – я, он и небо – были так близки друг к другу… Мы лежали ночью на полянке, неподалеку от аэродромного поля, я чувствовала на себе тяжесть тела Мещерского и смотрела в небо – а оно подмигивало мне всеми своими звездами…
…Вспоминая о единственно теплых днях своей жизни, Маша еще тесней сжалась в комочек в ледяной сырости камеры…
Джейк, зачем ты появился тогда? Зачем возник снова в моей жизни? Что принесло тебя на наш советский аэродром? Может, неспроста о тебе так пристально выспрашивали те два парня из наших органов и ты был шпионом – а, Джейк?.. Твое третье появление испортило все. Оно спугнуло мне удачу. Жизнь опять пошла наперекосяк…
Нет, я не думаю, что это ты, Джейк, рассказал моему Мещерскому обо мне – о том, кем я была… Не думаю, чтобы ты был способен на такую низость, Джейк… Но если не ты – тогда кто же, Джейк?.. Нет, я не обвиняю тебя, Джейк. Я никогда не узнаю, кто рассказал обо мне Мещерскому… Это мог бы сделать ты, Джейк, а могла и Жанна, из зависти к моему счастью и для того, чтобы я опять работала на нее… А могли – и те двое парней из комитета, чтобы я продолжала работать на них… А может, Мещерский ни о чем и не узнал – может, он тоже, как ты, Джейк, просто испугался, струсил, убежал, как пугаются многие мужчины большого чувства и ответственности перед настоящим женским чувством и перед самой женщиной…
И когда от меня ушел Мещерский и мы опять остались с Боречкой одни, мое сердце во второй раз покрылось коркой льда – и теперь этот панцирь уже никому не дано было растопить… Я стала ледяной, я стала снежной королевой – и теперь я уже была готова ко всему – и готова на все…
…Пар изо рта шел в этой камере: здесь было холодно – так же холодно, как вот уже много лет было холодно на сердце у Маши…
Джейк, – продолжила свой мысленный разговор она, – неужели ты думаешь, что во мне что-то дрогнуло в то утро, полтора года назад, когда ты снова позвонил мне? Позвонил – из своей жирной, толстозадой Америки? Позвонил – как всегда, самодовольный, но я-то сразу поняла: ты тянешься ко мне за утешением, за лаской… У тебя, оказывается, Джейк, ни одной родной души нигде не осталось – так ведь, Джейк? И ты опять решил прибиться ко мне… При первых звуках твоего телефонного голоса я сначала хотела сразу послать тебя – послать американским и русским матом: fucken shit, говнюк, мать твою!.. Но что-то остановило меня, Джейк, – я поняла тогда, что это – мой шанс. Ты – мой шанс. Мой и твоего, Джейк, сына, Бореньки, которого ты так никогда и не хотел признавать… И ради этого шанса – я поняла это, Джейк, – я уже тогда была готова на все…
Ты помнишь, Джейк, как там, в твоем захолустном Огайо, я соблазняла тебя – а, Джейк? Как я трудилась над твоим трухлявым пенисом? Как ты жалко бормотал: «Виагра, надо принять виагру» – и как радовался, и целовал меня, и плакал от умиления, когда у тебя получилось?
И за это – а также за все другое, на что я была для тебя готова и что я для тебя делала, – ты, сволочь Джейк, одной ногой в могиле, трупное дыхание, – ты решил мне оставить ровно столько же, сколько моим заклятым подругам – этим пижонистым, преуспевающим девахам? Мне – ровно столько же денег, сколько им? Им, которые ничего не пережили, ничего тяжкого не изведали, ничего грязного не прошли? Им, которые тебя, Джейк, нисколько не любили? За что, Джейк, за что? Только за то, что они тогда – вместе со мною! – спасали тебя?! Спасали, как выяснилось, совершенно бестолково – и напрасно… Только за это – ты каждой кляче оставляешь по двенадцать с лишним миллионов американских долларов?! Так же, как и мне – мне вместе с твоим сыном?! Ты шутишь, Джейк?! Джейк, да ты сумасшедший! Ты придурок, Джейк! Ты – ненормальный!
Я тогда так и выкрикнула тебе это – в голос: «Ты ненормальный, Джейк, you're absolutelly crazy! Ты – псих несчастный! Ты сошел с ума!.. Ведь у тебя же сын, Джейк! Вот он, Боренька, – это сын твой!»
Ты лежал на песке, рядом плескалось в темноте чужеземное озеро Эри, у тебя только что получилось, и от этого ты был благостным, размягченным, сытым… Ты был полон благодарности, ты хотел порадовать меня… И потому тогда, той ночью, ты приоткрыл мне тайну своего завещания… Ты думал, что я преисполнюсь любви к тебе, – а я вскочила на ноги, я орала на тебя – впервые за все последние двенадцать лет я позволила чувству проникнуть в мое застывшее, ледяное навсегда сердце – и этим чувством был гнев… А ты, скотина звезднополосатая, еще изумлялся – ты так искренне недоумевал: «Мэри, что с тобой? Я оставляю тебе двенадцать с половиной миллионов долларов! Ведь это так много – особенно для вашей poor Russia[47]». Ты, Джейк, наверно, думал, что я расплачусь от восторга, что я оближу тебя с головы до пят за такое благодеяние, что я в ножки тебе поклонюсь?! Хрена тебе столового! Мне – столько же, как и им?! Фак тебе в морду! Да я тогда ничего от тебя не возьму, скотина ты плешивая! И я ушла, увязая в темноте босыми ногами в песке, убежала от тебя, но куда мне было бежать – только в твой проклятый многокомнатный особняк: забиться в свою комнатушку и плакать, плакать…
А назавтра ты снова захотел… Тебе снова так захотелось того сладенького, что могла тебе дать только я, – но вот уж тогда я сказала: нет. Ох, как мне было приятно чувствовать свою власть над тобой! Впервые чувствовать свою власть – над тобой со всеми твоими миллионами. И ты ничего не мог сделать – ни вымолить, ни упросить… Просто: нет. Просто: пошел вон. Как последнему домогающемуся меня бомжу… И ты, как побитая собака, уполз от меня…
На следующую ночь ты снова пришел ко мне в комнату… Спал особняк, спал наш Боренька… Спало озеро Эри, спало американское захолустье… И я снова сказала тебе: «Нет. Я не хочу тебя, Джейк. И я не буду с тобой. И не станупомогать тебе». И ты тогда вскричал, недоумевающий придурок: «Но почему?!» И я сказала тебе: «А ты подумай». А ты: «Неужели все – из-за денег?» А я: «А из-за чего же еще?»
Может, не стоило бы тебе этого говорить, но я в тот вечер выпила немножко лишнего, и на языке у меня было то же, что на уме… А ты тогда вскричал: «Чего же ты хочешь?!» А я: «Неужто не понял?! Не понял, чего я хочу?!. Так слушай!.. Я хочу, чтобы ты оставил все свои поганые деньги мне – мне и моему сыну – и твоему сыну, Джейк!..» Мы оба были на взводе, я – оттого, что выпила, ты – потому, что хотел меня, а я не давала, и ты, тоже не владея собой, тогда закричал: «Не будет этого!» «Ах, не будет?! – тоже закричала я. – Не будет?! Ну, тогда знай, сволочь, – закричала я, – ты меня больше не увидишь! А я – я напоследок опозорю тебя! У тебя не будет больше твоего доброго американского имени, и добропорядочные граждане твоего сраного пуританского штата Огайо еще придут плюнуть на твою могилу!»
Джейк, закричала я тогда ночью, завтра же я поеду в твой поганый Кливленд и пойду на телевидение и в газеты – и я расскажу им, им и всей Америке, как ты в далекой России соблазнил и опозорил семнадцатилетнюю девушку, как ты сделал мне ребенка – вот он, этот бедный мальчик, давайте проведем экспертизу, и она установит: отец – это ты! Я расскажу им, что ты бросил меня беременную, что ты не дал ни цента, чтобы вырастить своего сына!.. Понял, Джейк?!. Да ты будешь светиться по всем каналам: жалкий, закрывающий лицо; у твоего дома, Джейк, будут дежурить репортеры – тебе шагу не дадут ступить, Джейк!
«Ах, так?» – спросил ты. «Да, так!» – сказала я. Ты аж побагровел, впервые за все годы нашего знакомства ты вышел из себя – и я была так рада, что впервые имею власть над тобой!.. Ах, лучше бы ты сдох тогда, в ту ночь от удара, долбаный Джейк! И ничего бы тогда не случилось…
Но ты, сволочь, миллиардер поганый, в ту ночь все-таки сдержал себя. «Тогда ты не получишь ни цента!» – шепотом проговорил ты. «Ах, вот как?! – заорала я. – Я не получу ни цента?! Значит, если я опять потружусь над тобой, если снова буду лизать твой дряхлый член – я получу свою кость, а если нет – не получу ни черта?! Вот как, старый козел?! Что ж, и об этом расскажем на телевидении! И в газетах расскажем! Что за сюжет, что за прелестная cover story: дряхлый мультимиллионер заставляет нищую русскую женщину делать минет за двенадцать с половиной миллионов долларов! Ох, с каким же удовольствием станут говорить и писать об этом все ваши акулы и гиены пера!»
