Марио Пьюзо - Первый дон
Здесь сидел их отец, наблюдая за ними, оберегая их, в его присутствии они чувствовали себя в полной безопасности.
И теперь, много лет спустя, они сидели на том же пирсе, смотрели на подернутую рябью воду, сверкавшую миллионами маленьких бриллиантов в лучах послеполуденного солнца. Лукреция привалилась к брату, он обнял ее.
– Чез, – голос ее звучал серьезно, – я слышала, что случилось с Филофилой.
– Да? – бесстрастно ответил Чезаре. – Его смерть огорчила тебя? Он не питал к тебе любви, иначе не писал бы столь мерзкие стишки.
Лукреция повернулась, коснулась его лица.
– Я это знаю, Чез. И, полагаю, должна поблагодарить тебя за все то, что ты делаешь, чтобы защитить меня. После долгих раздумий я могу даже понять смерть Альфонсо.
Но я боюсь за тебя. Не слишком ли легко ты в последнее время убиваешь? Не следует ли тебе подумать о спасении души?
Чезаре объяснил ей, что к чему:
– Если есть Бог, как описывает Его Святейший Папа, Он не запрещает убивать, иначе не было бы войн за веру.
Заповедь «Не убий» означает одно: убийство без достаточной на то причины – грех. Мы же знаем, что повесить убийцу – совсем не грех.
– Чез, а мы это знаем? – Лукреция отодвинулась, чуть повернулась, чтобы смотреть ему в глаза, этот разговор имел для нее особую важность. – Не много ли мы на себя берем, когда решаем, какая причина достойная, а какая – нет? Неверные считают, что достойно убивать христиан, христиане – неверных.
Вновь Чезаре ответил не сразу, взгляды сестры, как обычно, забавляли его.
– Креция, я стараюсь не убивать ради удовлетворения личных амбиций, только ради нашего общего блага.
Глаза Лукреции наполнились слезами, но голос остался твердым.
– Значит, будет еще много убийств?
– На войне – обязательно, Креция. Но и помимо войны иногда приходится забирать жизнь, ради доброго дела и, разумеется, чтобы уберечь нас от беды, – и он рассказал ей о том, как принимал решение повесить солдат, укравших двух куриц в Чезене.
Лукреция замялась, прежде чем продолжить. Доводы Чезаре не убедили ее.
– Меня это тревожит, Чезаре, потому что «добрые дела» ты можешь использовать как предлог для убийства неудобных тебе людей. А таких очень много.
Чезаре оглядел гладь озера.
– Нам всем повезло, что ты не мужчина. Сомнения стреноживают тебя, Креция, а это мешает принимать решения и действовать на их основе.
– Ты совершенно прав, – задумчиво ответила Лукреция. – Я действительно не уверена, какое дело надо считать плохим, а какое… – она и впрямь уже не знала, что есть зло, особенно если оно пряталось в темных закоулках души тех, кого она любила.
* * *
Когда розовый закат разлился над озером, Лукреция взяла брата за руку, и по тропе они пошли к охотничьему домику. Раздевшись донага, легли на белый пушистый ковер перед камином, в котором уютно потрескивал огонь.
Чезаре наслаждался, лаская полные груди сестры, ее мягкий живот. Она превратилась в зрелую женщину, и его еще сильнее тянуло к ней.
– Чез, сними маску перед тем, как поцелуешь меня, – нежным, любящим голосом попросила Лукреция. – С маской у меня нет уверенности, что это ты.
Улыбка сбежала с его губ, глаза потемнели.
– Я не смогу любить тебя, если увижу, что твои глаза наполняет жалость при виде моего изрытого оспинами лица. Мы с тобой, возможно, последний раз, и я не хочу портить удовольствие, которое могу получить.
– Клянусь, что не буду смотреть на тебя с жалостью, – заверила его Лукреция. – Может, даже засмеюсь, и ты, наконец, прекратишь этот дурацкий маскарад. Я же люблю тебя с того момента, как открыла глаза, а ты стоял надо мной, улыбаясь. Я играла с тобой, купалась, когда мы росли вместе. Ты казался мне таким красавцем, что я отворачивалась, боясь ослепнуть. Я видела тебя, когда у тебя было тяжело на сердце, а в глазах стояла такая грусть, что мне самой хотелось плакать. Но я никогда не буду любить тебя меньше, ценить меньше из-за каких-то шрамов на лице.
Она наклонилась над ним, и, когда их губы встретились, по ее телу пробежала дрожь. Она подняла голову, вновь заглянула ему в глаза.
– Я хочу прикасаться к тебе, видеть твои веки, сомкнутые в экстазе, пробежаться пальцами по носу, почувствовать сладость твоих губ. Я не желаю, чтобы между нами оставалась преграда, брат мой, возлюбленный, друг.
Ибо с этой ночи вся оставшаяся во мне страсть достанется только тебе.
Чезаре сел и медленно снял маску.
* * *
Лукреция вышла замуж за Альфонсо д'Эсте через представителя последнего. Вместе с брачным контрактом он прислал свой маленький портрет. Лукреция увидела на нем высокого, сурового вида мужчину, симпатичного, но держащегося очень сдержанно. Художник изобразил его в темной форме армии Феррары, с медалями и орденскими ленточками. Полоска усов под красивым длинным носом.
Черные, курчавые волосы, словно приклеенные к голове: не выбивалась ни одна прядка. Она не могла представить себе этого Альфонсо полностью, без остатка предающегося любви.
По достигнутой договоренности встретиться с ним ей предстояло в Ферраре, где молодые и собирались жить.
Однако свадьба праздновалась и в Риме, куда более пышно, чем когда она выходила замуж за Джованни и за своего любимого Альфонсо. Чего уж тут говорить, горожане никогда не видели такого празднества.
Дворцы аристократов сияли огнями, в каждом устраивался роскошный пир. Пировали на деньги Папы. Он, похоже, решил как следует тряхнуть ватиканскую сокровищницу, чтобы отметить удачное замужество дочери. Все римские рабочие его указом получили лишний выходной, а шествия и фестивали продолжались еще неделю. Костры горели в Ватикане и перед замками, а самый большой – перед дворцом Санта-Марии в Портико.
В день подписания брачного контракта Лукреция надела плащ из золотой парчи, украшенный драгоценными камнями, который по завершении церемонии сбросила в толпу с балкона. Плащ упал на придворного шута, который бегал в нем по улицам и кричал: «Долгих лет герцогине Феррары! Долгих лет Папе Александру!»
Чезаре принимал более активное участие в праздновании бракосочетания сестры. Даже выиграл уличные скачки, устроенные в ее честь.
Вечером, в кругу семьи и самых близких друзей, Лукреция станцевала несколько испанских танцев, чем доставила отцу несказанное удовольствие.
Александр, с сияющим лицом, восседал на троне и хлопал в ладоши. Чезаре, с глазами, сверкающими в прорезях золотой, украшенной жемчугом маски, стоял справа от отца. Хофре – слева.
Александр, в великолепных одеждах Папы, вдруг встал, спустился со ступеней, пересек бальный зал, направляясь к дочери. Все разговоры и смех смолкли.
– Ты окажешь отцу честь потанцевать с ним? – спросил Александр. – Ибо очень скоро ты будешь далеко от меня.
Лукреция поклонилась и взяла его за руку. Повернувшись к музыкантам, Александр назвал им танец и встал в исходную позицию. Лукреция поразилась, какой он сильный, как легок его шаг. Она вспомнила, как ребенком вставала своими крохотными розовыми туфельками на ноги отца, а он кружил ее в танце. Тогда она любила отца больше, чем саму жизнь. Тогда ей казалось, что все возможно, она еще не знала, что жизнь требует жертв.
Внезапно она подняла голову и увидела, что за спиной Александра стоит ее брат, Чезаре.
– Ты позволишь, отец? – спросил он.
Александр обернулся, с некоторым удивлением посмотрел на сына, но тут же ответил: «Разумеется, сын мой», – однако не отдал Лукрецию Чезаре, а приказал музыкантам сыграть… веселый детский танец.
Встал между детьми, одной рукой держа за руку сына, второй – дочь, и с мальчишеской улыбкой пустился с ними в пляс. Лицо его светилось счастьем.
Зрители рассмеялись, зааплодировали, а потом присоединились к ним, и вскоре танцевали все.
За исключением одного человека, который не принимал участия в общем веселье. Младший сын Папы, Хофре, стоял за троном, высокий, задумчивый, и наблюдал за происходящим без тени улыбки.
* * *
Перед самым отъездом Лукреции в Феррару Папа устроил мальчишник, на который пригласил цвет римского высшего света. Развлекали их танцовщицы, тут же стояли карточные столы.
Александр, Чезаре, Хофре сидели за главным столом, вместе со стареющим герцогом Феррары и двумя его племянниками. Альфонсо д'Эсте, жених, остался в Ферраре, замещал отца.
Отменная еда и большие кувшины отличного вина, поданные на обед, способствовали веселью.
Когда слуги унесли тарелки, сын Александра, Хофре, пошатываясь, поднялся с чашей в руке.
– В подарок от моей семьи в Неаполе и в честь моей новой семьи, д'Эсте, предлагаю вам новое развлечение… которого в Риме не видели уже многие годы.
Александр и Чезаре в недоумении переглянулись. Их покоробило упоминание Хофре «новой семьи». Но им, как и всем остальным, оставалось только гадать, какой сюрприз приготовил Хофре.
