Александра Маринина - Фантом памяти
В 18.50 к платформе подошел поезд Берлин - Мюнхен, ровно в 19.00 тронулся. Я возвращался во Франкфурт отнюдь не победителем. Завтра утром мы улетаем в Москву.
ГЛАВА 15
Стюардесса убрала подносы с остатками еды, я попросил еще кофе и покосился на Мусю, которая от обеда отказалась и сосредоточенно листала какие-то бумаги. Пока я прохлаждался в Кельне, она успела провести массу встреч и решить множество вопросов, подписала несколько предварительных соглашений по поводу своих авторов и теперь, как я понимаю, систематизировала результаты своего трехдневного ударного труда.
- Что у нас в ближайшие дни? - спросил я. - Я нужен?
- Кажется, нет, впрочем, надо проверить. - Кошечка полезла за своим бесценным органайзером, полистала его.
- Похоже, до первого ноября ты совершенно свободен. Первого мы летим в Амстердам.
- Значит, я могу расслабиться? Хочу сразу же уехать на дачу, закончить книгу, мне осталось совсем чуть-чуть, буквально несколько эпизодов. Закончу и сразу же возьмусь за роман о подлых ментах.
- А финал? Ты говорил, что не можешь придумать последнюю сцену. Придумал?
- Пока нет. Но уверен, что, пока буду сидеть на даче и дописывать недостающие куски, он сам собой родится. Ты же знаешь, у меня всегда так.
- Знаю, - Муся слегка улыбнулась и снова вернулась к своим бумагам.
На самом деле я был настроен не столь оптимистично, как пытался продемонстрировать Кошечке. С концовкой книги что-то не складывалось просто катастрофически. Я понимал, что мой герой-композитор в конце концов уедет из деревни в поселок, где снимает дом, и уедет с ощущением полного понимания происходящего. Но для финала нужна была нота, сильная, мощная, а ее я никак нащупать не мог. Вернее, мне то и дело казалось, что я вот-вот ее найду, почувствую, что она где-то здесь, рядом со мной, но она ускользала, и все мои попытки поймать ее и удержать пока ни к чему не привели. Точно так же я чувствовал близость "момента истины", и точно так же чувство сие плодов не приносило. Я не мог нащупать слабый кирпич в кладке стены и не мог найти главную мысль для финала книги. Только понимал, что композитор должен испытывать глубокую благодарность и к Анне, и к Марии. К Марии понятно за что: за науку. А к Анне? Ни один из написанных на сегодняшний день эпизодов не предполагал подобных чувств к холодной и замкнутой красавице, над которой к тому же еще и злой рок тяготеет, но я был уверен, что благодарность должна быть. Только вот за что? Мне казалось, что, как только я это пойму, финал книги выпишется автоматически. Благодарность...
Вместо того чтобы думать о книге, я вдруг съехал мыслями в свои школьные годы. На уроках математики я сидел за одной партой с Иркой Бенедиктовой, самой умной девочкой в классе, круглой отличницей. Кроме того, она была еще и красивая, и очень спокойная и дружелюбная, совершенно не задавака, несмотря на то что папаня ее занимал какой-то жутко высокий пост в каком-то министерстве, чуть ли не заместителем министра был. Ирка ужасно нравилась мне, я даже был почти влюблен в нее. И кто знает, как сложились бы наши отношения в романтическом плане, если бы не та злосчастная контрольная по алгебре в девятом классе.
Одним из заданий контрольной было построить отрезок, равный корню из двух. Уж не знаю, какой боженька меня в этот момент поцеловал в темечко, но я мгновенно сообразил, что задачка на самом деле находится на стыке алгебры и геометрии и что заниматься вычислениями в данном случае не нужно. Достаточно просто построить прямоугольный треугольник с катетами, равными одному сантиметру, и длина гипотенузы окажется равной точнехонько корню из двух. Я быстренько выполнил требуемое, решил остальные примеры и огляделся. Ирка сидела с несчастным видом и логарифмической линейкой в руках, видно, пыталась выйти из положения чисто алгебраическим способом. Я толкнул ее в бок и развернул листок с контрольной так, чтобы ей было видно. Ирка - умница, сразу сообразила, в чем тут фокус, и благодарно улыбнулась мне.
Через три дня учительница математики раздала нам проверенные контрольные. Ирка, естественно, получила свою пятерку, никаких других оценок у нее отродясь не было. На моем же листочке красными чернилами красовалось: "2. Списано у Бенедиктовой". Разумеется, учительнице и в голову не пришло, что отличница Бенедиктова может не справиться с заданием, поэтому полагала, что "хорошист" Корин наверняка списал у нее. Как же могло быть иначе? Ведь, как выяснилось, из всего класса эту хитрую задачку про корень из двух решили только мы двое. Ну Бенедиктова - это святое, она, конечно же, сама додумалась, на то она и самая умная в классе. А Корин - не самый умный, он такой же, как все остальные, поэтому раз все остальные не решили, то как же он мог? Не мог. Стало быть - списал.
Я постарался не потерять лица, все-таки девочка мне нравилась, и, с трудом борясь со жгучими слезами обиды от такой несправедливости, криво усмехаясь, показал свою контрольную Ирке. Не знаю, чего я ждал тогда от нее: сочувствия, удивления, возмущения, готовности честно объясниться с учительницей и рассказать ей, как было дело. Но чего-то ждал. Чего угодно, только не холодного молчания. Ирка Бенедиктова, красавица и умница, ничего не сказала, даже не посмотрела на меня. Просто отодвинула листок на мою половину парты и отвернулась.
На следующем уроке математики она сидела за другой партой, пересела к нашей записной двоечнице, поменявшись местами с ее соседом. Со мной Ирка была с того дня холодно-сдержанна, но и то только тогда, когда от общения со мной было уже никак не увернуться. Иными словами, она стала избегать меня.
Сказать, что я страдал, - это ничего не сказать. Причем страдал-то я не по Ирке, все равно мы учились в одном классе и все равно вне школы не встречались. Я страдал от несправедливости и ощущения полной беззащитности. Ирка понимала, что поскольку я влюблен в нее, то не пойду к училке жаловаться, искать правду и добиваться другой оценки. Она использовала мое доброе к себе отношение. Более того, я сделал ей добро дважды, сначала подсказав решение, а потом промолчав, спасая ее репутацию непогрешимой отличницы. И рассчитывал я за все за это на хоть какую-то благодарность. Пусть она не кинулась меня защищать, хотя я в глубине души ждал этого, но потом она могла бы наедине сказать какие-то слова, которые утешили бы меня, извиниться, да, на худой конец, яблоком угостить! Меня устроил бы любой жест с ее стороны, который мог бы интерпретироваться как "спасибо тебе, Андрюша, я не думала, что так получится. Ты замечательный". Но ничего даже отдаленно похожего я не дождался.
Пострадав некоторое время и поплакав ночью в подушку, я сформулировал для себя вывод: если ты сделал кому-то добро, жди, что в скором времени этот человек от тебя отвернется. Когда я стал чуть старше, ту же самую мысль прочел у Лабрюйера: вместе с благодарностью за услугу мы уносим с собой добрую долю расположения к тому, кто нам эту услугу оказал. То есть в свои шестнадцать я оказался в общем-то не так уж и не прав.
А еще спустя некоторое время в голову мне пришло, что я сам во всем виноват: не надо было показывать Ирке решение, и ничего не случилось бы. Я получил бы свою заслуженную пятерку, Ирка - четверку или, на худой конец, тройку, но я не оказался бы благодетелем круглой отличницы, наоборот, посочувствовал бы ей, утешил, в кино пригласил бы тоску развеять. Словом, имел бы возможность повести себя как мужчина. Я же проявил инициативу и был за это жестоко наказан. Хотел помочь девочке, которая мне нравится, а в итоге сам себе навредил. И "пару" схлопотал непонятно за что, и Ирка от меня отстранилась.
Отсюда последовал второй вывод: никогда не лезь с помощью, если тебя об этом не попросили. Не стремись к тому, чтобы люди испытывали к тебе благодарность, тогда они будут тебя любить.
Из этой посылки логично вытекал вывод третий: даже если тебя попросили о помощи - не кидайся немедленно просьбу выполнять и помогать. Подумай сперва, не потеряешь ли этого человека, если он вынужден будет испытывать к тебе благодарность. И если есть опасность, что потеряешь, то сошлись на то, что у тебя нет возможности сделать то, о чем тебя просят, посетуй на отсутствие необходимых знакомств, на собственное неумение, на черта лысого и бабу-ягу на помеле, пригорюнься, пусти слезу, посоветуй, к кому еще можно обратиться. Впоследствии непременно поинтересуйся, получилось ли, попроси держать тебя в курсе. Словом, проявляй самое горячее участие, но именно только проявляй. Реальную помощь не оказывай. Тогда сохранишь с человеком самые добрые и приятные отношения. Ведь вариантов чаще всего бывает только два: либо человек будет тебе очень благодарен и станет меньше тебя любить, либо его благодарность окажется не столь велика, и тогда уже ты сам будешь испытывать недовольство. И в том, и в другом случае охлаждение неизбежно. Конечно, возможны и исключения, когда мера благодарности полностью соответствует твоим ожиданиям, а человек при этом не перестает к тебе хорошо относиться, но в реальной жизни это случается крайне редко.
