Саманта Хайес - Пока ты моя
– Я обязательно рассказала бы вам, но не хотела тревожить вас еще больше, – объясняет Зои, словно прочитав мои мысли. Она тянется ко мне и ободряюще похлопывает по руке. – А еще мне не хотелось, чтобы вы сочли меня неуклюжей идиоткой и плохим водителем.
Я могу понять ход ее мыслей.
– Хотите взглянуть на царапину? – Зои пытается расстегнуть молнию на своей кофте и вытащить руку из рукава.
– О нет, не стоит. Вы не должны этого делать. – Теперь я чувствую себя глупо. – Простите, что спросила.
– Клаудия, – произносит Зои и ненадолго замолкает, глядя мне в глаза, – Я сделала бы то же самое, если бы увидела кофту моей няни, перепачканную в крови.
Она смеется, вероятно, больше, чем это требуется, и начинает распарывать путаницу из ниток, которую я накрутила, пытаясь пришить пуговицу.
36
Решение съехаться с Сесилией два года назад далось мне непросто. Ни одна из нас не была к этому готова. Теперь, когда я покинула Сесилию, не могу избавиться от беспокойства за нее. Я чувствую ответственность за ее благополучие, и все же каждая здравая клеточка моего тела вопит на меня, призывая никогда не возвращаться, убеждая, что она – сущая погибель, что все то время, что мы с ней вместе, она обременяет меня тяжелыми и безумными мыслями, населяющими ее сознание.
Она вечно ведет борьбу со своим здоровьем – как физическим, так и психическим; главным образом психическим – и я сочувствую так сильно, как только могу. Но Сесилия не похожа на других женщин. Никто, кроме меня, не понимает ее, не принимает ее неоправданные страхи или беспокойные капризы, нападающие на нее в любое время дня и ночи. Именно я тащилась следом за ней по погруженной во тьму главной улице среди ночи, когда ей вздумалось отправиться на рождественский шопинг в июле. Именно я забирала ее из больницы и держала лед на ее стертых в кровь ногах, когда она прошла десять миль босиком, разыскивая ребенка, который не существовал. Никто, кроме меня, не знает, через что ей пришлось пройти; никто, кроме меня, не понимает ее потребности в определенной, особенной любви – любви, на которую способна только настоящая мать, как она сама однажды сказала.
Именно по этой причине Сесилия отказывается усыновлять ребенка, хотя ей все равно не разрешили бы это сделать. Несмотря на ее врожденное стремление к продолжению рода, она всегда считала себя бесплодной – даже до ее операции. Она говорит, что у нее слишком узкие бедра и никто не захочет расти внутри ее. Сесилия утверждает, что Бог создал ее бесплодной, как пустыня. И иногда я склонна с ней соглашаться.
Так или иначе, но я вбила себе в голову, что должна достать ей ребенка. Признаю, это желание созрело как попытка ублажить ее, сдержать поток ее взбудораженных мыслей и насытить ее буйные фантазии. Пока Сесилия верила в мое обещание в один прекрасный день подарить ей ребенка, она вела себя, работала и реагировала хотя бы наполовину нормально. Как я поняла, это объяснялось тем, что у нее была надежда.
Сесилия настаивала на том, чтобы мы обе считались родителями ребенка. Я много думала об этом. У меня были сомнения по поводу того, что любая из нас готова относиться к ребенку по-матерински. Но потому, что пыталась успокоить ее и не потерять свою требующую немалых усилий работу, помогавшую обеспечить потребности Сесилии, я позволила ей поверить в то, что так и будет.
Сесилия всегда была целеустремленной, и, что основательно меня пугало, она неистово строила планы и упорно претворяла их в жизнь. По задумке Сесилии, я продолжала бы играть роль кормильца семьи, в то время как она заботилась бы о ребенке. И еще Сесилия по-прежнему занималась бы своими украшениями, правда, создавала бы их в меньшем объеме. Она хотела, чтобы я забеременела от донора спермы. Но тут-то ее детально проработанный план и провалился. Я не забеременела.
Не могу сказать, что старалась изо всех сил: втайне от Сесилии я смыла образцы спермы в унитаз, даже не попытавшись. После того как идея с банком спермы не сработала, мы семь раз пробовали со спермой, данной нам хорошим другом. После этого Сесилия заставила меня предпринять новые попытки с парой других готовых помочь друзей. Ну а затем, когда и это обернулось неудачей, заявила: она хочет, чтобы я сама подцепила какого-нибудь мужчину, – по ее словам, подошел бы любой красивый парень. Помнится, я тогда смеялась так сильно, что мне стало плохо.
– Подцепить? – переспросила я. – В твоих устах это звучит как лабораторный эксперимент или дозаправка в полете!
Все это время я качала головой, волнуясь, что Сесилии вздумается лично засвидетельствовать факт совокупления. Нечто подобное для меня было категори чески исключено. Подчиняться указаниям Сесилии по поводу халтурного, доморощенного оплодотворения – одно, а оказаться беременной от случайного человека – совсем другое. И все же я не могла допустить, чтобы ее надежда угасла. Это означало практически то же самое, что поддерживать жизнь в самой Сесилии, хотя я начинала чувствовать, как заражаюсь ее безумием. Работать, одновременно держа под контролем требования Сесилии, становилось все труднее и труднее. В глубине души я понимала, что должна уйти, но понятия не имела, что пройдет почти год, прежде чем я наконец-то решусь сделать это.
Однажды, во время рождественской вечеринки, мне почти удалось добыть Сесилии то, что она так желала. Это была почти классическая история, вроде страстных ласк на ксероксе или свидания у кулера, кульминацией которой стал буйный незащищенный секс в номере отеля. Все это время я думала о Сесилии, притворяясь, что занимаюсь этим ради нее. На самом деле я не могла признаться в том, что хочу сделать это с мужчиной, которого не знаю. После того как я заботилась о Сесилии и была частью его безумного мира, пытаясь при этом не потерять работу, как-то совершенно забылось, что это такое – получать удовольствие самой. Но в конце концов, это было Рождество, и я могла позволить своим коротким волосам в наслаждении разметаться по подушке. А потом, когда он натягивал носки, я заметила в свете прикроватной лампы сверкание обручального кольца. Это зрелище заставило меня с утра пораньше бежать в аптеку за противозачаточными таблетками, которые принимаются на следующий день после секса.
Сидя с пустым пакетиком из фольги в руках и ожидая, пока химические препараты сотворят свое волшебство, я размышляла о прошедшей ночи. Он хотел взять мой номер.
– Но ты женат, – напомнила я. И попыталась представить себе его жену.
Вместо ответа, он лишь пожал плечами, застегивая рубашку. Он был привлекательным, в хорошей форме, умным, но я не могла вообразить, почему он сделал это. Собираясь уходить, он взял меня за плечи.
– Да, женат, – произнес он, явно ощутив первую вспышку сожаления. – Но мне бы хотелось снова тебя увидеть.
Вероятно, он подумал, что я жажду услышать нечто подобное, а на самом деле не имел ни малейшего желания мне звонить.
– Увы, больше не увидишь, – ответила я.
В конечном счете он легко со мной согласился:
– Ты права.
Я пожелала ему счастливого Рождества и ушла, молясь о том, чтобы никогда больше его не видеть.
Я рассказала Сесилии об этом приключении – в качестве своеобразного, весьма извращенного рождественского подарка, чтобы поддержать ее надежду до моих следующих месячных. Разумеется, я не упомянула о таблетке, которую приняла. Сесилия была просто в восторге от того, что я совершила. Она абсолютно не приняла во внимание привкус угрызений совести, мучивших меня после того, как я переспала с чужим мужем.
Но примерно через неделю Сесилию одолел один из этих ее необъяснимых и вздорных приступов переменчивого настроения. Она отказалась вставать с постели, мыться, принимать пищу и разговаривать, только все время, не переставая, кричала на меня. Причем я не имела ни малейшего понятия почему. На нее просто нападало такое время от времени. Это продлилось как минимум следующие три недели, и к концу января я поняла, что сыта по горло. Я сказала ей, что собираюсь съехать.
– Если ты это сделаешь, я убью себя, – заявила Сесилия. Я поняла, что она не шутит, и осталась.
Я отчаянно тревожилась за Сесилию и все же чувствовала, что весь груз нашей беспокойной совместной жизни нестерпимо давит мне на плечи. Я совершенно не знала, что делать. Мы худо-бедно прожили почти весь остаток года, и ситуация, казалось бы, пошла на лад. Но пришел ноябрь, когда кружатся облетевшие листья и начинает гулять суровый ветер, и Сесилия снова принялась за свои выкрутасы. Неустанно работая над ювелирными изделиями для большой лондонской выставки, она взвинтила нервы до предела, доведя себя до особенно буйного, неудержимого маниакального состояния. Ее украшения хорошо продавались, и в то время она зарабатывала больше меня.
А потом она нашла очередного желающего нам помочь донора. Сесилия снова хотела попробовать обзавестись ребенком. В конце концов, именно это я всегда ей и обещала. На сей раз я все сделала должным образом, ради Сесилии – ради успокоения моей совести. Я думала, что теперь-то уж точно все получится, хотя и молилась, чтобы попытка провалилась. Но настроение Сесилии только ухудшилось. Все, возможно, и наладилось бы, но она упорно продолжала шипеть, фыркать и рычать на меня только за то, что я – жива, словно это я была причиной ее болезни. Мое существование становилось все тягостнее и печальнее, несколько раз меня даже вызывали к боссу из-за того, что я откровенно не справлялась.
