Полина Дашкова - Место под солнцем
Игорь принялся нервно листать свою записную книжку. У него были знакомые в пресс-центре МВД. Ничего, кроме головной боли и неловкости, ему эти хлопоты не сулили. Более того, они наносили ему даже некоторый материальный ущерб. Ведь если бы он согласился с Сиволапом, уговорил маму вывести старушку в садик, снял бы очередную феньку или хотя бы дал возможность Артему просто побеседовать с бабушкой Ольги Гуськовой, записать на диктофон ее рассказ, он получил бы от Сиволапа положенную за работу сумму, двести долларов, обычную операторскую таксу за день работы. Сумма, конечно, не ахти, но тоже не лишняя.
Дозвонившись наконец до одного из нужных людей, Игорь не стал ничего объяснять, просто спросил, как связаться с кем-нибудь из оперативно-следственной группы, которая работает по убийству Калашникова.
— Прости, Игорек, ничем не могу тебе помочь, — ответил старый знакомый из пресс-центра МВД, — и честно говоря, не советую ни к кому другому соваться с подобной просьбой. Понимаешь, какая штука, убийство Калашникова курирует лично генерал Уфимцев, а он мужик крутой. С ним лучше не связываться. Причем контроль его направлен именно на вашего брата, телевизионщиков и прессу, чтобы вы не лезли, не трогали семью, не путались под ногами. Это я тебе по старой дружбе говорю. Лично каждому в пресс-центре дано указание никакой информации по делу Калашникова не давать.
— Сережа, ты меня не понял, — стал спокойно объяснять Корнеев, — у меня у самого есть информация для следствия. Даже не у меня, а у моей мамы, которая никакой не телевизионщик, медсестра в больнице. Я бы мог пойти официальным путем, но на это уйдет несколько дней. А дорог каждый час. Сейчас поздно уже, никого нет в кабинетах. Пока я буду всяким телефонным барышням объяснять, что, зачем и почему, моя информация вообще потеряет смысл. Надо чтобы кто-то из оперативников прямо завтра, рано утром, подъехал в Институт Ганнушкина, в геронтологию, и поговорил с одной больной. Мне не надо никаких фамилий и телефонов. Сам свяжись с кем-нибудь, кто работает по этому делу, и передай, можешь дать мой номер, если их заинтересуют подробности.
— Ладно, как фамилия больной?
— Гуськова Иветта Тихоновна.
Глава 21
В шесть часов десять минут утра в окраинном микрорайоне Коньково, вдали от метро, у пустыря, остановилась патрульная милицейская машина. Уже рассвело. Вокруг не было ни души. Капитан и два лейтенанта хотели спокойно, без суеты позавтракать. Не успели они распаковать бутерброды, разлить горячий чай из термоса по стаканам, как увидели, что от пустыря к их машине несется огромный черный дог.
— Смотри-ка, прямо собака Баскервилей, — усмехнулся старший лейтенант, откусывая бутерброд с ветчиной.
Пес летел красивыми широкими скачками. За собой на поводке он тащил пожилого тощенького дядьку-бегуна в трусах и футболке.
— Лучше бы он на своего коня верхом сел, — прокомментировал капитан и осторожно отхлебнул горячий чай, — сейчас ведь упадет, поедет на брюхе.
Дог подбежал к машине и с размаху стукнул лапами в переднее стекло.
— Эй, гражданин, что за дела! Уберите собаку! — возмутились милиционеры.
— Джонни, сидеть! — скомандовал гражданин, и огромный пес беспрекословно подчинился.
Вблизи стало видно, что утреннему бегуну не меньше шестидесяти. Он был похож на классического профессора — седенькая козлиная бородка, аккуратный белый пух вокруг розовой лысины, испуганный, растерянный взгляд.
— Джонни обнаружил труп на пустыре, в строительной бытовке! — отдышавшись, выпалил профессор. — Труп молодой женщины!
— Приятного аппетита, — проворчал капитан себе под нос, — уже позавтракали.
В глубине пустыря, у кромки леса, стояла заброшенная, полуразвалившаяся строительная бытовка. Женщина лежала на полу, лицом вниз. На вид ей было чуть за тридцать. Одета небогато, но вполне прилично — светлый свитер из ангоры, синие джинсы, джинсовый жилет поверх свитера, новые замшевые полуботинки на мягкой подошве. Рядом валялась открытая маленькая сумочка из кожзаменителя. Недорогая, но тоже вполне приличная.
В сумочке нашли скомканную обертку от шоколадки «Баунти», смятую пачку сигарет «Магна», в которой осталось всего четыре штуки, одноразовую зажигалку, щетку для волос и тюбик с остатками ярко-красной губной помады. При трупе не было никаких документов, удостоверяющих личность, никаких денег, украшений, дорогих вещей.
На шее отчетливо просматривалась странгуляционная полоса, след удавки. Но предмета, похожего на удавку, поблизости не нашли. Трава возле бытовки была сильно примята, и еще до приезда опергруппы милиционеры поняли, что тело сюда скорее всего приволокли. А возможно, привезли на машине. Асфальтовая дорога проходила совсем близко, между пустырем и опушкой рощи.
— Похоже, не ограбление, — заметил капитан, — но чистый «глухарь». Не меньше двух суток прошло. Пока установим личность, еще неделя пробежит. Хорошо, если москвичка, а вдруг приезжая, челночница с рынка? Приехала торговать на выходные, вот из-за выручки ее и кончили. Месяц назад такой же был труп.
Неподалеку находился большой вещевой рынок, один из самых крупных и дешевых в Москве. Туда приезжали торговать из Прибалтики, Белоруссии, Польши. Убитая могла быть кем угодно. Никаких особых примет не имела. Стриженая блондинка, рост от ста семидесяти до ста семидесяти пяти, телосложение плотное, нос короткий, прямой, губы полные, глаза маленькие, светлокарие. Человек из толпы.
— Нет, ребята, не все так безнадежно, — покачала головой эксперт из прибывшей опергруппы, — есть у нее особая примета. Очень даже особая.
— Интересно, какая?
— У нее удалена одна грудь, правая.
— О Господи! — возвел глаза к небу прибывший с опергруппой заместитель по розыску. — Нам еще маньяка здесь не хватало!
— Нет, не маньяк, — успокоила его эксперт, — нормальный операционный шов, грудь удалена хирургическим способом, вместо нее протез.
* * *
Катя сидела у Паши в полупустой комнате, в единственном приличном кресле, поджав под себя ноги, кутаясь в большую вязаную кофту. По экрану включенного компьютера плавали разноцветные рыбки. Пахло крепким кофе с гвоздикой.
Паша позвонил ей утром, на следующий день после похорон. Он не был уверен, что она захочет видеть его, просто подумал — вдруг ей будет так худо, что потребуется его участие, на всякий случай освободил себе день на работе. И не ошибся. Ей действительно было очень худо. Хотелось уйти из дома, убежать, спрятаться от всех, зарыться в какой-нибудь норе, свернуться калачиком, согреться, чтобы не бил этот противный нервный озноб.
Она понимала, необходимо еще раз, на свежую голову прослушать обе кассеты. Но так не хотелось опять оставаться наедине со злобными чужими голосами. Жанночка не в счет. От нее можно ждать только сочувственных вздохов, праведного возмущения, не более. А нужно все обдумать и разложить по полочкам, спокойно, без эмоций. Как же надоело раскладывать по полочкам эту гадость! И вроде идет следствие, арестовали подозреваемую в убийстве женщину, а грязи никак не убавляется.
Возможно, она все-таки ошиблась ночью, и это был тот же самый голос. Просто у Светы Петровой изменились планы, настроение испортилось. Ну, мало ли? Главное — этот ночной звонок не предвещал ничего хорошего. Ощущение какой-то скрытой, но очень близкой опасности не давало Кате покоя.
Она отпустила Жанночку домой. Пашу приглашать к себе не решилась. Отправилась к нему сама. Как-то нехорошо сразу после похорон приглашать в дом человека, который… Который что? Впрочем, ответа на этот вопрос Катя пока не искала. Вопросов и так хватало.
Паша Дубровин прослушал обе кассеты несколько раз, сначала каждый разговор целиком, потом поочередно, по фразе.
— Да, ты права. Это два разных человека. Я все-таки не понимаю, почему ты не хочешь все рассказать следователю?
— Да они и так знают, — махнула рукой Катя, — оперативник, майор Кузьменко, заходил ко мне на днях. Оказывается, желающие поведать следствию о звонках и прочих прелестях нашлись и без меня. Мне оставалось только подтвердить, что да, звонки были. Однако никаких серьезных угроз они не содержали и, вероятно, к убийству отношения не имеют. А щепки в подушке — вообще чушь. Я не собираюсь обсуждать это всерьез.
— А про последний звонок ты не хочешь рассказать? Кассеты не хочешь дать им послушать? С бомжем Бориской не собираешься познакомить этого майора?
— Нет.
— Почему?
— Бомж Бориска вряд ли станет откровенничать с милицией. Если сейчас у меня есть шанс вытянуть из него хоть что-то, то стоит напустить на него милицию — он будет молчать, как партизан, а то и вообще исчезнет. Он их не любит и боится.
— Ну хорошо, а почему ты не хочешь сказать им про последний звонок?
