Ли Ванс - Расплата
— Он там? — спрашиваю я, с трудом веря в то, что Лиман может быть так близко.
— Да, — коротко отвечает Владимир.
Когда я делаю шаг вперед, он касается моего плеча. Скосив на него глаза, я вижу у него в руке пистолет, повернутый рукояткой ко мне. Я беру оружие и взвешиваю его на ладони. Это автоматический пистолет, он меньше пистолета моего отца и не такой тяжелый. Я передергиваю затвор и большим пальцем снимаю оружие с предохранителя. Я снова делаю шаг к гаражу, но Владимир опять касается моего плеча.
— Ну что еще?
— Слушайте, — хрипло говорит он, и изо рта у него вырывается пар, отчетливо видимый в морозном воздухе. — С английским мне тяжело.
Я нетерпеливо киваю.
— Миссис Жилина говорит вещи, некоторые, — он гладит ладонью одной руки другую, — правда. А некоторые… — Владимир поворачивает одну ладонь и легонько бьет ее ребром по другой ладони, как будто нанося удар топором, и делает жест, будто сметает отрубленную часть.
— Меньше, чем правда? — предполагаю я, пытаясь понять его. — Полуправда?
Он кивает, хватает меня за предплечье и наклоняется ко мне, чтобы поцеловать в обе щеки. Его глаза сверкают. Я даже представить себе не могу, к чему все это.
— Мне жаль, — говорит он. — Вы понимаете? Она говорит, а я делаю, но не знаю. Мне жаль. Это мое одно слово.
— Лиман ведь убил мою жену, верно? — спрашиваю я, желая убедиться, что никакой путаницы не возникло.
— Да.
— И я собираюсь убить его.
— Да.
— Значит, проблемы нет?
— Нет, — подтверждает Владимир. — Проблемы нет. Но я говорю: мне жаль. Что не знал.
— Об этом не волнуйтесь, — отвечаю я, снова поворачиваясь к гаражу. У меня нет времени выяснять, что его беспокоит. — Вы прощены.
Внутри гаража воняет дымом, дерьмом и пропаном: в углу на полную мощность включен переносной обогреватель. Пол, потолок и три из четырех стен покрыты листами пластика; все окна забиты. В центре комнаты стоят два стула, обращенные сиденьями друг к другу, а между ними — высокий торшер без абажура. Ближе к двери сидит тот русский, который курил на улице (сигарета все еще свисает с его губы) и рассматривает порнографический журнал. У стены позади него стоит железная бита и видеокамера на треноге, направленная на второй стул.
Ко второму стулу клейкой лентой привязан Лиман, пол вокруг него усыпан сигаретными окурками. Лиман обнажен, во рту у него кляп, на полу лужа из крови и мочи. Голова его завалилась набок, глаза закрыты. Бо́льшую часть его тела покрывают гематомы, лицо и грудь в маленьких круглых волдырях. Владимир говорит что-то сидящему русскому. Тот встает, хватает Лимана за волосы, поднимает его голову и несколько раз отрывисто бьет его по щекам. Лиман не реагирует. Тогда мужчина вынимает изо рта горящую сигарету и засовывает ее Лиману в ноздрю. Лиман резко просыпается и кричит. Его крик заглушается кляпом, конечности спазматически дергаются.
— Давай, — говорит Владимир, когда русский поворачивает лицо Лимана ко мне. — Стреляй.
Я делаю шаг вперед и прижимаю пистолет ко лбу Лимана, в точности как я представлял себе это тысячу раз. Глаза Лимана двигаются под полуприкрытыми веками, он издает стон, и по ножке стула сбегает очередная струйка мочи.
— За Дженну, — говорю я.
«Это неправильно», — внезапно произносит голос Дженны, и неожиданно я вижу комнату как бы ее глазами — себя с оружием в вытянутой руке, Лимана, в ужасе мычащего что-то в кляп, и выжидающе молчащих русских. Отмахнувшись от ее слов, я делаю глубокий вдох и приказываю себе стрелять. Мой палец уже готов нажать на спусковой крючок, но тут из глаза Лимана выползает кровавая слеза и медленно спускается у него по щеке. Это неправильно. Я делаю шаг назад и направляю пистолет в потолок, чувствуя, что я весь покрыт потом.
— Я этого не сделаю, — запинаясь, говорю я Владимиру. — Я не собираюсь совершать хладнокровное убийство. Забирайте своих людей и убирайтесь отсюда. Я выжду пару часов и вызову полицию.
— Так лучше, — отвечает Владимир и забирает у меня пистолет. Он быстро поднимает руку, прикладывает оружие к голове Лимана и стреляет. Звук не громче, чем хлопок в ладони. Тело Лимана рефлекторно корчится, из дыры у него за ухом идет дым, а комнату наполняет запах горелых волос. Я сгибаюсь пополам, и меня выворачивает, а все русские, кроме Владимира, смеются.
Владимир похлопывает меня по спине.
— Так лучше, — повторяет он. — Вы не созданы для убийства.
47
— Я не понимаю, — слабо протестую я.
Я снова сижу в кресле-качалке на балконе, и желудок у меня никак не успокоится. Миссис Жилина тихонько раскачивается рядом со мной и задумчиво смотрит на океан.
— Выпейте чаю, — предлагает она, кивая на столик между нами.
Я беру чашку и делаю глоток, пытаясь избавиться от вкуса рвоты во рту.
— Владимир убил его.
— Да, — спокойно отвечает она. — Вчера вечером мы отправили в «Цайц» видеозапись признания Лимана и дали им двадцать четыре часа на то, чтобы либо оформить передачу нам лекарства от туберкулеза, либо расплатиться за отказ. Они согласились, но при одном условии: что Лиман и его сообщники должны замолчать. Владимир хотел избавиться от Лимана раньше, но я приберегла его для вас.
От ее слов мне становится еще хуже. Она приберегла для меня Лимана так, будто держала теплым обед для Кати или Андрея, когда они в детстве приходили домой позже обычного.
— Но вы говорили, что Лиман нужен «Цайц» живым.
— Я спросила вас, что бы вы сделали, если бы таково было их условие. Вы поэтому не убили его?
— Нет. — Этот разговор слишком сюрреалистичен, чтобы возмущаться.
— Вы удивили меня своим поступком. Будь я на вашем месте, я бы не колебалась.
Я неожиданно понимаю, что мой отец тоже выстрелил бы. Не моргнув глазом.
— Не знаю. — Я никак не могу разобраться в себе. — Может, просто есть вещи, которых я никогда не сделаю.
Миссис Жилина поворачивается ко мне и вперяет в меня взгляд.
— Лиман и его сообщник были ничтожными, злобными людишками. Они заплатили за свои преступления. Теперь пришло время отомстить «Цайц». У «l’Etoile» есть двести миллионов наличными, плюс неограниченные права на весь пакет акций Уильяма и на лекарство «Цайц». Пакет акций и наличные деньги в сумме составляют значительно больше миллиарда долларов, так что вы сможете производить лекарство.
— Я?
— Разумеется, вы, — напористо заявляет она. — А кто еще? Я слишком стара, Андрей при смерти, ни Владимир, ни Эмили не разбираются в бизнесе, а с Кати хватит и «Терндейл». Остаетесь вы.
— Нет, — отказываюсь я. Да кем она себя возомнила?
— Почему? — требовательно спрашивает миссис Жилина.
Я делаю еще один глоток чая, пытаясь собраться с мыслями.
Чай горький на вкус.
— По двум причинам. Во-первых, я не знаю, откуда взялись эти деньги, и я не уверен, что вы говорите мне правду. «l’Etoile» только что потратила миллиард долларов на то, чтобы выкупить ценные бумаги, подделанные Андреем. Как же у вас может по-прежнему оставаться больше миллиарда? И во-вторых, потому что я не хочу иметь никаких дел ни с вами, ни с Владимиром, ни с кем-нибудь другим, работающим на вас. Вы мне не нравитесь, и мне не нравится то, что вы делаете.
— Потому что я приказала Владимиру застрелить человека, убившего вашу жену? Человека, на смерти которого вы сами настаивали?
— Дело не только в этом. Вы упомянули сообщника Лимана. Его звали Франко, и его убил бывший полицейский по фамилии Ромми. Кто-то схватил Ромми и забил его до смерти.
— Лиман назвал нам Франко, — холодно отвечает миссис Жилина. — Владимир следил за домом, когда приехал мистер Ромми, и услышал выстрелы. Если бы Владимир не сделал того, что сделал, вы, скорее всего, сейчас находились бы в тюремной камере. Вежливый человек поблагодарил бы нас.
Она говорит таким тоном, будто обсуждает погоду. Я вспоминаю выражение лица Тиллинг, когда она описывала раны Ромми. Я резко встаю, и чашка с блюдцем соскальзывает у меня с колен на пол и разбивается.
— Давайте я выскажусь прямо, — предлагаю я. — Я не хочу иметь никаких дел ни с вами, ни с вашим фондом.
— Вы считаете себя вправе судить меня, — язвительно замечает миссис Жилина. — Несмотря на ваше желание убить Лимана всего лишь полчаса назад, несмотря на ужасные последствия вашего решения для всего мира.
— Я был не прав. Я совершил ошибку. И не хочу совершить еще одну.
Я иду к двери.
— Я невиновна, — неожиданно говорит миссис Жилина, когда я берусь за ручку двери.
— В чем? — спрашиваю я, зная, что должен уйти прямо сейчас и не оглядываться.
— Во всем. Мне было всего девятнадцать, когда я познакомилась с Уильямом Терндейлом.
Я оборачиваюсь. Лицо миссис Жилина ярко освещает луна. Уже ничто не может повлиять на мое отношение к ней, но я хочу знать, что произошло между ней и Уильямом — хотя бы ради Кати.
