Пьер Леметр - Темные кадры
Я совсем забыл про него, про Шарля.
Он видит, как мы проносимся мимо на полной скорости, и не успевает поднять руку, как в следующую секунду пролетает преследующий нас черный внедорожник. Я знаю, что Шарлю понадобится время, но скоро он поймет, да и некогда об этом думать, я сворачиваю на бульвар, в правую сторону, куча машин застыла в пробке; если я остановлюсь, Фонтана кинется на нас, он выстрелит в окна, силой откроет дверцы, я ничего не смогу сделать, а ему только это и нужно, чтобы мы остановились и дали ему время броситься на нас, с остальным он разберется, он может сразу же пустить пулю в голову Николь, чтобы я застыл и он мог одним ударом отключить меня и силой запихать во внедорожник, за рулем которого Ясмин…
Мы подъезжаем к последней машине в веренице, я не знаю, что делать, Николь протягивает обе руки к приборной панели, когда видит, как на нас надвигается скопище стоящих автомобилей, я выворачиваю руль влево, давлю на газ и двигаюсь по встречной полосе, сигналя изо всех сил и включив все фары. Фонтана выкидывает трюк, который никогда не пришел бы мне в голову: он включает полицейскую сирену, в окно высовывается рука и ставит на крышу мигалку, наглости ему не занимать, одно это ясно свидетельствует о его решимости, для всех теперь за нами гонится полиция, никто и не шевельнется, чтобы дать нам дорогу. За нами гонятся. Теперь весь город восстанет против нас. Не знаю, как это получилось, может, мы шли по параллельным траекториям, но мы снова едва не сталкиваемся с машиной Шарля, руль вправо, чтобы увернуться, руль влево, чтобы выправить машину, Николь забилась в свое кресло, поджав под себя ноги и прикрывая руками склоненную голову, как будто пытается уберечься от падающей крыши, но, когда Николь слышит полицейскую сирену, она оборачивается к заднему стеклу, полная надежды. Едва поняв, в какую ловушку я нас загнал, она снова принимает позу зародыша и начинает тоненько попискивать.
Проносясь мимо, замечаю широко распахнутые глаза Шарля, устремленные на меня.
А потом – на машину, которая нас преследует.
Я больше ни о чем не думаю, я – комок рефлексов, то удачных, то нет, то смертельных, то нет, резко выворачиваю руль влево, попадаю на какую-то улицу, поворачиваю налево-направо, перестаю понимать, в каком направлении еду, когда возникает препятствие, я сворачиваю, одна улица, другая, третья, задеваю машины то здесь, то там, уворачиваюсь от прохожих, велосипедистов, левым крылом скольжу по отъезжающему от остановки автобусу, Фонтана все время сзади, более или менее далеко, я больше не знаю, куда ехать, и вдруг – как странно – мы оказываемся на улице с односторонним движением, бесконечной и прямой, идущей вдоль окружной дороги.
И по обе стороны припаркованные машины.
Невероятно длинная и прямая, как буква «I».
Односторонняя. Единственная дорога.
И конец едва виднеется.
Я увеличиваю скорость до предела, в зеркале заднего вида замечаю машину Фонтана. Мои руки, которые он мне искалечил, рулят недостаточно хорошо, недостаточно быстро. Фонтана хватает мигалку и убирает ее, полицейская сирена замолкает, в пятидесяти метрах позади нас внедорожник идет на постоянной скорости, потому что пути для бегства больше нет.
Мне не удается держаться прямой линии, меня все время заносит, я задеваю машины то со своей стороны, то со стороны Николь.
В конце, через несколько сот метров, красный свет, там, где улица выходит на широкий бульвар, где катится плотная волна автомобилей… Другими словами, стена. В отчаянии от безвыходности ситуации я еще сильнее давлю на газ.
Но все кончено.
Даже Николь понимает это.
Этот бульвар, к которому мы мчимся, – он как скоростная трасса. Остановиться там с Фонтана на запятках – все равно что выйти из машины на трассе «Формулы-1». А пересечь напрямик – все равно что выехать на рельсы под скоростной поезд…
Николь выпрямляется в кресле, лицом к препятствию, которое там, впереди, неотвратимо преграждает нам дорогу.
Заднее стекло разлетается. Фонтана стреляет в нас. Так он выиграет время, когда придется переходить к абордажу. Такое чувство, что салон распадается на части, внутрь врывается ветер вместе с осколками стекла. Николь скорчивается.
Вот она – картина конца.
Вот как закончится эта история.
Здесь. Через несколько мгновений.
На этой невероятно прямой улице, по которой мы летим со скоростью сто двадцать километров в час, преследуемые черным металлическим чудовищем со всеми горящими фарами.
Эта картина преследует меня до сих пор. Много месяцев спустя.
И никогда не сотрется.
Еще годы и годы я буду видеть ее, снова и снова, наяву и во сне, и задаваться вопросом о ее мистическом и трагическом смысле.
Николь подняла голову, загипнотизированная нашим стремительным приближением к стене из машин, которая перекрывает нам дорогу.
И как завороженные мы смотрим на внезапное появление прямо перед нами красной машины с огромными блестящими бамперами, в клубах светлого дыма, который стелется за ней, как султан. Она только что въехала со стороны бульваров и мчится в запрещенном направлении нам навстречу. Разделенные тремя сотнями метров, наши машины на полной скорости устремляются друг к другу.
Я начинаю слегка тормозить, не зная, что теперь делать.
Потому что вот она, смерть, совсем близко.
А Шарль прибавляет скорость. Когда до его машины остается всего метров двести, я начинаю различать его лицо в завитках хрома передних бамперов.
И вот последнее послание.
Шарль включает указатель поворота.
Левый.
Как если бы он мог куда-то свернуть. Я понимаю, что смысл послания не в том, чтобы указать направление, куда двинется сам Шарль. Он показывает, куда должен направиться я. Послание гласит: поверни направо.
Я прибавляю скорость и жадно вглядываюсь в бесконечную вереницу припаркованных автомобилей справа. Машина Шарля уже в ста метрах. Его образ увеличивается, заполняя весь экран. Мы мчимся друг к другу все быстрее, словно нас втягивает глаз циклона.
И внезапно – съезд.
Там тупик.
Я мгновенно замечаю его. Поворот открывается справа от нас, несколькими десятками метров дальше. Я ору Николь. Она вцепляется в ремень безопасности и вытягивает ноги как можно дальше, чтобы опереться о приборный щиток. Я резко торможу, с ходу выворачивая руль, машину заносит, она ударяется задом о какое-то препятствие, которого я не вижу, подскакивает, но сворачивает в тупик, на полном ходу въезжает в грузовичок, подушки безопасности прижимают нас к сиденьям. Машина останавливается.
Теперь, когда мы освободили дорогу, на улице, прямой, как буква «I», остались лицом к лицу только машины Шарля и Фонтана.
Они летят друг к другу, как два метеора.
Когда он обнаружит перед собой алую машину Шарля, Фонтана постарается затормозить. И конечно, будет слишком поздно.
Обе машины врежутся друг в друга с общей скоростью сто восемьдесят километров в час.
Последний жест Шарля – я по-прежнему вижу его как в замедленной съемке.
В тот момент, когда его машина проносится мимо нас, я различаю его очень ясно. Он сидит за рулем низко-низко и поворачивает голову в мою сторону. И улыбается мне.
Прекрасная улыбка Шарля. Братская и великодушная. Такая же, как всегда. «За меня будь спок».
Он смотрит мне в глаза. Проезжая, поднимает руку в моем направлении.
Его индейский жест.
Мгновение спустя – чудовищный грохот.
Две машины на полном ходу сошлись в лобовом столкновении. И упали одна на другую, сплетенные, спрессованные, искореженные.
Тела, если буквально не раздробились во время столкновения, были изрешечены множеством металлических обломков.
Огонь полыхнул разом.
Все кончено.
54
Я ужинаю у Матильды. Звоню, стоя на лестничной площадке с цветами в руках, в своем прекрасном костюме из шелка-сырца в тонкую полоску. И с огромными часами ныряльщика на светящемся зеленом браслете на руке, с которыми никогда не расстаюсь, чего, естественно, никто не понимает. Дверь всегда открывает Грегори, а Матильда всегда радостно кричит издалека, с кухни: «Папа, ты уже пришел?» Мой зять неукоснительно жмет мне руку так крепко, что я всегда чувствую в этом вызов, приглашение к мужской борьбе. Я никогда не борюсь. Прошли те времена.
Матильда появляется, когда я захожу в гостиную. Она говорит всегда одно и то же, откидывая прядь:
– Господи, я, наверное, ужасно выгляжу. Папа, налей себе виски, я сейчас приду.
После чего исчезает в ванной комнате как минимум на полчаса, в течение которого мы с Грегори обмениваемся кое-какими банальностями, частое использование которых убедило нас, что они вполне безопасны и не влекут за собой никаких последствий.
Он поднабрался уверенности в себе, наш Грегори, с тех пор как воцарился в центре квартиры, которую я им подарил, – большие пятикомнатные апартаменты в самом сердце Парижа. Глядя, как он наливает аперитив и принимает вальяжные позы, можно действительно подумать, что своим настоящим положением он обязан исключительно собственным великим достоинствам и бесспорно превосходным качествам. На самом деле мы как два боксера: обязаны своим успехом тому количеству ударов по морде, которые получили. Я никогда ничего не говорю. Молчу. Улыбаюсь. Говорю «хорошо», дожидаюсь дочери, которая наконец появляется всякий раз в новом платье и с порога начинает кружиться передо мной, спрашивая: «Тебе нравится?» – как если бы я был ее мужем.
