Вячеслав Сухнев - Грязные игры
- Молчи, Цицерон, - сказал Седлецкий. -Тебе такую пенсию устроят - небо с овчинку покажется. Подполковника дали? Дали! Вот и служи.
- Кстати, Коля, - повернулся Акопов к Толмачеву. - Не худо бы озвучить приказ по Управлению.
А то слухами питаемся, как последние обыватели.
- Приказ еще не подписан, - сказал Толмачев. - Вот вернется из госпиталя начальник...
- А он вернется? - спросил Мирзоев. - Мне кто-то сказал дипломатическая болезнь у Виктора Константиновича. Не хочет ввязываться в свару.
- Все-то мы знаем, - отмахнулся Толмачев, разглядывая кончик тлеющей сигареты. - Ладно, озвучу приказ. А то ведь выпить спокойно не дадите, репьи... Значит, так. За личное мужество. Довольны? То-то. А с вами, Алексей Дмитриевич, разговор особый. Открывается вакансия на новый отдел. Кавказский. Поскольку вы теперь полковник... И учитывая ваш опыт в Шаоне, откровенно говоря...
- Мне бы не хотелось бросать институт, - вздохнул Седлецкий.
- Начальство что-нибудь придумает, - пожал плечами Толмачев. - У матросов есть вопросы?
- Есть, - сказал Акопов. - Ты только без звездочки остался?
- Только без звездочки, - успокоил его Толмачев.
- Мужички! - заглянула на балкон Людмила, румяная от плиты. - Все готово. Прошу к столу.
От "Белого дома" донесся сухой треск автоматных очередей. Акопов вошел в комнату последним и плотно закрыл дверь, отсекая этот треск.
Удалось новоселье. Борщ, вареники, рыбные пироги, мясо, тушенное со сладким перцем и чесноком, сырники в сметане... Много секретов казачьей кухни вспомнила Людмила. Елизавета Григорьевна, откушав всего понемножку, шепнула Седлецкому:
- Голодной смерти твой Акопов может не бояться.
Подали плов - личный вклад Мирзоева в застолье. Седлецкий встал с рюмкой.
- Я хотел бы предложить тост...
И тут в дверь позвонили - долго и настойчиво.
- Может, генерал все-таки пришел? - пробормотал Акопов, поднимаясь.
Вскоре он выглянул из прихожей и поманил Людмилу. У двери переминался высокий худой парень.
Лицо его было залито кровью, и рукавом светлой куртки он безуспешно пытался ее стереть.
- Говорит, за ним гонятся, - объяснил Акопов.
- Гонятся! - подтвердил парень. - Там, у Баррикадной, такое... Можно умыться? А то в метро не пустят. Кровь, черт!..
- А почему же гонятся? - удивилась Людмила. - Что вы натворили?
- Ну... начали нас дубинками бить. А я взял кирпич!
- Булыжник - оружие пролетариата, - заметил Седлецкий, входя в прихожую. - Вы его сначала перевяжите, а потом допрашивайте.
За ним появилась Полина. Всплеснула руками и принесла тряпку - затирать кровавые подтеки на светло-желтом медовом паркете. Потом оглянулась на дверь в гостиную и сказала:
- Давно хотела спросить, Алексей Дмитриевич... Вы ведь у Толмачева как старший брат. Скажите честно, чем занимается Николай? Он же мне предложение сделал. Понимаете? И я должна знать...
Седлецкий пожал плечами и хотел сначала отделаться шуткой. Но потом вспомнил колючие вопросы Елизаветы Григорьевны - примерно такие же вопросы.
- Твой Николай работает референтом. И это все, что пока нужно знать. Если любишь - верь ему.
Когда-нибудь, может, узнаешь больше.
Акоповы вывели парня из ванной. На голове у него белела повязка. Парень с тревогой смотрел на входную дверь и прислушивался к неясным шумам на улице.
- Не бойся, - постарался приободрить парня Седлецкий. - Ворвутся сюда выкинем. Вон нас сколько, мужиков!
- Там тоже было много... мужиков, - вздохнул парень. - А побежали. Дубинок испугались. Я тут во все двери стучал. И никто не открыл! Спасибо вам.
Он ушел. Гости вернулись к столу.
- Господи, что же это делается? - спросила Полина.
- Переворот делается, - сказал Толмачев и залпом выпил из своей рюмки.
Долго молчали. Потом Акопов включил телевизор, который стоял просто на полу - не успели купить тумбу. Как раз началась программа новостей.
- Экстремистски настроенные элементы... - Диктор не поднимал глаз от шпаргалки. - Силы правопорядка были вынуждены, учитывая сложившуюся ситуацию...
- Выключи к черту! - сказал Седлецкий Акопову. - Тошно...
Они долго сидели в каком-то странном оцепенении. А за окном сгущалась промозглая беззвездная ночь.
- И все же у меня есть тост! - наконец упрямо сказал Седлецкий.
