Георгий Брянцев - Конец Осиного гнезда
И Фома Филимонович скомандовал:
- Раз, два... взяли! Е-ще р-раз!..
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
- Теперь ее без трактора не выручить, - заметил Логачев.
- Пошли! - сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. - В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
- А тут всего минут сорок хода, - ответил Фома Филимонович. - За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. ГЮБЕРТ НЕ ХОЧЕТ В САМОЛЕТ
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
- Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
- Пали костры! - во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина. Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью "КС" и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее - несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
- Не ругайтесь, Кондратий Филиппович... Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь - могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету. Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
- Кондратий Филиппович! Старина! - И он обнял меня. - Как дела? Говори скорее!
- Все в порядке!
- Провели?
- Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
- Даже?
- Честно.
- Гасите костры! - крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
- А это что за народ? - спросил меня шепотом Петрунин.
- Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами. Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
- Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! - дергал меня за руку Костя.
- Что тебе рассказывать? - усмехнулся я.
- Расправились?
- Полностью.
- А документы?
- Четыре мешка.
- Вот это да! - воскликнул Костя.
- И два живых фашиста в придачу! - подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
- Наш радист, - представил я смущенного, краснеющего хлопца.
- Ветров! - в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
- Он самый! - вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. - А это остальные обитатели Полюса недоступности. Знакомьтесь - Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
Петрунин и Воронков с искренней теплотой жали руки друзьям, которых до этой минуты знали только по фамилиям.
- А что за фашисты? - спросил Костя.
- Фашисты знатные! - ответил ему Фома Филимонович. - И серьезные...
Окружающие дружно рассмеялись.
- Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
- Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, - произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок "предателя", но было уже поздно.
- Это... это серьезно? - оторопело спросил Петрунин.
- Серьезно, друже! Сущая правда, - ответил я.
- А где они?
- Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, - сказал Логачев.
- Вот оно как... - еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. - Гюберт и Похитун? Хм... Ну, знаете...
- Сколько пассажиров? - раздался сердитый бас пилота.
- Восемь, - ответил я.
- А груз?
- Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
- Дайте-ка мне провожатого, - сказал пилот. - Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
- Давайте грузиться, товарищи! - потребовал второй пилот. - Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти. Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
- У моего начальника, видать, заскок приключился! - произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. - Это бывает. Придется его волоком тянуть.
- Волоком не волоком, а дотянем... - пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на правое плечо, зашагал к самолету.
- Вот каков наш Филя! - похвастался Трофим Степанович. - После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами. Филя серьезно и спокойно предупредил его:
- Не ёрзай, не ёрзай, господин, а то уроню.
Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
- Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? - обратился к нему Трофим Степанович. - Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
- Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
- Расщедрился ты, майор! - сказал он. - А не жалко?
- А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? - спросил его Петрунин.
- Что ж, спасибо... Больше ничего не скажу, - проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.
- А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, - сказал он.
Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
- Берегите ее, как самого себя. Тут всё, позывные, частота, время... Специалист разберется.
- Залезайте, залезайте! Пора! - строго приказал вернувшийся пилот.
Мы бросились к самолету. Взбирались по лесенке, подавая друг другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
Опять прощались с партизанами. И пробыли-то мы вместе менее суток, а прощались, как давние знакомые, как закадычные друзья.
Партизаны тотчас побежали к лошадям.
Уже в самолете Сережа Ветров вынул из-за пазухи белку и вручил ее Тане. Зверек вскочил на плечо своей хозяйки и, не обращая никакого внимания на непривычную обстановку, начал деловито отряхиваться и приглаживать свою взъерошенную шубку.
- Скажи пожалуйста! - удивился механик, закрывая дверь. - Впервые на нашем борту такой пассажир!
Гюберт делал вид, что дремлет.
Взревели моторы и вздрогнул самолет. Белка в испуге юркнула и забилась под головной платок Тани. Самолет вырулил к краю поляны, развернулся и стремительно помчался вперед, освещая дорогу фарами.
47. В МОСКВЕ
Когда горизонт осветился солнечными лучами, я увидел раскинувшуюся впереди Москву. Все приникли к окнам. Из моих друзей еще никто не бывал в столице, кроме коренного москвича Сережи Ветрова.
- Москва? - крикнула мне на ухо Таня.
- Москва! - ответил я.
И вот самолет уже побежал по гладкой бетонированной дорожке.
- Глядите! - Петрунин тронул меня за плечо. - Машина полковника.
По лётному полю катилась закрытая легковая машина.
Самолет подрулил к площадке, моторы взревели еще раз и заглохли. Открыли дверцу, В лицо ударили слепящие лучи солнца. К самолету катили лесенку.
- Полковник торопится, - сказал Петрунин. - Хотя это ему несвойственно. А с ним...
- С ним полковник Фирсанов, - улыбнулся я.
Да, на плечах Фирсанова я увидел полковничьи погоны. Оба они - и Решетов и Фирсанов - были в летной полевой форме, но при орденах. Они шагали широко, о чем-то горячо говорили. Решетов энергично жестикулировал.
И отъезд и приезд всегда очень будоражили меня то тревожным, то печальным, то радостным волнением. И сейчас я почувствовал это острое ощущение, заставляющее сильнее биться сердце.
- Выходите первым, - сказал мне Петрунин. - А за вами - соратники. Мы потом. А сюрприз придержим...
