Нил Гейман - Череп Шерлока Холмса
— Который час, Ватсон? — вопрос выдавал его напряжение.
Часы, большие напольные часы стояли позади него, стоило лишь обернуться, но он предпочел — подсознательно, разумеется, — переложить ответственность за время на меня.
— Четверть одиннадцатого.
— Рано, Ватсон. Как рано.
На наше счастье, в холле нашелся шахматный столик и фигуры.
Признаюсь без лишней скромности, в клубе меня считают сильным игроком. Я основательно изучил теорию, неплохо знаю дебюты, и сыграть со мной вничью почетно. Холмс же относился к шахматной игре, как к утомительному времяпрепровождению, и обычно избегал играть. Запас нервной энергии ограничен, утверждает он, и лучше его потратить на более серьезные занятия. Садился за доску он редко, в случаях вынужденного бездействия, партию начинал ходом королевского коня и в дальнейшем вел борьбу так, словно никаких руководств не существовало вообще. Это, однако, не помешало ему выиграть партию у чемпиона Лондона, которого привел к Холмсу его брат Майкрофт — дело касалось пари. Но, к трагедии шахмат, карьера игрока не прельщала моего друга.
Сегодня ни Холмс, ни я не вкладывали страсти в игру. К полуночи мы только-только сделали по дюжине ходов, и на доске сохранилось зыбкое равновесие, равновесие европейских держав этого жаркого лета.
Пробило полночь, давно ушел отосланный слуга; samovar остыл; уснули, кажется, обязательные шорохи деревенской жизни; редкий стук передвигаемых фигур являл гармоничное сопровождение наступившей ночи.
Выпитый кофе заставлял мое сердце стучать быстрее обыкновенного. Холмс то и дело стирал бисеринки пота с висков. Раскрытые окна плохо спасали от духоты, а ночные мотыльки если и залетали в холл, то лишь затем, чтобы броситься под потолок и, распластав крылышки, притвориться листочками. Пламя наших свечей их не влекло.
Пока Холмс раздумывал над ходом, я, кажется, задремал, поскольку слышал и вой баскервильского чудовища, и тяжелое дыхание трясины, и рыдания миссис Стэплтон, и мои слова утешения, жалкие и нелепые.
— Ватсон, проснитесь! — Холмс тряс меня за плечо.
Я взглянул на часы — пять минут второго — и, наверное, покраснел.
— Сам не знаю, как заснул.
— Ничего, Ватсон, зато отдохнули.
Случайно я поднял глаза. Комната была задрапирована живой тканью. Сотни, тысячи мотыльков усыпали потолок и верхнюю часть стен.
— Любопытно, не правда ли? Я нарочно не закрывал окно, — ни следа сонливости не было на бодром лице Холмса. — А теперь, Ватсон, готовы ли вы сопровождать меня?
— Я вам понадоблюсь?
— Наверняка.
— Тогда я готов.
Холмс загасил свечи. Мы осторожно, стараясь не шуметь, покинули «Уютное».
— К замку, Ватсон, — вполголоса позвал меня Холмс.
На фоне белесого от луны неба замок высился черной громадой.
Холмс подвел меня к малозаметной дверке.
— Ход для прислуги — горничных, водопроводчиков, частных сыщиков. Запирается на замок, но не на засов, — Холмс несколько минут колдовал отмычками. — Заходите. Я взял свечу, но постараемся обойтись, — он вел меня по темным переходам. Ковры делали наше продвижение бесшумным, призрачным.
— Осторожно, ступени.
Мы поднимались.
— Узнаете, Ватсон?
Я шагнул за Холмсом и огляделся. Без сомнения, мы находились в лаборатории принца Александра, верхней лаборатории. Окно, то самое, было раскрыто настежь. Я выглянул. Ночь оставалась по-прежнему светлой, но у горизонта, куда ни глянь, скапливалась тьма, плотная, густая, и тьму эту на мгновения рассекали багровые зарницы.
— Гроза идет, — сказал я Холмсу, и, подтверждая правоту моих слов, низкий раскат грома донесся, нет, скорее, докатился до нас, коротко дрогнули оконные стекла, словно дыхнул огромный зверь, обдав волной тяжкого воздуха.
— Обратите внимание на оптическую систему, — прошептал Холмс.
Лунный свет из окна собирался линзой в пучок и, преломленный призмой, падал на светящийся камень в серебряном зажиме.
— Вот он, рубин! Концентратор!
Луч, тонкий и яркий, уходил от камня в нишу стены и исчезал в шахте.
— Идемте вниз.
Дверь в нижнюю лабораторию оказалась открытой.
— Часовой механизм компенсирует движение луны, но все равно это рискованно, — Холмс почти бежал по крутым железным ступеням; я, как мог, поспевал за ним.
Нижняя лаборатория была освещена, но настолько слабо, что я едва видел силуэт моего друга.
— Осторожно, господа! — резкий голос молодого принца заставил меня вздрогнуть. — Не подходите к зеркалам!
Я наконец разглядел его. Принц стоял рядом, всего в трех шагах от входа.
— Вижу, мистер Холмс, вы стремитесь расставить точки над «i». Что ж, смотрите.
Луч из верхней лаборатории пронзал воздух, нисколько не рассеиваясь, не расходясь, и упирался во второй рубин, в центре пятиугольного пьедестала, где и исчезал. Зеркала светились едва заметно, пепельным светом темной стороны луны, зато над постаментом клубился туман, фосфоресцирующий, малиновый, искры костра, разложенного неведомо где.
Прошло, наверное, несколько минут. Туманное свечение начало нарастать, усиливаться, словно ветер раздувал тот самый костер. Теперь это было бурное, меняющее форму облачко. На миг оно вспыхнуло по-настоящему ярко.
— О, Господи! — принц отшатнулся, но свет начал меркнуть, быстро и неудержимо. До нас опять донесся раскат грома, по странной особенности архитектуры мы его не столько слышали, сколько чувствовали, ощущали почти осязаемо; и вместе с этим раскатом исчезла огненная струна, соединявшая рубины.
— Но луна еще не зашла! — принц робко, как к старшему, обратился к Холмсу.
— Вероятно, существуют и другие необходимые факторы.
Холмс зажег свечу. Зал обрел знакомый, прежний вид. Никакого тумана. Ничего.
— Поднимемся, — предложил Холмс.
Принц обвел взглядом зал, ища что-то, но без уверенности, без надежды.
— Поднимемся, — повторил Холмс.
Свет луны действительно по-прежнему падал на линзу, механизм работал исправно, но этот свет больше не оживлял рубин, не порождал огненную струну.
Зато за пределами башни огня было предостаточно. Горели крестьянские жилища, на глазах пожар расползался шире и шире, стремясь охватить замок в кольцо. Слышались крики — людей и еще более страшные — животных.
Забил колокол.
— Замку ничего не грозит, но завод в опасности, — прокричал принц. Дальнейшие события ночи смешались и спутались в моей памяти. Мы с Холмсом ничем не могли быть полезны, два пожилых человека, два старика. Пожарные насосы не пустили огонь к замку, но завод, конфетная фабрика, крестьянские постройки выгорели дотла, выгорели быстро, жарко. Гроза оказалась сухой, дождь и не думал начинаться.
Больница тоже сгорела. Принц отвел под госпиталь «свитские номера», и я с местным доктором перевязывал ужасные раны от ожогов крестьянам, которые получили их, спасая свое добро. К полудню прибыло подкрепление из губернского города, и я, пьяный от напряжения и бессонной ночи, вернулся к Холмсу в «Уютное». По пути меня окончательно расстроил вид несчастной скотины: ее, пожженную огнем, хозяева пригнали на барский двор в надежде на ветеринарную помощь, и в глазах животных страдание читалось еще явственнее, чем в людских. Лишь изредка подавали они голос и затем опять умолкали, стараясь сохранить капли иссякающей жизни.
С тяжелым чувством покидали мы замок. Дым и зола кружили в воздухе, проникая в одежду, волосы, казалось, в саму нашу плоть. В купе пульмановского вагона я извел не один флакон ароматической воды, пока Холмс не отсоветовал:
— Запах, Ватсон, преследует вас изнутри.
— Изнутри? — поезд мчался по Франции, и тысячи миль отделяли нас от замка, где, возможно, еще тлели угли.
— Да, Ватсон. И все одеколоны мира не помогут, пока вы не изгоните его прочь из головы.
Я удивленно посмотрел на друга:
— Холмс, похоже, вы знакомы с психоанализом?
— Дорогой Ватсон, я давно уже не тот самовлюбленный и самоуверенный тип, которого вы встретили Бог знает сколько лет назад. У меня было время, много времени после схватки с профессором Мориарти, и в своем вынужденном изгнании я потратил его не зря. С тех пор следить за достижениями человеческого разума стало моей обязанностью — ведь и преступный мир все более широко пользуется плодами науки. — Некая высокопарность, торжественность тона Холмса свидетельствовала, что дело подошло к концу. Следует финал.
— Итак, Ватсон, раскройте свой блокнот. Задача, поставленная принцем Петром, из тех, что принято считать щекотливыми. Пропали некие фамильные драгоценности, и требуется их вернуть. Доступ к сейфу, обратите внимание, Ватсон, к сейфу с шифрованным замком, кроме принца Петра, имеет только один человек — его отец. То, что он и есть искомый похититель — очевидно. Сыну неудобно уличать отца в воровстве, и он достаточно состоятелен, чтобы призвать на помощь эксперта, то есть меня. Сын знает, что вор — отец, отец знает, что это знает сын, и для обоих очевидна моя роль: вернуть камни, не разоблачая виновного. Такие случаи уже встречались в нашей практике, Ватсон.
