Эдгар По - Заколдованный замок (сборник)
В Париже мне приходилось слышать, что заведение господина Майяра основано на так называемой «свободной системе». Здесь стремились избегать любых наказаний и ограничений, пациентам предоставлялась полная свобода, но при этом за ними постоянно скрытно наблюдали. Большинству больных разрешалось находиться среди здоровых.
Помня об этом, я соблюдал осторожность в разговоре с незнакомкой, поскольку не был уверен, принадлежит ли она к числу пациентов или персонала лечебницы. Таинственный блеск в ее глазах наводил на мысль, что дама эта не из числа здоровых. Я ограничился общими темами, которые не могли бы вывести из равновесия даже буйного сумасшедшего. Ответы женщины были исчерпывающими, я отметил оригинальность ее суждений и наблюдений, полных здравого смысла. Но я был хорошо знаком с природой различных маний и не считал разумные слова доказательством здравомыслия, поэтому продолжал общаться с новой знакомой крайне осторожно.
Лакей, облаченный в ливрею, внес поднос с фруктами, вином и прохладительными напитками. Я занялся угощением, а загадочная дама вскоре покинула комнату. Когда она удалилась, я вопросительно взглянул на директора.
— Нет, — улыбнулся он, — о нет! Эта особа — член моей семьи, племянница, и, пожалуй, самая вменяемая женщина из числа моих знакомых.
— Прошу простить меня за нелепые подозрения, — смутился я. — Кажется, я знаю, как загладить вину. В Париже много говорят о ваших методах, и я подумал, что, возможно, так сказать…
— Вам не в чем извиняться, — улыбнулся месье Майяр. — Скорее я должен вас поблагодарить за предусмотрительность, которую вы проявили. Редко можно видеть такую осторожность в молодых людях. Несколько раз у нас возникали прискорбные осложнения из-за легкомыслия посетителей. В ту пору мы практиковали мою систему, то есть позволяли пациентам свободное передвижение, и это порой приводило в ярость неосведомленных гостей, осматривавших клинику. Мне пришлось более строго отбирать пациентов и совершенно исключить доступ к тем, на чье благоразумие я не мог положиться.
— В ту пору вы применяли вашу систему… — эхом повторил я слова директора. — Я правильно вас понял? Значит, ваша знаменитая система больше не используется?
— Нет, не используется, — ответил он. — Несколько недель назад мы решили окончательно отказаться от нее.
— Я удивлен!
— Видите ли, месье, — вздохнул господин Майяр, — мы поняли, что возвращения к старым методам не избежать. «Свободная система» оказалась слишком опасной, мы переоценили ее преимущества — я убедился в этом на собственном опыте. Мы стремились действовать в рамках разумной гуманности — но потерпели поражение. Жаль, что вы не навестили нас раньше. Думаю, вы уже знакомы с деталями «свободной системы», не так ли?
— Не совсем. Все, что я знаю, мне известно только в пересказах.
— Тогда попытаюсь дополнить. Пока система действовала, пациентам дозволялись любые фантазии и причуды. Больше того, мы не только смотрели на это сквозь пальцы, но и поощряли. В этом и состояло лечение. Ничто так не затрагивает слабый рассудок сумасшедшего, как argumentum ad absurdum — то есть доведение его желаний и стремлений до последнего предела. Например, у нас были пациенты, считавшие себя курами и петухами. Что ж, мы приняли это как факт и, если пациент вел себя «не по-куриному», бранили его, при этом этак с неделю кормили куриным кормом. Уверяю вас — зерна кукурузы, рубленая трава и мелкий гравий творят настоящие чудеса!
— И такой подход применялся ко всем больным?
— Ни в коем случае. Мы возлагали большие надежды на простые развлечения, вроде музыки, танцев, гимнастических упражнений, настольных игр и книг определенного содержания. К пациентам мы относились как к пострадавшим от физических расстройств и никогда не употребляли слов «безумие» или «душевная болезнь». Мы добились того, чтобы каждый душевнобольной следил за поступками и намерениями других. Чтобы понять сумасшедших, необходимо подчинить своей воле их тела и души, и только благодаря этому мы могли обходиться без дорогостоящих охранников и санитаров.
— Значит, у вас не использовались никакие наказания?
— Никогда.
— И вы не изолировали пациентов под стражей?
— Исключительно редко. Иногда болезнь переходила в критическую фазу и принимала буйный характер. Тогда мы помещали пациента в специальную камеру, чтобы его состояние не передалось остальным, и держали его там до тех пор, пока он не перестанет быть опасным для окружающих. Но буйных маньяков мы здесь не держим, их, как правило, переводят в государственные больницы.
— И вы полагаете, что сейчас все изменилось к лучшему?
— Я в этом убежден. У «свободной системы» были свои недостатки и риски. К счастью, ее прекратили использовать во всех французских клиниках для душевнобольных.
— Поразительно! — воскликнул я. — Я был уверен, что ныне просто не существует никакого другого метода лечения помешательств!
— Вы еще молоды, мой друг, — ответил месье Майяр, — но придет время, когда вы научитесь судить о вещах и делах, не прислушиваясь к досужей болтовне. Не верьте ничему, что слышите, и верьте лишь половине того, что видите. Вас просто ввел в заблуждение какой-то невежда. После ужина, когда вы немного отдохнете от поездки, я с удовольствием покажу вам весь наш дом и поясню самый эффективный из всех когда-либо созданных методов лечения психических заболеваний.
— Это ваш метод? — спросил я. — Одно из ваших достижений?
— Отчасти это так, — ответил он. — Но и этим я весьма горжусь.
Я беседовал с господином Майяром около двух часов, а тем временем он показывал мне местные сады и оранжереи.
— Я не стану сейчас знакомить вас с нашими пациентами, — заметил он как бы между прочим. — Для человека непривычного это слишком шокирующее зрелище, а я не хочу испортить вам аппетит. Сперва как следует отужинаем. Могу предложить вам телятину а-ля Сен-Мену с цветной капустой под белым соусом и пару стаканчиков «Кло де Вужо», чтобы как следует стабилизировать ваши нервы.
В шесть часов был накрыт стол. Мы с директором прошли в просторную столовую, где уже собралось человек двадцать пять — тридцать. Очевидно, эти люди занимали здесь высокое положение, хотя кое-что в их нарядах показалось мне слишком вычурным.
Я обратил внимание, что примерно две трети присутствующих составляли дамы. Большинство из них были в возрасте лет семидесяти — сплошь обвешанные драгоценностями и в открытых платьях, безобразно обнажавших увядшие груди и руки. Лишь немногие из этих платьев были хорошо сшиты или хотя бы были к лицу их владелицам. Оглядевшись, я заметил ту самую молодую женщину, которую месье Майяр представил мне в своем кабинете — и буквально остолбенел, увидев на ней юбку с фижмами, туфли на высоком каблуке и неряшливую шляпку с брюссельскими кружевами, которая была ей до того велика, что выглядела смехотворно и нелепо. А ведь при нашей первой встрече она была привлекательна, одета со вкусом и в глубоком трауре.
Коротко говоря, наряды людей за столом меня удивили, но, вспомнив о «свободной системе», я решил, что господин Майяр решил скрыть от меня правду о том, кем были эти люди. Очевидно, он опасался, что ужин с сумасшедшими вызовет у меня неприятные чувства. Но тут я вспомнил рассказы моих парижских друзей о южанах, что те — люди странные, эксцентричные, упорно держащиеся старых традиций, и все мои опасения рассеялись.
Сама столовая была просторная и уютная, но изящества ей явно не хватало. На полу не было ковра, хотя во Франции в старых замках нередко обходятся без ковров, на окнах отсутствовали шторы, и все они были заперты железными ставнями с тяжелыми засовами. Окна выходили на три стороны, так как столовая располагалась в крыле здания, а с четвертой стороны находилась дверь во внутренние помещения. Всего я насчитал не меньше десяти окон.
Стол был великолепно сервирован и уставлен всевозможными деликатесами. Обилие блюд оказалось прямо-таки варварским — одного мяса хватило бы на целый пир. Никогда в жизни я не видел такого щедрого и расточительного ужина. Но всему этому явно недоставало вкуса, к тому же я, привыкший к ровному и мягкому освещению, жестоко страдал от ослепительного сияния сотен свечей в серебряных канделябрах, расставленных на столе и по всей комнате. Прислуживали нам несколько расторопных лакеев, а за большим столом в дальнем конце столовой сидел оркестр — семь или восемь человек со скрипками, дудками, тромбонами и барабаном. Эти парни меня чрезвычайно раздражали, время от времени издавая всевозможные звуки, выдаваемые ими за музыку, которая, как оказалось, была по вкусу всем, кроме меня.
Я не мог отделаться от ощущения странности всего, что происходило вокруг. Но ведь, в конце концов, в мире столько разных людей со своими мыслями, причудами, привычками и традициями! К тому же мне довелось попутешествовать и многое повидать, так что я придерживался принципа «nil admirari», что в переводе с латыни означает «ничему не удивляйся». Поэтому, сохраняя невозмутимый вид, я уселся по правую руку от хозяина и, будучи весьма голодным, по достоинству оценил местную кухню.
