Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
Постникову показалось, что сердце у него оборвалось и рухнуло куда-то далеко вниз. «Лидия успела растрепать свои бредни…» Это печальное открытие лишило Игоря Петровича не только остатка сил, но и дара речи. Он сознавал, что молчать самоубийственно, надо немедленно противопоставить нечто убедительное намекам, да что там намекам — обвинениям Стукова. Но не мог вымолвить ни слова в свою защиту.
И тут Стуков неожиданно бросил ему спасательный круг:
— Может быть, Круглова перепутала чего-нибудь? Так вот, Игорь Петрович, чтоб у нас с вами тоже не возникло путаницы, вы, пожалуйста, припомните тот вечер, скажем, часиков с шести и до отхода ко сну. Восстановите, с кем общались, что делали, когда и как вернулись домой. Напишите все собственноручно. Думаю, вам это не составит труда. Погоду и ту помните отлично, а прочие подробности, конечно, у нас в памяти. Ночь та для всех памятна. А потому мы для точности спросим об этом совместно с вами Круглову и еще кое-кого… И тогда все станет ясно. Мы оба изрядно устали. Ступайте отдохните, подумайте, а утром, пожалуйста, ко мне. Утро вечера мудренее. Продолжим на свежую голову.
3Пока Василий Николаевич Стуков, все более досадуя на Постникова, безуспешно пытался разбудить в нем совесть и искренность, в соседней комнате Денис Щербаков встретился с очевидцами событий той ночи.
Первым был Владимир Семенович Поляков — водитель машины, которая 10 января 1978 года повезла по домам рабочих вечерней смены ДОЗа. Теперь Поляков был на пенсии, крепко прихварывал. Вошел, с трудом справляясь с одышкой, однако отмахнулся от предложенного Денисом стула и сказал колюче:
— Я о ваших правилах, товарищ следователь, кое-что начитался и по телевизору насмотрелся. Знаю, что вопросы задаете только вы, но позвольте и мне задать вам вопрос, поскольку, извиняюсь, гражданская и человеческая совесть прямо-таки скребут мне душу. Повстречал на днях Степана Касаткина, козырем, понимаешь ты, ходит. И права ему на блюдечке поднесли. Так вот, интересуюсь я, товарищ следователь, да и многие затылки чешут: как же получается, где же здесь справедливость!.. — И не без ехидства прищурился на Дениса. — Так что предупреждаю, куда бы вы следствие ни поворачивали, я от своих прежних слов не отступлюсь ни на шаг. Я ведь не как некоторые, у которых в городе Степан, а на селе Селифан. Да еще к тому же собственные домыслы. Я рабочий человек, хотя и пенсионер, и про знак ветерена на своей груди тоже помню. Был я первым свидетелем по этому делу и останусь им. Я не с крыльца ДОЗа шоссейку просматривал. Я самым первым увидел лежавшего на дороге Селянина, и на моих глазах Касаткин его давнул, а после этого из головы Юрия хлынула кровь… Так какой же здесь к лешему несчастный случай?…
Денис, удивляясь легковерности иных обывателей и живучести предрассудков в таких населенных пунктах, как Таежногорск, учтиво сказал:
— Все правильно, Владимир Семенович. Селянин лежал на дороге, и Касаткин задел его колесом своей автомашины, и кровь после этого хлынула из головы Юрия… Так вот, чтобы следствие не уклонилось никуда в сторону, расскажите все как было тогда, все по порядку. В ту ночь вы оказались как бы впередсмотрящим…
Поляков не без раздражения тем, как ловко и вежливо отвел следователь его вопросы, утвердился на стуле, перевел дух и заговорил:
— Был я, значит, в ту ночь в гараже дежурным. Автобуса у нас нет, людей развозим на грузовой с будкой в кузове. В одиннадцать пересменок на заводе, подал я во двор свою карету. Сели в нее люди, и двинулся я к Катиному логу. Там я высаживал Агафью Мохову… Ехать было тяжело, видимости никакой. Тянул я всего километров на сорок. Проехал минуты две — это чуть больше километра от ворот завода, и тут показалось мне, что на дороге что-то чернеет вроде. Я подумал: уж не березу ли ветром своротило? Притормозил, направил фары. Нет, береза на месте, а рядом с ней поперек дороги чернеет не то человек, не то зверь. Остановился я, значит, выскочил из кабины, стучусь к своим пассажирам в будку: ребята, мол, лежит кто-то на дороге. Ну, повыпрыгивали, присмотрелись: человек лежит, прильнул к гравию, как к подушке. Кинулись мы к нему — и тут сзади бортовой ГАЗ с кузовом под тентом. На такой скорости шарахнул что нас всех только ветром обдало, а он — колесом по лежачему. Того беднягу аж вдоль дороги развернуло. Кровь растеклась по шоссе… Добежали мы до него, ахнули — Селянин Юрий. Пульса нет…
Поляков с усилием выровнял дыхание, долго молчал, видно, снова был мысленно на той дороге.
— Потом я уже узнал, что это Степан Касаткин так его… Только если по правде, то у Касаткина хотя и большая вина, что пьяный гнал километров восемьдесят, а есть хоть маленькое да оправдание. Из-за моей машины не мог он видеть лежавшего Селянина, обогнул он меня правильно, а затормозить уже не поспел, я ведь до Селянина не доехал метров десять…
— Выходит, Владимир Семенович, шоферские права Касаткину, правда, не на блюдечке, но вернули не совсем зря, — с усмешкой заметил Денис, — коли, по вашим же словам, не мог он видеть лежавшего Селянина.
— Нет! Виноват Степан, и крепко. Нас всех он не мог не видеть. Гнал с такой скоростью, что половина моих пассажиров могла на шоссейке остаться.
— Владимир Семенович, то, что могло случиться, но не случилось, закон в вину не ставит. Значит, «скорую» и милицию вызывали сами рабочие?
— Всех опередил Федор Иннокентьевич Чумаков. В ту ночь он какими-то судьбами оказался на заводе. Он и вызвал. Только зачем? Могильщик требовался — и больше никто.
— А когда вы повезли людей по домам, видели вы Чумакова во дворе или в цехе?
— Нет, не заметил.
— Не обратили внимания, в кабинете директора вашего завода были в тот момент освещены окна?
— Вроде бы нет. Стояла темень.
— Когда же в тот вечер вы впервые повстречали Чумакова?
— А когда он прибежал на место происшествия… Хоть и здоровый мужчина, а не хуже наших баб, только что в голос не причитал. Больше всех суетился над Юрием. Даже искусственное дыхание делать начинал. Хотя всем ясно было — это без толку. А потом, когда лейтенант Сомов и доктор Шилов прибыли, он все им твердил про то, как Юрий Селянин сильно пьяным был в вечернем кафе и на ногах не стоял… А еще очень злился на Степана Касаткина. Меня в погоню за ним послал и кричал, что таких мерзавцев, как Касаткин, без суда расстреливать надо на месте. Мне капитан Стуков пенял потом, что не должен был я с места происшествия уезжать, поскольку лейтенант Сомов фиксировал следы случившегося.
— Владимир Семенович, дело прошлое, скажите откровенно, лейтенант Сомов был в нетрезвом состоянии?
— Да, припахивало вроде бы от него. Позже я узнал, что сына он женил как раз. Так что вызвали его со свадьбы.
— Вы подписывали протокол осмотра места происшествия?
— Вроде подписывал чего-то.
— Как по-вашему, все в нем точно указал лейтенант Сомов?
— А чего там указывать-то? Береза эта и сейчас на месте. Я уж говорил вам, Селянин лежал возле нее. А следы? На гравии, да еще в метель, какие там следы.
Денис внимательно слушал Полякова, но в памяти неожиданно очень отчетливо прозвучал, казалось, позабытый уже голос сержанта Родченко — водителя газика в райотделе:
«Чему тут меняться, да еще сильно? Пожалуй, против того только та перемена и есть, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру заделали. А тогда торчала, человек в нее свободно пролезть мог, даже и с плахой».
Еще не полностью осознав важность этой неброской, на первый взгляд, подробности, Денис спросил:
— Значит, никаких особых примет и следов? И заводской забор был в полном порядке, и снежный наст нигде не нарушен?
Поляков сначала удивленно, потом как бы ошарашенно посмотрел на следователя и даже ладонью себя по колену прихлопнул:
— А ведь правильно, язви тебя! Напротив той березы в заводском заборе дыра торчала, ее вскорости после всего заделали. А что до наста? Так был он порушен, и крепко. Бросилось мне в глаза и мужикам тоже, что в кювете, опять же аккурат напротив березы, яма чернела, ровно в ней медведь кувыркался. Или застрял человек. Я еще подумал, что Юрий Селянин по пьянке в кювет свалился, выбрался и на дороге отлеживался.
«Дыра в заборе. Чернела яма в сугробе… Черные дыры в космосе — загадки науки», — вроде бы без связи с рассказом Полякова подумал Денис, но спросил деловито:
— А еще каких-либо следов в кювете не было?
— Да вроде бы ничего не видел. Хотя, я вам говорил уже, пуржило, могло и замести.
— Одежда Селянина была в снегу?
— Да нет. Видно, недолго он лежал, запорошить не успело.
Поляков замолчал, с хитренькой усмешкой посмотрел на Дениса, напомнил подчеркнуто вежливо:
— А от моего вопроса вы уклонились, товарищ следователь. Я о том, что кровь из головы покойного хлынула на виду у всех после того, как Касаткин колесом его развернул на дороге. Как же это понимать? Причина и следствие…