Роберт Фиш - Риск - мое призвание
— Разумеется, нет, — подтвердил Сиверинг.
— А сейчас вы собираетесь ему помогать?
— Не совсем так, — отозвался Сиверинг.
Меня это удивило. Пока я говорил, он принял решение. Ему была нужна помощь, а я был тем, за кого себя выдавал. К тому же, я успел слишком во многое влезть, и если бы он взял меня в компанию, то ничего бы не терял. Но он, по крайней мере, мог хотя бы сказать «спасибо». Через минуту я решил, что это было бы не совсем справедливо, ведь я не только собственноручно вручил Сиверингу веревку, которая с каждым шагом все туже затягивалась на его шее, но еще и помог накинуть петлю. У него были свои трудности, и благодарности от него следовало ожидать потом, если, конечно, я бы ее заслужил.
— С Беккератом интересно получается, — сказал Сиверинг. — Во время войны, когда мы встретились в последний раз, он был этаким мальчиком-идеалистом. Потом, когда он уже был в тюрьме, я получил от него письмо. Он писал, что попал в отчаянное положение, и просил о помощи. И я приехал. Я думал, что приехать меня заставило его письмо. Если бы он не изменился до такой степени, я, может быть, продолжал бы считать так до сих пор. Но я обманывал себя. Я приехал вовсе не для этого.
— Беккерат-идеалист превратился в фанатика? — уточнил я. — Такое случается довольно часто.
— Нет, это не фанатизм. Если, конечно, не считать фанатиком человека, который и днем, и ночью не может думать ни о чем ином, кроме как о затерявшихся где-то здесь, в Альпах, деньгах. Нет, Драм. Сейчас у меня уже нет желания помогать Беккерату. Но, с другой стороны, хотя я и встречался с ним уже после побега, и собираюсь встретиться еще, я не могу передать его полиции.
— Но он убил тюремного охранника, — заметил я.
— Я в этом деле не специалист, Драм, но мне кажется, что Беккерат не совсем в своем уме. Он не доверяет ни мне, никому. Ему чудится, что все его преследуют, поэтому он и пошел на убийство. Видите ли, добраться туда, где находятся эти деньги, или вернее, туда, где, как он полагает, они находятся, в одиночку невозможно.
— А вы не считаете, что они там?
— Я не знаю. Думаю, что скоро мы это выясним.
Эта тема либо совсем не интересовала Сиверинга, либо его голова была занята чем-то другим.
— У Беккерата был напарник, и они вдвоем пошли в горы. Однако Беккерат начал что-то подозревать, возможно, безосновательно, и убил его. По крайней мере, такой ход событий кажется мне наиболее логичным.
Но ему опять нужен напарник. Одному туда не добраться, надо идти вдвоем, в связке.
— И вы собираетесь идти с ним?
— Для него это было бы идеальным вариантом. Мне золото безразлично. По понятиям Беккерата, я богат. Я хочу пойти туда по другой причине.
Я молчал и ждал. Он взглянул на стоявшую на ночном столике бутылку и отвел глаза в сторону. Говорил он совсем тихо и очень быстро.
— На войне это случается, когда решение необходимо принимать в большой спешке. У нас троих, майора Киога, меня и Бормана, была с собой огромная сумма денег, и мы были должны передать их либо одному, либо другому партизанскому отряду. Я был молод. Других оправданий я не ищу, если и это можно считать оправданием. То, что я совершил, возможно, будет стоить мне шанса быть выдвинутым в кандидаты на пост вице-президента. Сейчас я это понимаю, но мне это глубоко безразлично. Борман и я встали на сторону одного из этих отрядов, он контролировался «красными», но тогда это казалось неважным. Пожалуй, это даже говорило в их пользу, ведь разве русские не были нашими союзниками? Как бы там ни было, мы полностью противопоставили себя майору Киогу. Он выступал в поддержку местных партизан.
— Это был мой отряд, — вмешалась Ильзе.
— А разве вы были не вместе со Штрейхерами? — некстати ляпнул я.
Ильзе бросила в мою сторону ледяной взгляд.
— Безусловно, нет, — отрезала она.
Даже через такую пропасть лет она восприняла это как оскорбление.
— Мы с Борманом были настолько самоуверенными, насколько можно быть только в юности. Майор Киог мог свести на нет все наши усилия и, возможно, погубить несколько сотен американских жизней, выбрав не тех партизан. Надо было что-то предпринимать. И мы это сделали, — сказал он с горечью. — Мы отдали майора в руки Штрейхеров под их честное слово, что они лишь задержат его, не причинив никакого вреда. И мы с Борманом приступили к осуществлению своего плана. А потом, через пару дней между двумя партизанскими отрядами завязалась перестрелка. Впоследствии Штрейхеры утверждали, что майору Киогу для самозащиты выдали автомат, и он погиб в этом бою. Я не знаю. Правды я так и не выяснил.
— Ильзе уверена, что он пытался бежать, и, возможно, у него были доказательства того, что Штрейхеры либо намеревались забрать золото себе, либо передать русским, чтобы те решали, как с этим золотом поступить. И они его убили.
Он умолк. В комнате было очень тихо, и он вздохнул.
— Если это было так на самом деле, то я виновен в той же мере, что и они. Я — убийца. Поэтому я должен все выяснить. Вот та причина, по которой я опять приехал в Германию, хотя поначалу я не мог признаться в этом даже самому себе. Но сейчас я это знаю. И еще я знаю, что более не имею права рассчитывать на общественное доверие до тех пор, пока точно не выясню, что же здесь произошло во время войны. Черт побери, наверное, подсознательно я знал это всегда. Лишь поэтому я и сбежал, не предупредив ни Лидса, ни мистера Коффина, никого. Тем более, что с их уже готовыми планами на предвыборный съезд они бы меня и не отпустили. Вернее, либо не отпустили бы, либо отказались от меня, а может быть, и то, и другое вместе. Я так думаю, что, скорее всего, мне хотелось самому решить свои проблемы. Его лицо осветилось мимолетной улыбкой.
— Но сейчас я уверен, что имеет значение только одно: я должен узнать всю правду.
— Ну и как же вы собираетесь это сделать?
— Через Беккерата. Он твердит, что знает, где похоронен майор. Он приведет меня туда, и к деньгам тоже. Тогда он работал на Штрейхеров. Если кто-то все и знает, то только он.
— Но даже Штрейхеры не знали, где искать деньги, — заметил я.
— Была большая путаница, шли бои, и это неудивительно. Мы должны встретиться с Беккератом сегодня ночью на противоположном отсюда склоне Цугшпитце. Вернее, завтра, в три часа утра. Он приходил к нам в гостиницу вчера вечером, и мы обо всем договорились.
Сиверинг посмотрел на меня и спросил:
— Теперь вы бы ни за какие коврижки за меня не проголосовали, верно?
— Утром я иду с вами, — сказал я.
Он стал было возражать, но без особого жара. В конце концов, он согласился, в основном потому, что Ильзе тоже настояла, чтобы идти вместе с нами. Он, вероятно, решил, что я смогу ее защитить, если его руки будут заняты Беккератом. А потом он меня поблагодарил. Без лишних слов и эмоций, но так искренне, что я чуть было не разрыдался.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел, договорившись встретиться у входа в гостиницу в полвторого ночи. Я подумал, что еще не настало время говорить ему о Пэтти. «Просто я возьму ее с собой, — решил я, — ведь у нее было такое же право узнать правду, как и у Сиверинга». Никто, ни удалой частный сыщик из Штатов, ни тем более человек, отдавший ее отца в руки палачей, не могли ей этого запретить.
Глава 22
Йоахим Ферге обосновался в кабинете шефа полиции Гармиша, который в это время был в отпуске. Когда я туда пришел, Ферге на месте не было, и мне пришлось убивать время, листая брошюры с видами Гармиш-Партенкирхена в горнолыжный сезон и выслушивая анекдоты, которыми, отчаянно жестикулируя, сыпали на немецком и английском языках местные полицейские.
Появление розовой лысины Ферге как раз совпало с тем моментом, когда я почувствовал голод. Мы вышли на улицу и дошли до уютного ресторанчика под черепичной крышей, где заказали себе свиные ножки с маринованной капустой, которые залили таким количеством темного пива, что наверняка удовлетворило бы даже коренного мюнхенца. Пообедав, Ферге тихо отрыгнул, стукнул кулаком себя в грудь и, протянув мне черную сигару, вознамерился закурить точно такую же.
— Сиверинг… — начал было я, но не зря деньги за сигары брали вперед. Будь они еще немного покрепче, их можно было бы продавать как средство для окуривания помещений в целях дезинфекции. — Он отведет меня к Беккерату.
— Ага, — отозвался Ферге. — Так я и предполагал, так я и предполагал.
— Я не буду возражать против наружного наблюдения, но только при условии, что местные филеры не будут слишком громко топать.
— Так вы не будете возражать? — переспросил Ферге с одной из своих нечастых улыбок.
— Я мог бы вообще ничего вам не говорить.
— Вас могли бы выдворить из Германии еще несколько дней назад.
— Вот этого не надо. Вы и так неплохо мной попользовались.
