Вилли Корсари - Из собрания детективов «Радуги». Том 2
Массимо за день устал, сегодня собирается поехать в Монферрато посмотреть, как идет ремонт их виллы. Значит, меня так угнетает работа? — размышлял Лелло. Тоже нет, до отпуска осталось всего несколько недель. Или, может, самонадеянный Ботта не дает мне покоя?… Он вспомнил о своем визите к Триберти, о старике, который сосал мятную конфету, о братьях Дзаваттаро — вспомнил совершенно спокойно, без всякого волнения. Он съездит к этим Дзаваттаро в обеденный перерыв, как и решил вчера, а там видно будет. Всегда есть риск промахнуться, но не это его так тяготило сейчас.
Неужели я болен? Не первый ли это симптом неизлечимой болезни? — подумал он. Но сразу же отогнал прочь эти мрачные мысли, а чувство угнетенности, тоски все не проходило. Может, он просто не выспался, такое с каждым бывает. А может, съел какую-нибудь гадость в том ресторане на холме?
Он пощупал живот — не болит. Вернулся в ванную и на всякий случай, морщась от отвращения, выпил стакан сельтерской. Взгляд его упал на расческу. Он старательно причесался, посмотрел на себя в зеркало и остался недоволен — лицо некрасивое, невыразительное. Зачем я живу на свете? — с болью подумал он. Ведь даже мои страдания банальны, никто о них не напишет книги и не снимет фильм. Все-таки у меня есть Массимо, мой якорь спасения. Почему же мы так отдалились друг от друга в последнее время?
Когда он снова проснулся, то ощутил противную горечь во рту. А какой ему странный сон приснился! Будто Массимо позвонил из Монферрато Боффе и попросил ничего не рассказывать ему, Лелло. Но Боффа все равно рассказал — ведь паренек-то был племянником мэра, и в муниципалитете все уже знали об их помолвке. Больше того, Фольято и Рипамонти уговаривали и его, Лелло, дать деньги на свадебный подарок. «Вы ведь остались добрыми друзьями, не так ли? — щебетала Фольято. — И потом, поймите же, Ривьера, у них родился сын, как они могли не узаконить свои отношения?»
Ну просто дурацкий сон, подумал Лелло, торопливо спускаясь по лестнице: он уже опаздывал на службу. А когда он в этот утренний час пик лавировал в своем «фиате-500» меж бесчисленных машин, его охватила злость на самого себя. В сущности-то Фольято права. Все было бы у них с Массимо по-другому, если бы он смог родить ему сына или дочь.
2
Монсиньор Пассалакуа оказался человеком живым и очень приветливым.
Он крепко обнял своего бывшего ученика и сразу отпустил ему невеликий грех — Массимо давно перестал брать у него уроки санскрита. Да и то сказать, кому нужен еще один кабинетный ученый?
Затем дружески и крепко пожал руку «господину комиссару». Провел гостей в кабинет, где книги и манускрипты лежали даже на подоконниках, и весело извинился за беспорядок.
— Я не устоял перед соблазном написать воспоминания миссионера, — со смешком объяснил монсиньор Пассалакуа, радостно потирая руки.
Но, увидев фотографии фаллоса, он мгновенно помрачнел. Хмуро уселся в углу и стал перелистывать пожелтевший том, который снял с книжной полки.
Затем, не глядя на Сантамарию и Массимо, вернулся к письменному столу. Хрипло откашлялся. С отвращением отодвинул фотографии и, чтобы больше их не видеть, накрыл тетрадью.
— Это итифаллос. — И добавил более уверенно: — Да, итифаллос. Тут не может быть никаких сомнений. Как вы наверняка знаете, итифаллос — вырезанное из камня, дерева либо рисованное изображение мужского полового органа в стадии эрекции. Такое изображение представляет собой символ божества, олицетворяющего плодородие и жизнь. Так вот… — Он высморкался, сел и продолжал: — Этот символ можно найти почти во всех древнейших религиях. Он и в наши дни встречается среди народностей Океании, Черной Африки, Южной и Центральной Америки… Но в данном случае… — он снова нахмурился, — мы имеем право ограничиться древними веками и бассейном Средиземноморья. Там культ фаллоса с незапамятных времен связан с поклонением деревьям, и особенно фиговому дереву — ficus religiosa. И связан, заметьте, столь сильно, что и в классическую эпоху фаллосы и изображения Приапа вырезались не из камня, а из дерева, чаще всего из фигового дерева. Помните, у Горация? — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Иными словами, плодовитость животных и плодородие земли в средиземноморском фаллосе становятся символом космического созидания и зарождения земли… Но кто же такой Приап? Читаем. — Он вновь открыл книгу и стал ее перелистывать, пока не нашел интересующую его иллюстрацию. Затем протянул книгу Массимо и Сантамарии. — Видите? Изображение не слишком четкое. Но это приблизительный рисунок по сохранившимся описаниям, ибо до нас не дошло ни одного полного изображения бога Приапа… Вы догадались, какую функцию выполняет этот второстепенный, но очень полезный домашний божок? — Отнюдь не обескураженный молчанием Массимо и Сантамарии, он продолжал: — Присмотритесь к нему. Обратите внимание на преувеличенно грозное выражение лица, на развевающееся, словно крылья летучей мыши, одеяние. Поглядите на связку тростника на голове, на узловатую палку, которую Приап вскинул правой рукой и, кажется, вот-вот грозно ею размахнется и ударит. И наконец, посмотрите на грозно вздернутый пенис. Учтите также, что такие скульптурные изваяния ставились в садах, огородах, полях. А теперь сами скажите, кем же был Приап? — По улыбке своих собеседников он понял, что они догадались, и, не дав им ответить, весело объявил: — Ну конечно!… Огородное чучело… Чтобы отпугивать птиц… — Он слегка помрачнел. — Налицо явная деградация божества, которое прежде было символом космического животворения. Но одновременно и возвращение к его сельским истокам. Я не случайно упомянул восьмую сатиру Горация. В ней Приап сам напоминает, что обычно его изображения вырезались из фигового дерева: «Trancus eram ficulnus!» — «Я был стволом фигового дерева!» — Монсиньор Пассалакуа удовлетворенно потер руки. — А теперь посмотрите на другую иллюстрацию. Я ее пометил. Да, вот здесь. Ну, что вы об этом думаете? — Он с ухмылкой посмотрел на Массимо и Сантамарию, которые обменялись быстрым взглядом. Но снова ответа ждать не стал. — Речь идет о знаменитом «могильном фаллосе Губбио», названном так по месту находки. Сейчас, как вы видите, — он ткнул пальцем в книгу, — этот фаллос хранится в Венском музее истории искусств. Конечно, само происхождение находки не имеет большого значения. — Он назидательно поднял руку. — Нелепо было бы в этом фаллосе, относящемся к первому, а возможно, и ко второму веку нашей эры, видеть лишь элементы религиозного культа, типичного для окско-умбрийской культуры. Важно то, что это изваяние — из камня и что найдено оно было на кладбище. Существен и тот факт, что, как это видно по отчетливой трещине, фаллос был лишь фрагментом богатого захоронения. Иными словами, нет никакого сомнения, что этот генитальный орган, хранящийся ныне в Венском музее истории искусств, принадлежит…
Он прервался, заметив, что Сантамария все время переводит взгляд с каталога Венского музея на фотографии, полузакрытые тетрадью.
— Да, между ними есть разница, синьор комиссар, — ехидно сказал он. — Поэтому я и счел нужным сделать столь длинный экскурс в историю. И все же. — Он пододвинул к себе фотографии и на минуту задумался. — Видите ли, древние изображения фаллосов и фаллосы, сохранившиеся у примитивных народностей, обычно стилизованы. Следовательно, вопрос о возможном их сходстве с… рассматриваемым нами предметом даже не возникает. А вот с фаллосом из Губбио, который, как я уже сказал, относится к первому или второму веку нашей эры, дело обстоит иначе. Нет и следов архаизма, и невозможно отрицать реалистичность изображения. Отсюда, увы, — он сокрушенно развел руками, — и проистекает его всемирная известность. Отсюда и непохвальное стремление воспроизвести его во всякого рода сомнительных этнографических публикациях, в псевдонаучных энциклопедиях, а также в бульварных журналах. Но не будем, синьор комиссар, обманывать себя внешним сходством. Попробуем оценить фаллос из Губбио во всем его грубом натурализме. При этом не следует забывать, что он был элементом скульптурного изображения бога Приапа, поставленного охранять кладбище. — Монсиньор Пассалакуа встал и под встревоженным взглядом комиссара Сантамарии снял с полки другую книгу, открыл ее и громко прочел:
Custos sepulcri, pene destricto Deus
Priapus ego sum. Mortis et vitae locus, —
и с пафосом перевел:
Я бог Приап, хранитель этого кладбища.
Я бог обнаженного пениса:
Здесь пристанище смерти и жизни.
— Эти слова принадлежат не Приапу из Губбио, — пояснил он, — а Приапу — хранителю колумбария возле Аппиевой дороги, от которого уцелело лишь основание с этой надписью. Но заметьте, как символика, так и материал совпадают. Скульптура вырезана уже не из фигового дерева, символа плодородия, а из камня, материала, пригодного для захоронения! — Он перевел дыхание и возобновил свою «лекцию»: — В нашем случае особенно важны истоки. Чтобы увидеть фаллос из Губбио в истинном свете, чтобы понять стремление к полному обновлению, мы должны учесть, в каком религиозном климате возродился культ бога Приапа — хранителя кладбищ. Этот религиозный климат породил христианство, способствовал его распространению. Позволю себе привести комментарий Файета к упомянутой мною надписи на скульптуре:
