Клара Санчес - Украденная дочь
Кэрол сделала глоток и негромко сказала:
— Перестань расспрашивать насчет своего отца. Мы все сегодня пьем. Оставь это на другой день.
— Почему?
— Послушайся меня. Пожалуйста, послушайся. Не понимаю, что это тебе вдруг пришло в голову интересоваться своим отцом.
— Почему ты этого не понимаешь?
— Ты им раньше никогда не интересовалась.
— Если бы ты была на моем месте, то поступила бы так же, как я.
Кэрол, осознав, что на ее лице появилось выражение недовольства, сильного недовольства, тут же так легко изменила его, как будто оно было сделано из мягкой резины. Наверное, именно благодаря этой способности она и была одной из самых высокооплачиваемых актрис, которые снимались в телесериале. Теперь ее лицо излучало веселье, и если бы на нас посмотрели со стороны, то подумали бы, что мы болтаем о кавалерах.
— Я ничего не знаю, однако я не дура, и ты тоже старайся дурой не быть. Старайся делать все незаметно. Первое, чему я научилась на съемках сериала, так это тому, что нужно скрывать свое любопытство и желание что-то узнать. Никто не любит умных и смышленых.
Я если и работала, то только в нашем магазине, а потому мне никогда не приходилось соперничать с коллегами, я никогда ни с кем не конкурировала. Тяжелый жизненный опыт у меня почти отсутствовал, и самым умопомрачительным событием, с которым мне довелось столкнуться, был как раз жуткий аборт Кэрол. Следующим наиболее волнующим событием было появление в моей жизни Вероники и того омута сомнений, в который я теперь погружалась. К кому мне прислушаться? К малознакомой Веронике или к моей любимой Кэрол, которую я знала с раннего детства? Кэрол желала мне добра, а Вероника, похоже, и сама не знала, что ей от меня нужно. Единственное, что я знала, — так это то, что вплоть до сего дня наша семья была вроде бы нормальной.
34
Лаура, тебе нужно успокоиться
Лили и мама заявили мне, что я стала слишком нервной и допускаю оплошности в управлении магазином. Я не помнила, чтобы я допускала какие-то оплошности, однако они потому и называются оплошностями, что человек их не замечает. Анна сказала, что в подобных случаях лучше всего обратиться за помощью к соответствующему врачу. Она знала одного высококвалифицированного психиатра — доктора Монтальво, — который мог помочь мне свыкнуться со статусом дочери матери-одиночки.
Возражать было бесполезно, потому что получалось трое против одной. Кроме того, я привыкла слушаться бабушку во всем, и мне никоим образом не хотелось с ней ссориться. Я считала, что лучше уступлю ей, чем буду чувствовать ее недовольный взгляд. Все считали ее очаровательной. Она такой и была, причем порой до невообразимых пределов, но отнюдь не всегда. Она могла также и давать волю своему гневу до невообразимых пределов, и я — с тех самых пор, как стала что-то соображать, — предпочитала ее не злить. Поэтому я позвонила в хореографическое училище, сообщила, что проводить занятия в этот день не смогу, и мы отправились к доктору Монтальво. Я не смогла предупредить об этом Веронику и, выйдя, увидела, что она стоит и ждет меня на тротуаре вместе с Доном. Она правильно оценила ситуацию и не стала ко мне подходить, но пошла в некотором отдалении вслед за нами и шла так почти до дверей консультации, отчего я стала еще больше нервничать, опасаясь, что Лили ее заметит. Была Вероника мне сестрой или не была, Лили мне этого никогда бы не простила. Доктор Монтальво поздоровался со мной за руку, и я почувствовала, что руки у меня слегка дрожат. Задержав мою руку в своей и даже прижав ее второй рукой, он улыбнулся мне улыбкой, от которой у меня на душе стало спокойнее. Он предложил мне присесть и придвинул инвалидное кресло Лили к своему столу.
— Видишь ли, человек очень легко может вбить себе что-то в голову и войти в состояние улитки, — сказал он мне. — Ты поступила очень правильно, приведя ее сюда, потому что сейчас у нас пока еще есть возможность вытащить ее из этого состояния, — добавил он, обращаясь на этот раз к моей бабушке. — Переживать пока что не о чем.
Потом доктор сказал, что ему нужно поговорить со мной наедине, однако не стал выдворять Лили, а просто мы с ним вдвоем перешли в другой кабинет.
Там он сказал мне, что имеет значение только настоящее и что то прошлое, которое я уже не могу изменить, продлить и к которому не могу вернуться, значения не имеет, поскольку оно уже перестало быть реальностью. Я не могла снова стать маленькой девочкой и вернуть себе отца: это попросту невозможно. Что у меня было настоящего, реального — так это моя бабушка и мама. Именно они сделали меня счастливой и дали мне возможность стать красивой взрослой девушкой, какой я сейчас есть… Его слова вместо того, чтобы подбодрить, наоборот, подействовали на меня удручающе.
— Выкинь из головы этих призраков, иначе в конце концов сойдешь с ума. Живи своей сегодняшней жизнью, смотри в будущее, прошлое изменить уже нельзя. И будь осторожнее в выборе друзей, потому что в их число могут попасть люди, которые станут морочить тебе голову своими нелепыми фантазиями.
Он примерно три четверти часа обрабатывал своими разглагольствованиями мои мозги — мозги, в которых уже были Вероника, Анхель, Дон и мои предполагаемые родители, с которыми я пока не познакомилась. Все они не являлись для меня прошлым — они были для меня скорее будущим.
Доктор Монтальво прописал мне какие-то витамины и таблетки, чтобы я спала крепче, потому что, хотя доктор и верил, что я сплю хорошо, он, по его собственным словам, заметил по моим глазам, что я не высыпаюсь. Лили взяла рецепты и сказала, что позаботится о том, чтобы я принимала эти лекарства.
35
Вероника наблюдает за Лаурой
Лаура вышла на улицу намного позже, чем обычно, причем вышла не одна. Она толкала перед собой инвалидное кресло на колесах и смотрела исключительно прямо перед собой, тем самым давая понять, что сегодня мне нельзя провожать ее в хореографическое училище. Мне пришлось придержать Дона, чтобы он не бросился к ней. Когда он начал лаять, я быстренько повернулась к витрине и сделала вид, что разглядываю ее. Вся та сила, которой у Лили уже не было в ногах, была у нее в голове, и она замечала вокруг себя буквально все. Ей ведь уже много лет приходилось тянуть за уши по жизни незамужнюю дочь и то ли украденную, то ли купленную внучку, и это заставляло ее никогда не терять бдительности и постоянно быть начеку. К ней подходили поздороваться какие-то прохожие, и тогда она придавала своему лицу добродушное выражение и отвечала на приветствия певучим голоском, чем-то похожим на голос капризного ребенка. Я пошла вслед за ней и Лаурой, держась от них на расстоянии.
Лаура в этот раз надела не туфли на высоких каблуках, а сапожки на толстой резиновой подошве, которые надевала, когда ей нужно было идти полчаса пешком до хореографического училища. Однако сегодня она, похоже, занятия по балету проводить не собиралась. Она время от времени наклонялась к бабушке и обменивалась с ней несколькими фразами. Иногда они останавливались перед какой-нибудь витриной, чаще всего мехового или обувного магазина, чтобы, по-видимому, сравнить ее с витриной своего собственного. Далеко не раз сотрудники этих магазинов, взглянув через окно на улицу, узнавали донью Лили и выходили ее поприветствовать. Лили отвечала им тем же голосом капризного ребенка. Она и Лаура спустились до улицы Серрано и затем поднялись до улицы Хуан-Браво. Я была уверена в том, что Лаура чувствует, что мы с Доном идем сзади, в паре десятков метров от нее. Она, по-видимому, слышала, как Дон иногда лает, а также — возможно! — слышала мои шаги и ощущала мое присутствие. Они выпили в уличном кафе по чашечке кофе, а Лили еще и съела пирожное, и, дойдя до улицы Генерала Диаса Порлиера, остановились перед хорошо знакомым мне домом. Лаура краем глаза посмотрела на меня и Дона.
Я прекрасно знала этот дом: здесь на пятом этаже располагалась консультация доктора Монтальво. В этом я была абсолютно уверена. Возможно, это было всего лишь совпадением и они пришли сюда к кому-то другому, однако такое совпадение казалось мне крайне маловероятным. Они, скорее всего, пришли в ту же самую консультацию, в которую когда-то ходила мама. У меня возникли нехорошие подозрения. Кто был в данном случае пациентом — донья Лили или Лаура? Не знаю почему, но я вдруг стала очень живо представлять себе, как доктор Монтальво говорит Лауре о том, что весьма целесообразно стремиться не знать слишком много и что грешно и аморально подозревать кого-то, а особенно тех, кто любит тебя больше всего, кто заботился о тебе и кто помогал тебе стать тем, кем ты сейчас являешься. Меня не удивило бы, если бы он сказал, что у нее проявляются симптомы расстройства психики.
Я не смогла дождаться, пока они оттуда выйдут. Отец ждал нас на остановке такси возле площади Колумба, чтобы отвезти Дона домой. Поэтому я отправилась туда и уехала вместе с отцом и Доном. На этот раз Дону пришлось ехать не на переднем, а на заднем сиденье.
