Хуан Мадрид - Прощай, принцесса
Немного поразмыслив, я набрал номер Драпера:
— Драпер? Это я, Тони… Слушай… Да, у меня все нормально, я сейчас делаю кое-что для Матоса, но это не продлится вечно… Так я вот о чем, ты случайно не помнишь, кто из наших перешел в частные охранные фирмы? Да? Ну да, в охрану. Кто? Бальмаседа? А кто такой Бальмаседа? Ах да, Висенте, тот, что в отделе регистраций работал! И как мне с ним связаться? Да… Секунду, я запишу. Где этот долбаный карандаш? Проклятье, Драпер, я должен найти что-то, чтобы записать… Похоже, у меня тут ничего нет: повтори еще раз телефон. Ладно, так запомню… Спасибо, до свидания.
Я быстро забил номер в память мобильного и нажал на кнопку вызова. Висенте Бальмаседа когда-то служил в отделе регистраций, теперь же, по всей видимости, его можно было найти в конторе под названием «Служба безопасности „Зевс“». Трубку взяла женщина, на другом конце слышался шум, плакал ребенок. Я сказал, что мое имя Антонио Карпинтеро и мне надо поговорить с Висенте Бальмаседой.
А он, оказывается, неплохо устроился. Даже стал начальником оперативного отдела «Службы безопасности „Зевс“». Мы договорились встретиться в тот же день в половине пятого, чтобы выпить кофе в баре «Эспресо» на улице Конде де Пеньяльвер. По его словам, он много что может рассказать мне о «Тоталсекьюрити». Об «этих сволочах», как он выразился.
Я повесил трубку, но телефон вновь зазвонил. Проклятье!
Это была Лола, я узнал ее голос.
— Тони?
— Да, это я. Что случилось, Лола?
— Я тебе уже некоторое время пытаюсь дозвониться. Слушай, Матос мне все рассказал, это ужасно. Бедный Тони, тебе сильно досталось? Но вообще-то я не поэтому тебя искала, просто Хуан хочет поговорить с тобой. Он только что звонил и спрашивал, не изменился ли твой номер, потому что он тоже уже какое-то время безрезультатно пытается выйти с тобой на связь.
— Да, у меня были проблемы с телефоном, но сейчас все нормально. Передай ему, что я готов с ним пообщаться.
— Договорились… Слушай, а если нам с тобой встретиться в ближайшие дни? Я бы хотела кое-что тебе рассказать. Ну как?
— Хорошо, Лола, но только не сегодня, я буду занят вечером.
— Да, я тоже не смогу сегодня. Я позвоню завтра-послезавтра?
— Да, буду ждать.
— Отлично, пока, целую.
— Пока.
Я шел по площади Пуэрта-дель-Соль, сжимая мобильник в руке и ожидая, что с минуты на минуту услышу в трубке голос Дельфоро. В тюрьме запрещено пользоваться сотовыми телефонами, однако это не значит, что их там нет. Их имеют при себе некоторые преступники, находящиеся на привилегированном положении. И всегда существует возможность нелегально позвонить, заплатив определенную цену — всегда разную. В зависимости от обстоятельств три минуты разговора могут стоить и пять тысяч песет.
Дельфоро позвонил, когда я уже оставил позади улицу Пресиадос и шел по Гран-Виа, направляясь к Сан-Бернардо. Его голос звучал несколько искаженно. Он хотел поблагодарить меня за то, что я сделал, и назвал это «невероятными достижениями». Хуан говорил из своей камеры и вроде как был доволен. Он заплатил десять тысяч песет одному заключенному за безраздельное владение мобильником в течение получаса. Похоже, телефон принадлежал кому-то из охранников.
Сначала Дельфоро сказал, что уже смирился с тем, что я никогда не прослушаю злополучные пленки, поэтому он решил восстановить их содержание по памяти и записать. Но потом он почему-то довольно быстро перевел разговор на мою встречу с Эленой. Я удивился. Кажется, его очень волновало то, как ведет себя теперь мать Лидии.
— Слушай, Хуан, что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Она верит тому, что написано в дневнике ее дочери, и до сих пор считает, что тем проклятым утром я распустил руки. Я так и не смог ничего ей доказать.
— Видишь ли, я всегда считал, что Элена тебя очень сильно любила. По крайней мере она мне так говорила. Мне очень жаль, что все так вышло, Тони.
— В этом нет твоей вины, Хуан. А ты сам-то как? Приспособился к жизни за решеткой?
На том конце линии послышался смех:
— Я тут уже настоящий ветеран, Тони. Как у вас там дела? Как веселые сестрички Абриль поживают?
— Да вроде как всегда. Ничего не изменилось, Хуан… Только вот тебя всем нам не хватает.
— Ты даже не представляешь себе, насколько ценна свобода, Тони. Только теперь, сидя за решеткой, я понимаю, как важно иметь возможность перемещаться в пространстве согласно собственному желанию. «Свобода, друг Санчо, это одно из самых драгоценных достояний человека», — сказал Дон Кихот, и это правда, приятель, чистейшей воды правда. Если бы ты знал, как я скучаю по тем временам, когда мы заглядывали в редкие достойные бары, что еще остались в Мадриде… Выпей за меня, как только представится возможность, Тони.
— Да, обещаю.
— Слушай, я тут очень продуктивно работаю — исписал уже множество тетрадей, где-то штук пятнадцать-двадцать. Я думаю, что вскорости закончу свой роман. Только это спасает меня от тоскливых тюремных будней. Но я вот что сказать хотел… Ты знаешь, что я встречался с его высочеством? Что я знаком с ним лично? Это произошло в прошлом году, на одном из приемов в Королевском дворце, устроенном по случаю Дня книги, двадцать третьего апреля. Я говорил с ним, это очень уравновешенный и серьезный молодой человек, мне он понравился.
— Я тоже говорил с ним — не далее как вчера.
— Неужели? Матос мне ничего не сказал.
— Это не имеет никакого значения для нашего дела, Хуан. Но я спросил его, знает ли он Лидию, и он ответил, что да, что он запомнил ее после встречи на каком-то празднике.
— Ладно, Тони… Тут один приятель в дверях стоит, он за мобильником пришел… Слушай, мне нужно сказать тебе кое-что важное. Я бы мог, конечно, написать, но тут все письма проходят через цензуру, как ты знаешь. Так что я хочу сказать тебе это напрямую, чтобы ты простил меня. — Я услышал, как он засмеялся и кинул реплику куда-то в сторону «Подожди еще минутку, Иосиф». — Тут мой друг, его зовут Иосиф… Или по крайней мере он говорит, что это его имя и что он русский… А в местных списках он числится как Виктор Клементе. — В трубке снова послышался смех. — Он здорово говорит по-испански… Слушай, Тони, тебе просто необходимо навестить меня, это очень важно, меня мучает совесть, я должен тебе кое в чем признаться. Помнишь того типа, Сифуэнтеса? Его перевели в центральное тюремное управление, поговори с Матосом, может, он сможет устроить нам личную встречу. Это точно в его силах. Ты ведь попытаешься?
Я не успел ему ответить. Разговор резко оборвался, в трубке раздались гудки. Я продолжил свой путь по Гран-Виа.
Я позвонил в дверь «Пузырьков» и поднял глаза, ожидая, что Хуанита выйдет на балкон. Но в дверях показалась Каталина Великая, она остановилась на пороге, уставившись на меня:
— Ах, это ты. Чего надо?
— Я хочу поговорить с Хуанитой. В чем дело, Каталина?
Она продолжала стоять в дверном проеме, не давая мне попасть внутрь. Потом все же обернулась и закричала вглубь дома:
— Хуанита, тут Тони!
Мы оба прислушались.
— Кто? — голос Хуаниты доносился из кухни.
— Тони, он хочет тебя видеть!
Опять на короткое время воцарилась тишина.
— Ладно, пусть поднимается!
Каталина отошла в сторону и пропустила меня в бар.
— Она на кухне. — И указала на лестницу.
Будто бы я не знал!
Хуанита готовила обед. Она чистила репчатый лук и чеснок, бросала на сковородку. Когда я подошел и поцеловал ее в шею, она даже не посмотрела на меня.
— Что ты делаешь?
Она пожала плечами:
— Ты же сам видишь.
Я сел за стол у нее за спиной и закурил. Каталина молча прошла мимо и закрылась у себя в комнате. Где-то в соседнем доме чирикала запертая в клетку птичка. Удивительный парадокс — лишенные свободы пичуги поют, чтобы обозначить право на собственную территорию. Их маленькое королевство — это клетка, тюрьма.
На Хуаните были выцветшая юбка, прикрытая фартуком, свободная футболка и домашние тапочки.
Молчание постепенно начинало угнетать меня.
От плиты соблазнительно пахло овощным рагу. Постукивания шумовки о край сковородки звучали как пистолетные выстрелы. Но тут Хуанита убавила огонь, накрыла сковороду чугунной крышкой и наконец обернулась ко мне, вытирая руки фартуком.
Потом она произнесла, не глядя мне в глаза:
— Ладно…
Я подождал. Но эта игра мне нравилась все меньше и меньше. Меня всегда раздражали подобные демарши. Я не вытерпел и спросил:
— Что происходит, Хуанита?
Она наконец подняла голову, не двигаясь с места и продолжая вытирать руки фартуком:
— А ты как думаешь, Тони?
Непонятная волна гнева захлестнула меня, поднявшись от желудка к голове. Грудь все еще болела при каждом вдохе, и простая прогулка от моего дома до «Пузырьков» заставила вновь захромать. А теперь еще и это. Но я постарался успокоиться, раздавил окурок в красной железной пепельнице, которая стояла тут почти двадцать лет, — подарок представителя фирмы «Чинзано».