Марлон Джеймс - Краткая история семи убийств
Но как только я туда попала, то на поверку все, начиная с музыки, оказалось совсем не таким. Диджей там все наигрывал «Лети, малиновка, лети»[137], а белые танцевали, как белые. Ну а небелые, почти все из них женщины, смотрели друг на друга исподлобья, потому как только насупленность могла замаскировать тот факт, что все мы смотримся на одно, черт возьми, лицо. «О белый мужчина, прошу, подойди сюда и спаси меня, потому что мне некуда больше идти на поиски». Лично у меня было ощущение, будто я всползла на самую верхушку страны и отсюда мне только два пути: сорваться или взлететь. В смысле улететь. Ну а кем я стану в Америке? Самантой из «Моя жена меня приворожила»? Той воющей бабой из «Живи сегодняшним днем»?[138] Я хочу бежать, нестись во весь дух на самую главную площадь города, подкидывая в воздух шляпу, как Мэри Тайлер Мур[139], и тогда у меня в конце концов что-нибудь получится. Господи боже, я готова идти.
Я так готова идти!
Я почти забыла. Уже трижды я проводила себе по пальцам, глядя на отпечатки от штемпельной подушки. Осязание дает ощущение достоверности. Оно само по себе надежное, и все-таки я их еще и понюхала. Глазам, бывает, не веришь. На ощупь оно надежней, но с запахом еще надежнее. Мои пальцы пахнут американской бумагой – какими-то химикатами, которые вот-вот растворятся. Я почти забыла. Ким, постарайся забыть все, что с этим было связано. И перестань так улыбаться, а то щеки топорщатся и болят. Но если не улыбаться, то можно расплакаться.
От тебя запах. Надо от него отмыться. Смыть чертовы чернила с пальца. Как я могла забыть? Через несколько часов он будет дома, а я еще не смыла с себя запах. Девушка, иди смой… хватит. Вот что я сделаю. Вот что сработает. Я выкупаюсь. Сготовлю своему мужчине его аки. Он поднимет меня наверх и оттрахает. Вернее, мы оттрахаем друг друга. И проснемся вместе, а он… нет, мы не уедем по меньшей мере три недели. Я упакуюсь. Иди, девочка, смывай запах.
Каждый день он прихватывает что-нибудь из офиса. Частично по этому можно проследить характер американцев. Они все падки до собирания всякой ерунды. Так, в «Мантану» однажды зашел Тони Кёртис или Тони Орландо, и они все давай выпрашивать у него автограф, то есть роспись на салфетке. И цепляются за нее так, будто живого Тони Кёртиса не увидят больше никогда. А Чак тащит эти ерундовины домой и собирает, как будто печется об их сохранности. Не знаю, от чего он хочет уберечь, например, кофейную чашку с эмблемой. Или пять коробок с бухгалтерскими резинками, фото Фэрры Фосетт[140], портрет президента Картера, а еще целый ящик ликера, как будто во всей Америке ликера нет. Или статуэтку растамана, держащего на весу свой стоячий пенис, головка которого крупнее, чем его голова. Возможно, Чак считает себя Ноем, спасающим статуэтку расты с его громадным членом для своего ковчега, – для расплода, что ли? Если он спасает эту гребаную статуэтку и не планирует спасти меня, то, клянусь Богом, я его прибью.
Пойду вымоюсь, а затем приготовлю аки и жареную треску. Хотя нет, аки и свинину, а не треску. И томаты. Ким Кларк, иди смой с себя запах. Не раздумывай, а просто оставь все это на кухне и иди помойся. И почисти зубы. И прополощи хорошенько рот эликсиром. Он же один и для мужчин, и для женщин. Ведь так? Может быть, не знаю. Я его до сих пор в себе чувствую. Или не чувствую. Что ты вообще за женщина, Ким Кларк? Каждый раз, когда ты лижешь себе губы, ты ощущаешь их на запах или на вкус. Ну ладно, выплесни, по крайней мере, эликсир изо рта, дрянная девчонка. Я могу представить, как Чак меня после всего выпинывает. Похоже на сцену в кино, где все лопочут на итальянском. Он выволакивает меня из дома – его дома, – а я на полу воплю, ползаю и взываю: «Чак, ну молю, ну не пинай меня, ну пожалуйста, умоляю, ну! Я буду ползать перед тобой на четвереньках, готовить тебе еду, пестовать твоего отпрыска и насасывать тебе писю, даже когда ты ее перед этим не помоешь. Ну же, ну, ну!» А он смотрит на меня и спрашивает: «Ты, блин, вообще о чем? Что значит “ну”? Что значит это невежеское дикарское “ну” – то же самое, что “пожалуйста”? Хотя насчет писи ты все представляешь правильно», – скажет он, потому что это звучит грубо, как будто у него не было времени все обдумать, так что он может быть разгневан, но все равно в рассудке, пока я на полу хнычу «ну, ну, ну» и прикидываю, держаться ли мне, как в сериале «Даллас», и повторять, что «все обстоит не так, как кажется, мой милый».
Надо вымыться, почистить зубы, отдраить все мылом. Но тогда не буду ли я слишком чистая? Если слишком, то это покажется подозрительным. Мы сейчас в той фазе, когда мне уже не обязательно причесываться или мазаться косметикой, брызгаться парфюмом; и уже ничего страшного, если он подловит меня за чесанием задницы, а затем я той же рукой буду помешивать в кастрюле. Он тоже хорош: пердит, когда пожелает, что мне совсем не нравится. Американские пуки более вонькие – наверное, потому, что америкосы жрут много мясного. Будь бдительней насчет своих ожиданий, когда мужчина возле тебя начинает наконец чувствовать себя вольготно. Начинаешь понимать, что вся эта хрень с обходительностью и ухаживанием была так, напоказ. Точнее, не показ, а перформанс. Сколько времени он уже разыгрывает этот спектакль, а если тот затянулся для него сверх меры, то не пустит ли он меня пинком под откос, переключившись на другую девку из местных, что сидят, уставясь в коктейли? Слава богу, что на черной коже не видать следов. Черные женщины могут прятать их на себе. Может, поэтому мужики считают, что лупцевать черных баб сподручней. Отношения между мужчиной и белой женщиной сразу видны на ее коже. Дуреха, да ты просто заставь его себя нынче не хотеть. Скажи, что у тебя головная боль или менстра (это словечко – «менстра» – он особенно ненавидит; говорит, что звучит как «пёздная краснуха»).
Остались ли у меня паспортные фотки?
А в Америке, кстати, есть горячая вода?
Тупая ты сука, конечно есть. И там не сидят часами в ожидании, пока нагреется калорифер. Может, добавить в воду хвойного шампуня? Боже ты мой, Ким Кларк, на тебе ж всего лишь пот, а не гной. «Послушайте, босс, это все деньги, что у меня есть. Я вам уже отдала свои часы и даже цепочку, которую он мне подарил на той неделе. Теперь мне придется лгать, что она у меня упала в слив или типа того. Ну дайте же мне этот чертов паспорт. Что значит “у меня есть еще одна ценная вещь”? Ой, вот вы о чем… Да говорю же я вам, все мужчины одинаковы, будь вы хоть с Южного полюса, хоть из-под Сент-Кэтрин. Не пререкайся с мужчиной, Ким. Просто делай, и все тут. Как, прямо здесь? В вашем кабинете? Так ведь там снаружи люди. Ну а как же. А ты как думала. Он хочет, чтобы все снаружи слышали и знали. А как мне быть уверенной, что вы мне его потом отдадите? Не усугубляй ситуацию, пиздоголовая курица; ты два года этого ждала – почти два года, но все равно долго, – а он может порвать документ прямо перед тобой (остались ли у меня еще паспортные фото? Я вообще не люблю, когда меня фоткают, ведь негативы остаются не у меня). Вон у него картинки по всей стене – голые белые женщины, две черные, сжимают себе титьки, чтоб торчали в объектив. Ой, только давайте я не буду снимать платье? Да подождите же, трусики я как-нибудь сниму сама, спасибо. Ким, перестань пялиться на календари, не забывай делать вид, будто ты тащишься, когда он тебе запихивает. Он… Аааа, ааа, о боже… вы не говорили, что у вас такой большой… Большой, как гнилой банан, не правда ли, Мисс Декабрь? Он выпрастывает его перед всякой женщиной, что заходит в эту дверь с какой-нибудь насущной, но не совсем законной просьбой. У меня останется после этого время купить аки, а еще от него отмыться? Может, получится забежать в отель через улицу, проскользнуть там в санузел и стереть с себя этого сукиного сына. Влажной салфеткой. Тихо, Ким Кларк. Закрой глаза и думай об Арканзасе. Ааа, ааа, ааа, аааа. На его двери значится “Нотариус”, а с внутренней стороны “Мировой судья”. Когда мужик стоит сзади, невозможно сказать, что у него на уме. Черт, я даже не заметила, что пальцы у меня сейчас на штемпельной подушке. Поздравляю: кончики пальцев у тебя в лиловых чернилах, а этот тебя сзади знай наяривает, только и слышно, как кожа о кожу “чмок-чмок”. Может, мне этот штемпель умыкнуть? На всякий случай: вдруг понадобится еще один паспорт… Ты кончать вообще думаешь, урод? Один год пять месяцев семнадцать дней тридцать минут и вот это: такой, получается, финальный аккорд. Вот через что приходится пройти, чтобы наконец добыть все это: паспорт, визу, билет из гребаного Вавилона (о господи, да хоть бы он наконец уже кончил). Закрой глаза, Ким Кларк, и представь себе перекати-поле, как оно катится себе, катится и прикатывается в Арканзас – хотя нет, не в Арканзас; Арканзас я люблю. Мы поселимся там в хижине на вершине холма, а к нам навстречу по простору побегут Лора Ингаллс, Мэри Ингаллс[141] и еще тот маленький, что постоянно падает в траву, потому как теперь у нас трое детей, и все девочки – ну ладно, пускай один мальчик, но только один. Черт, хорошо, что я на таблетках, а то как бы не подхватить от этого типа гонорею. Я слышу, как люди у него в офисе застыли и слушают. В самом деле, за семь минут ни один даже пальцем не стукнул по клавишам машинки. Я отсчитываю секунды по настенным часам. Привет вам, Мисс Апрель, Мисс Май, Мисс Сентябрь и Мисс Август, которая титьки не сжимает, а наоборот, раздвигает (может, если подмахивать, как в порнофильмах, он кончит быстрее). Интересно, а Чак знает, что я знаю, что в потайном ящике его письменного стола в кабинете – там, сзади, – хранится целая подборка “Хастлера”? А в ящике, где у него галстуки, лежит “Пентхаус” – специально на виду, небось для того, чтобы я подучила кое-какие трюки из “Счастливого Хукера”? Когда хочешь, чтоб оно быстрее кончилось, оно всегда длится дольше. Забавно, что именно секс заставляет меня снова мыслить на ямайском. Нет, Ким Кларк, ты не будешь думать, в кого ты превратилась».
