Андрей Быстров - Дверь
Власов умолк, стер платком капельки пота со лба, допил апельсиновый сок.
- Мы вас сюда не приглашали, - продолжил он. - Но раз вышло так, что вы здесь, извольте играть по нашим правилам... Или откажитесь играть совсем.
- Отказаться, - произнес Сретенский. - Это значит...
- Давайте не уточнять, Андрей Иванович. Вы взрослый, умный человек и понимаете, что ничего хорошего в этом случае вас не ожидает.
После этих слов в комнате звучала только хоральная прелюдия Брамса. Аня смотрела на Власова с ужасом.
- Мы можем подумать? - тихонько спросила девушка.
Власов пожал плечами.
- О чем? Если о том, принимать ли мое предложение, то оно сделано достаточно убедительно для умных людей, разве нет? А вот о моих аргументах действительно подумайте. Андрей Иванович, мы хотим, чтобы вы присоединились к нам не от безвыходности, а искренне. Поверьте, вы нигде не найдете столь идеальных условий для научной работы. Кроме того, проблемы, которыми мы занимаемся, достигнутые успехи и задачи, ждущие своего решения... О, это увлечет вас! Оборудование наших лабораторий...
- Сдается мне, - прервал его Сретенский, - я уже видел кое - что, похожее на ваши лаборатории. Там, в подземельях.
- Ах, эти... Да, там были лаборатории, заводы, целый технологический комплекс. Он давно заброшен.
- За ненадобностью?
- За ненадобностью... В основном. То, что там создавалось и выпускалось, уже на боевом дежурстве... - Сретенский вздрогнул, а Власов поспешно добавил, - в переносном смысле, конечно. Но мы отказались от использования этого комплекса и по ряду других причин.
- Например, потому, что работавшие там ученые подняли бунт?
- Да не было там никакого бунта, - отмахнулся Власов. - Так, мелкие недоразумения... Из - за них бросать комплекс? Абсурд. Но в общем, мы решили, что лучше продолжать исследования в другом месте.
Власов явно недоговаривал, и Сретенский вспомнил найденный в подземелье дневник. Темные Миры, прорывы мембран... "МЫ ОБРЕЧЕНЫ". Относилась ли эта фраза только к конфликту с хозяевами Фоксхола или в большей - если не в абсолютной - степени к тому, ЧТО появлялось в подземных залах лабораторий и заводов? Была ли она написана под влиянием минуты отчаяния или явилась результатом ЗНАНИЯ, исчерпывающего и настолько безнадежного, что уже не было никакого смысла расшифровать её значение?
Снова изобразив неуместную лучезарную улыбку, Власов сказал:
- Не забивайте себе голову делами давно минувших дней. Я вас оставляю, а вы и в самом деле очень, очень серьезно подумайте. Вскоре для вас будет организована экскурсия в Институт Фоксхола... Там есть на что посмотреть!
Сретенский невольно ответил на улыбку Власова.
- Вы знаете, чем искушать ученого...
- Искушает сатана, а я просто чиновник... Но если бы сатана хотел купить вашу душу, он вряд ли смог бы предложить больше, чем мы. Кстати, нет ли у вас здесь в чем - нибудь нехватки?
- В информации.
- Вы имеете в виду телевидение и радио? Да на что вам фальшивые новости... Из любопытства разве... Ну, извольте, я распоряжусь поставить, только поверьте, ничего интересного там нет. А подлинную информацию вы получите позже... Какую и сколько захотите.
С трудом выбравшись из глубокого кресла, Власов поклонился.
- До свидания, товарищи. До скорого свидания.
Он ушел, а Сретенский и Аня смотрели на закрывшуюся дверь до тех пор, пока не услышали звук отъезжающей машины.
- Нет, как тебе это нравится? - Сретенский рывком убрал звукосниматель с пластинки, игла взвизгнула поперек дорожек. - Цивилизация захлебывается собственной злобой! Благодетель хренов...
- Тише, - предостерегла девушка. - Нас, наверное, подслушивают.
- Подслушивают? Ну и на здоровье. Что такого я ещё могу сказать, что уже не сказал нашему гостю?
- Поймите, он в чем - то прав...
Взгляд Андрея Ивановича, устремленный на девушку, выразил крайнее недоумение. Аня взяла лист бумаги и карандаш, написала неустоявшимся почерком:
"Нужно разыграть постепенное признание его правоты. Если они с самого начала будут убеждены, что мы согласились только под давлением, с нас глаз не спустят. А так, возможно, нам предоставят некоторую свободу, пусть и не сразу. Тогда возрастают шансы найти способ смыться из Фоксхола".
Прочитав написанное, Сретенский потянулся за сигаретами и зажигалкой, прикурил, а скомканный листок поджег в пепельнице.
- И в чем же он прав, по-твоему? - спросил он, чувствуя себя дураком. Что, если никакого прослушивания нет и комедия ломается впустую? Впрочем, в таком случае они ничего не теряют... - В своих глобальных воззрениях?
- Его воззрения отражают принятую здесь систему взглядов. Шут с ними. Но подумайте, как нам повезло!
- Повезло?
- Конечно. Мы проникли в новый, незнакомый мир. Нам предлагают изучать его, заниматься научной работой. Многим ли ученым на свете выпадает такая редкостная удача? Мы искали аномальные явления, а нашли куда больше... Да любой ученый на Земле охотно отдал бы правую руку, чтобы оказаться на нашем месте! А вы говорите - не хочу... И было бы из - за чего - из - за здешней политики! Неужели вам так уж важно, какой у них общественный строй?
- Да в общем - то нет, но...
- И снова "но"! Андрей Иванович, пусть себе живут, как хотят. Вы сами говорили об искушениях. Может ли существовать для ученого искушение сильнее, чем познание?
- Вот тебе раз. Ты уже забыла об НКВД и тюрьме...
- И правильно сделала. То было недоразумение. Они ведь действительно нас не приглашали!
Аня слишком напирает, мелькнуло у Сретенского. Пережимает, как плохая актриса... Ладно, она вообще не актриса, но кто там слушает на другом конце линии - театральные критики?
Подойдя к стопке пластинок, Андрей Иванович перелистал их, выбрал сонаты Моцарта в исполнении Вальтера Гизекинга. Комнату заполнили звуки рояля, чистые и ясные, почти лишенные педальных эффектов, но не сухие.
Мне трудно сейчас ответить, - проговорил Сретенский медленно. - Давай отложим этот разговор, хотя бы до обещанной экскурсии в Институт. Там посмотрим... В конце концов, я ученый, а не политик, и спасать мир - не моя профессия. И ты права, очень многие отдали бы правую руку...
Внезапный удар грома заглушил рояль Гизекинга. Стемнело, в оконные стекла застучали капли дождя.
- О, - задумчиво сказал Сретенский, - здесь бывают грозы...
Да, Андрей Иванович. Здесь бывают грозы.
7.
"Боинг" летел много выше облаков, приближаясь к российской столице на высоте десять тысяч пятьсот метров. Стивен Брент (по документам бизнесмен Джон Аллен) развалился в кресле у иллюминатора. На его коленях лежал раскрытый номер журнала "Роллинг Стоунз", на столике перед ним стояли две пятидесятиграммовые бутылочки водки.
Все прошло гладко, слишком гладко для опасавшегося осложнений Брента. Из мотеля "Лаки Дэй Инн" он заехал в известную ему квартиру, где провел полчаса, после чего его внешность слегка изменилась. Там же он обзавелся новой одеждой и дорожным чемоданом, а пачка наличных похудела вдвое. Расслабился Брент только в самолете, набравшем высоту. Бизнесмен Джон Аллен благополучно проскользнул мимо полиции, ФБР и тех, других...
Так ему казалось, но он ошибался.
В пилотской кабине "Боинга" собирались пить кофе. Первый пилот, командир корабля Грегори Макинтайр рассказывал смешную историю о злоключениях своей жены, которая отправилась в кино на только что купленном "Форде", да вместо того оказалась в полицейском участке. Его с улыбками слушали второй пилот Дик Вагнер (получивший летное свидетельство, наверное, раньше, чем научился ходить) и бортинженер Стюарт Хаббл. Остальные члены экипажа дремали в ожидании стюардессы с подносом.
- Ваш кофе, джентельмены, - провозгласила вошедшая девушка, и тут же поднос с чашками вырвался из её рук.
Стопятидесятитонный "Боинг" будто налетел на что-то в воздухе с адским грохотом. Он содрогнулся, накренился и начал падать, как сложивший крылья орел. Макинтайр уцепился за штурвал, бросил взгляд на стрелку альтиметра. Самолет стремительно терял высоту. Ревели аварийные зуммеры, вспыхивали красные лампочки, приборы сигнализировали о повреждениях систем.
Макинтайр выкручивал штурвал влево, чтобы не дать падавшему боком самолету перевернуться. Вагнер и Хаббл запускали устройства пожаротушения. Несчастная стюардесса, ухватившаяся за откидное сиденье, до крови кусала губы.
Вагнер посмотрел в правое боковое стекло. Под крылом вместо двух двигателей "Пратт и Уитни" он увидел торчащие края изорванного металла и свисающие провода...
- Командир, мы потеряли третий и четвертый! - закричал Вагнер.
Макинтайр не ответил. Самолет тянуло влево, и лишь прилагая огромные усилия, командиру удавалось удерживать его. Хаббл возился с электропроводкой, пытаясь восстановить хотя бы основные линии.
Свист ветра под правым крылом звучал, как реквием. Дик Вагнер вызвал диспетчерскую службу аэропорта Шереметево - 2.
