Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя
От обеих сторон мы слышали, что Тони взял контроль над ситуацией на себя и, с учетом ее значения для будущего западной литературной традиции, счел себя обязанным предотвратить любые скороспелые выводы. Под этим предлогом он настоял, чтобы Анастасия ничего не знала о его расследовании, которое «должно поставить всеобщее благо выше наших личных интересов», и чтобы даже этот Джонатон, которому «красота, быть может, важнее правды», был избавлен от соблазна опорочить свое доброе имя, уничтожив другие улики, находящиеся в его распоряжении. После этого Тони отдал ей указатель, но отказался вернуть оригинал рукописной страницы, заявив, что в его кабинете она будет в полной сохранности, и пояснив, что не может работать с ксерокопией, не располагая информацией о волокне бумаги, нажиме ручки и прочих криминалистических формальностях, которыми он не желает ей докучать.
Не озадачили ли ее эти странные формулировки, скорее юридические, чем научные? Спросила ли она, зачем ему устраивать такое серьезное разбирательство или что он собирается сделать с Анастасией по его окончании? Зачем вообще Мишель отправилась к нему, помня, что Тони и Стэси когда-то были вместе? Надеялась вернуть любовника, уличив подругу? Неужели признание Стэси виновной требовалось ей, дабы понять, как важна всем нам была ее внешняя невинность? Или Мишель просто запуталась, как все остальные?
xiii
Я рано ушел от Стэси в тот день. После того, как она осталась удовлетворена тем, что я остался удовлетворен ею, она захотела, чтобы я оставил ее одну. Помню, она сказала:
— Я чувствую себя как кошка, с которой слишком долго играли, — и натянула через голову старое льняное платье. Она хотела, чтобы я вылез из ее постели. Я, прирученный, хотел было помочь ее заправить. Стэси сказала, что мне пора.
— Мишель нет дома, по крайней мере сейчас.
— Если ты правда собираешься с ней расстаться, тебе, наверное, чемоданы пора собирать?
— Мне ничего не нужно. Мы купим все новое.
— Но я не…
— Помнишь, что ты мне сказала в «Пигмалионе» в нашу первую встречу?
— Когда Мишель представила меня Саймону? — Она нахмурилась.
— Я спросил тебя, предложила ли ты, как остальные, свою цену за «Пожизненное предложение». Ты сказала, что не стала бы тратиться на мертвое.
— Неужели ты это помнишь?
— Думаю, я смог бы повторить весь этот разговор — или любой другой.
— Тогда у тебя в голове больше, чем у меня в кофре. Я тебе уже не нужна.
— Ты сказала мне, что не стала бы тратиться на мертвое, Стэси. Оглянись. — Я обвел рукой комнату, перевернув Саймонову коллекцию старого веджвудского фарфора, разбив вазу. — Ты живешь в кунсткамере. Ты что, не понимаешь — мы можем оказаться где угодно? Мы начнем все сначала.
— А что мы скажем нашему ребенку? Ты забываешь, я известный писатель.
— Ты когда-нибудь читала Мортона Гордона Гулда?
— Нет.
— Человек, в честь которого ежегодно вручается премия. Слышала когда-нибудь о Рене Франсуа Армане Сюлли-Прюдоме?
— Нет.
— Первый Нобелевский лауреат по литературе. О твоем бессмертии необязательно знать живым.
— Рене. Мне нравится это имя, Джонатон. Подойдет и для мальчика, и для девочки.
— А кого бы ты хотела?
— Ты хочешь девочку.
— Да?
Поглаживая плоский живот, она сказала:
— Ты ее называешь нашей дочерью.
— Рене.
— Пожалуй, я бы предпочла мальчика.
— Почему?
— Он не станет таким, как я. Он будет как Саймон.
— Или Тони.
— Тони был не так уж плох. Может, вел себя по-свински, но я не верю, что со зла.
— Что ты имеешь в виду?
— Я обманываю людей, Джонатон. Его, теперь тебя. Люди получают право быть жестокими. После аборта ты вряд ли станешь со мной разговаривать.
— Но ты хочешь сына.
— Больше, чем дочь. Но кто бы ни родился, я потеряю мужа.
— И получишь другого.
— Как мне объяснить? Это вопрос веры. Если просто что-то принимаешь, потом можешь передумать по какой-нибудь мелкой причине. Но если жертвуешь любой альтернативой, если вместо пари Паскаля испытываешь свою веру русской рулеткой, ничего не остается, только верить, даже если все, во что веришь, утрачивает достоверность. Я научилась смотреть вслепую. У каждого из нас есть только одна возможность пожертвовать всем — потом ее уже не будет. Я этого не сделала, как когда-то воображала, ради того, чтобы стать хорошей католичкой, и не смогла быть правоверной иудейкой.
— И ты успокоилась на Саймоне.
— Ты воображаешь, будто очень умный, но ты идиот. Это же очевидно. Почему ты так усердно пытаешься обвинить бедного ничтожного Саймона? Я решила поверить в Американскую Мечту. Я должна жить со своим мужем и своей ложью. Когда я определилась с верой, я плохо выбрала судьбу. Но дело сделано. Поэтому люби меня. Спасай моей ложью. Сочини из моей истории все, что можешь. Возьми от моего тела все, что хочешь. Постарайся меня понять, только не бросай меня, пожалуйста.
— Думаешь, что можешь пожертвовать всей своей жизнью ради того, во что я не верю, и при этом удержать меня. Нет, Анастасия. Ты должна выбрать. — Я встал на колени. — Выходи за меня.
— Нет.
— Тогда я должен уйти.
— Прошу тебя.
Я отправился домой, делать предложение Мишель.
xiv
Саймона Стикли, пожалуйста.
Это Жанель Дектор.
Мисс Дектор, это Уэсли Штраус, репортер «Таймс».
Саймон Стикли сейчас занят. Могу я чем-то помочь?
Боюсь, это не касается галереи.
Это не важно.
Я ценю ваше усердие, мисс Дектор, но дело строго конфиденциально, и мистер Стикли, вероятно, предпочел бы, чтоб его лично известили, до того как прочтет в газетах, что…
Я прошу прощения, мистер… Жанель, оставь меня!.. Мистер…
Штраус. Уэсли Штраус из «Таймс».
Мистер… Жанель, если ты не уберешься из моего… Простите, мистер Штраус. Это Саймон Стикли. Вы хотите узнать о «Судьбе»?
Очевидно, можно сказать и так. Вы уже знаете от журналистов из других газет?
«Голос Сан-Франциско» проявил определенный интерес, как и следовало ожидать. Они прислали корреспондента.
«Голос»?
Пару дней назад. Опубликовали неплохой репортаж. Вполне исчерпывающий.
Что вы сказали…
Я объяснил, что нужно отдаться «Судьбе», быть готовым ловить шанс и изо дня в день жить, не зная о последствиях. Конечно, вы уверены, что никогда не проиграете, но при этом вы также знаете, что никогда не сможете выиграть. Эта неопределенность сводит вас с ума.
Хотите сказать, это свело с ума вашу жену?
Она, сами понимаете, весьма чувствительна. Но в конечном счете это равно касается всех нас. Не важно, во что люди хотят верить, на них влияет великое произведение искусства: если можно так выразиться, это судьба, которую мы все разделяем.
И все-таки есть более конкретные проблемы честности, авторского права…
Но разве вы не видите красоты? Все мы авторы, каждый в ответе за то, чтобы сделать «Судьбу» нашей собственной. Произведение только обогащается, если все больше людей предъявляет на него права. А иначе оно осталось бы лишь артефактом, осколком прошлого. У большинства художников слишком развито эго, что, по моему скромному мнению, и обрекает их на провал.
То есть вы считаете, что любому должно быть позволено взять и скопировать что угодно, не ссылаясь на автора?
Это не вопрос авторства или копирования. Сюжет развивается, даже если кто-нибудь, отличный от создателя, пишет от их имени. Смысл меняется. Становится сердцевиной иного стечения обстоятельств. Вот почему важно, чтобы «Судьба» никогда не была решена.
И вы искренне полагаете, что этот аргумент снимает с вашей жены обвинение в крупномасштабном плагиате?
Я не понимаю.
Вы верите, что это оправдывает ее предполагаемую кражу неопубликованного произведения Эрнеста Хемингуэя ради создания «Как пали сильные»?
Вы определенно что-то путаете, мистер…
Штраус.
«Как пали сильные» написала Анастасия. Она посвятила их мне.
Таким образом, вы не знаете о странице рукописи, которую только что обнаружили.
Я видел рукопись. Она вручила мне ее в подарок.
Вы видели полную рукопись Хемингуэя?
Да почему Хемингуэя? Она подарила мне свою рукопись, напечатанную на компьютере. Я показал ее Джонатону… но, я уверен, вы это все и так знаете.
Выходит, вы знали, каковы источники ее произведения?
Ее творческого процесса?
Если вам угодно его так называть.
