Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»
Когда Ваш друг Ганс называл меня неонацисткой, он был прав, тысячу раз прав. Я бы только убрала эту приставку «нео» — полковник Раабе воспитал меня нацисткой старого образца.
— …Ты уже выросла, — сказал мне полковник, — и пришло время тебе узнать правду о трагической странице нашей семейной истории, которую мы всеми силами храним в тайне. Мужайся, моя девочка, я знаю, у тебя сейчас уже достаточно сил, чтобы выслушать меня и отомстить за поруганную честь семьи.
Полковник отвернулся, чтобы я не увидела, как блеснули в его глазах слезинки. По-моему, он в эти минуты и сам верил в то, что мне рассказал. Оказывается, по его словам, в конце апреля 1945 года, когда полковник с другими верными долгу солдатами отбивал яростный штурм Берлина красными, в коттедж, где жили фрау Раабе и Ирма-старшая, пробралась группа русских разведчиков во главе с капитаном. Эти варвары заперли фрау Раабе в подвал, а над ее дочерью зверски надругались. Они осквернили дом и подожгли его. Женщин спасли соседи. Ирма-старшая потеряла рассудок. Внешне это почти не проявлялось, но она оказалась в плену у маниакальной страсти — найти этого русского капитана и убить его. Полковнику удалось увезти семью из Берлина в американскую зону и здесь уже заняться лечением дочери. Пришлось даже пойти на то, чтобы при Ирме-старшей постоянно находились верные люди — она несколько раз пыталась бежать, чтобы отомстить русским.
Когда дочери стало лучше, полковник выдал ее замуж за приличного, лишенного предрассудков человека, общих с ним взглядов на Германию и ее будущее. Но болезнь удалось приглушить только на время, она прогрессировала. И зная, что умирает, дочь сказала отцу, то есть полковнику, моему деду: «Умираю с надеждой, что за меня отомстят».
— Я сделал все, что в моих силах, чтобы ты выросла сильной нравственно и физически. Помни о муках своей матери, имя которой перешло к тебе, как и ее боль, и ее надежды на месть, — так закончил свой рассказ полковник СС фон Раабе.
Теперь Вам понятно, Алекс, почему я, встретив Вас, пришла в ярость? Ведь перед моими глазами была истерзанная мать!
Вот как выглядела в изложении полковника моя родословная, вот какие строки были записаны на ее самой печальной и трагической странице. Нечего и говорить, Алекс: я свято верила всему, что мне преподнесли на жертвенном семейном блюде. Помню себя совсем маленькой: я иду вместе с моим дедом, он в полковничьем мундире, мальчишки пялят глаза на кресты, а такие же, как и он, «старые солдаты» вскидывают руки в приветствии: «Хайль!» Просто «хайль!», но всем все понятно. Помню себя постарше: полковник вырезал из какого-то журнала большую фотографию русского генерала, приладил ее вместо мишени, протянул мне парабеллум: ну-ка, попробуй, девочка… Я попробовала…
И еще помню: мы в черных рубашках, череп и кости на спинах, молотим велосипедными цепями женщин, вышедших на демонстрацию против «запрета на профессии», нам весело — какой визг разносится на всю улицу! Многое можно вспомнить. А теперь вернемся снова к родословной моей семьи, ибо я теперь знаю все ее действительно черные и трагические страницы.
Моя бабка покорно вышла замуж за эсэсовца, он убивал, а она обслуживала его, он слал шикарные посылки из России, а она радовалась им. В подвале своего коттеджа она действительно сидела во время боя — русские позаботились о ее безопасности. Даже когда полковник упрятал дочь в клинику для душевнобольных, она немножко поплакала и пришла к мысли, что, может, так и лучше.
Мой отец не покончил с собой, как мне говорил полковник, и не был убит идейными противниками на своей вилле — так гласит официальная версия. От защиты бывших нацистов на судебных процессах он перешел к консультированию подпольной гангстерской корпорации, промышлявшей наркотиками, и одновременно стал платным агентом полиции. Его убили дружки по темным делам, что-то не поделили. Об этом мне рассказал Ганс Каплер, и он же дал копии документов судебного процесса над торговцами наркотиками, в которых говорится о том, что произошло на нашей семейной вилле.
Моя мама Ирма… Передо мною ее фотография — она была такой красивой! И сейчас, когда мне известна вся ее жизнь, я преклоняюсь перед нею и говорю себе: если был в нашей семье действительно достойный человек — так это она, Ирма-старшая, которой выпало счастье трудной и горестной любви.
Я читаю и перечитываю ее письма к Егору Адабашу и вижу их вдвоем: моя мама, совсем юная, в белом платье, с красной гвоздикой в прическе, и он… Каким он был, я не знаю, но, наверное, мужественным и храбрым, если его так любили! Кажется, я должна была бы испытывать к нему неприязнь, ревность — ведь он и мама любили друг друга, а у меня другой отец. Но, видит бог, они достойны только уважения.
Ганс мне рассказал, почему не отвечал на письма мамы Ирмы капитан Адабаш. Что же, смерть на поле боя — достаточно серьезная причина… Осталось, дорогой Алекс, дописать последние странички своей исповеди. У полковника фон Раабе есть в кабинете сейф, в котором он держит документы, оставшиеся от войны. «Мой личный архив» — так он говорит. Аккуратность и еще раз аккуратность! Я открыла этот сейф, заранее сделала слепок ключа. Там лежала рукопись его воспоминаний с пометой «Издать после моей смерти». Дед писал, ничего не скрывая, в полном соответствии со своими представлениями о сверхчеловеке, о праве на убийство, «дарованном» ему фашизмом. И вот что я узнала… Мой дед, тогда младший продавец в магазине, вступил в СС в восемнадцать лет, в 1925-м, когда охранные отряды наци были только созданы и насчитывали всего несколько десятков человек. Первое, что он и его «соратники» сделали, — это сожгли магазин и забили насмерть его хозяина. Потом Раабе не раз выполнял «почетные» поручения — вместе с другими охранял видных фашистских ораторов на открытых собраниях. Однажды он стоял у трибуны, на которой ораторствовал Гиммлер. Кто-то из слушателей попытался возражать «пророку», и тогда Раабе раскроил «красному» кастетом череп. Генрих Гиммлер заорал:
— Уберите эту свинью! — и ткнул пальцем в лежавшего ничком в луже крови человека. — Так будет с каждым, кто посмеет встать на нашем пути! Наши парни не знают колебаний и страха, когда перед ними враг! Запомните это!
Раабе, вытянувшись в струнку, с обожанием, не мигая, смотрел на Гиммлера: как он еще молод, наш Генрих, всего двадцать восемь, но какая убежденность и вера!
После собрания Гиммлер подозвал Раабе к себе:
— Кто ты?
— Раабе, Пауль!
— Ну какой же ты Ворон![7] — захохотал Гиммлер, у него было хорошее настроение, убийство взбодрило его, будет что рассказать Адольфу. — Вороны живут долго, но питаются падалью, К тому же их почему-то обожают эти недоноски из интеллигентов. А ты знаешь вкус крови! Нет ты не ворон, ты коршун!
— Так точно! — выкрикнул Раабе. — Хайль Гитлер!
— Хайль! — ответствовал Гиммлер. — Действуй так и дальше… Гайер! Нашему движению нужны решительные парни.
Вот так Раабе стал Гайером.
Он все годы гордился, что «сам» Гиммлер дал ему новое имя и требовал, чтобы и «партайгеноссе» и эсэсовцы именовали его именно так: Гайер — Коршун..
Когда я все это рассказывала Гансу, он сделал такой вывод: «Теперь я понимаю, почему Алексей не нашел в трофейных документах офицера СС по фамилии Гайер, а я не встретил его в архивных документах». Чуть позже Ганс сообщил мне, что отыскался приказ о присвоении Раабе звания штандартенфюрера и другие упоминания о нем…
Алекс, в сейфе лежали также письма полковника с фронта своей жене. Его воспоминания и письма свидетельствуют: почитаемый мною дед — палач и убийца.
И свое состояние он сколотил из награбленного у вас в России в годы войны: ценности, картины и прочее — «золотая» пыль конфискаций и дань, собранная в карательных акциях.
В одном его письме из России есть такие строки:
«Только что возвратились из экспедиции против партизан. Ты, моя дорогая, не представляешь, как это тяжело. Пыль, грязь, эти варвары живут без всяких удобств и умеют хорошо делать только одно — размножаться. Представляешь, сколько их, если только в одном маленьком селении под названием Адабаши скопилось около двухсот, и это не считая ранее обезвреженных. Идиоты-полицейские из местных — помощники плохие, все приходится проверять».
А в другом письме говорится:
«Меня здесь называют Гайером — Коршуном, одно это имя внушает им страх…»
Думаю, что моя мама Ирма обязательно написала бы об этом своему капитану Адабашу. Вместо нее это делаю я — пишу Вам.
Понимаю, что лучшим подарком для Вас, поступком достойным памяти Ирмы-старшей, были бы переданная Вам рукопись «воспоминаний» и письма Раабе.
Простите, но сделать это пока выше моих сил Вот что хотела я Вам написать. Будьте счастливы и спасибо Вам за добрую память о моей маме.
