Елена Арсеньева - Кошмар во сне и наяву
Он стоял совсем близко, и Герман ощущал волны мелкой, похотливой дрожи, сотрясавшей это жилистое тело.
Альбина спрятала лицо на груди Германа. Теплое дыхание пробивалось сквозь его одежду. Он ощущал шевеление губ и знал, что она по-прежнему шепчет:
– Пожалуйста… пожалуйста…
До какого же отчаяния надо дойти, чтобы просить его об этом!
Глуша в горле стон, Герман уткнулся в ее мягкие, растрепавшиеся волосы.
«Господи… – сердце колотилось, как сумасшедшее, кровь болью отдавалась в висках, – господи, помоги мне… помоги!»
– Давай, ну! – подзуживал Стольник. – Не тяни резину. И ты тоже не стой, как деревяшка, зажигай мужчину!
Герман ощутил, как руки Альбины скользнули ему под пуловер, медленно потянули вверх. И вдруг она громко, отчаянно вскрикнула, ударилась головой в грудь Германа, зашлась слезами, неразборчивыми криками…
– Ладно, хватит!
Чья-то рука резко оторвала Альбину от Германа.
Девушка забилась, закричала. Герман метнулся вперед, опять схватил ее, прижал, пробормотал, глядя куда-то, но ничего не видя:
– Хорошо, я сделаю это, только не трогайте ее!
– Ничего ты не сделаешь, понял?
У Германа чуть посветлело в глазах, и он увидел Бирюка, который стоял рядом, отстраняя Стольника:
– Хватит! Хватит, я сказал! Мы сюда зачем пришли? Чтобы взять свободу! Ты говорил, может, придется положить пару-тройку вертухаев, но ты не говорил, что придется девчонок насиловать. А это без меня, понял? Меня при этом не будет. И тебе не позволю!
Он толкнул Стольника к стене.
– Ты знаешь, почему я здесь? Мою сестру разложили на столе, в кафе, где она работала… пятеро таких же подонков, как ты!
Он выбросил вперед указательный палец.
– Как ты! Как ты! – ткнул в Ваху, в Удава.
– И как ты, надо полагать? – спросил Стольник, вскидывая пистолет и выстрелом отбрасывая Бирюка от себя. – Растыкался тут! А ведь я с тобою вместе свиней не пас. Да…
Герман перехватил Бирюка, опустил на пол. Тот шарил по груди руками, а взгляд его не отрывался от Альбины:
– Таня…Таня, ты пришла. Закроешь мне глаза. Это не страшно, мне не больно, ты не плачь! Умирать… ничего…
Он забил по полу ногами… затих.
– Еще один, – мрачно подытожил Ваха. – Помнишь, что я тебе сказал, а, Стольник? Теперь нас уже пятеро. Может, пора и…
– Зеки! – криком перебил его вбежавший в палату заключенный, стороживший входную дверь. – Вы что, оглохли? Вертушка гудит!
Все разом вскинули головы к потолку и разом услышали грохот винта, разбивающего небо вдребезги.
– Готовьсь! – крикнул Стольник, перекрывая нарастающий грохот и одновременно подбирая выпавший из руки пистолет. – Э, лепила, куда пялишься? Не про тебя игрушка! Ладно, пока оставим наши разговоры. Нас пятеро – заложников шестеро. Разбирайте по одному. Доктор со мной, девку возьмет Ваха. Смотри, лепило, две жизни на одной своей тянешь! Чуть что, я тебя положу, а Ваха – ее. Удав! Ты держи вертухая. Толстый бабец пусть бежит с Бензолем, а Кныш возьмет двух сявок. Как только застучат по окнам, открываем двери – и вперед.
– А чучела с вышек нас не грохнут? – мрачно поинтересовался Ваха. – Небось Китаев там уже снайперов понаставил, как этот и предупреждал, – кивнул он на Германа.
– Ну вот, теперь, видишь, и ты его слушать стал? – хохотнул Стольник. – А ты не слушай, не надо. Ничего, прорвемся! Если вертушка села на плац, тут бежать всего ничего. Винт режет воздух, собьет им прицел. Да и вы сами бегите порезвей, позатейливей, этими шалявыми прикрывайтесь, они понадежнее кевларовых жилетов будут.
По прутьям оконной решетки снаружи трижды грохнули чем-то тяжелым.
– Сигнал! – обрадовался Стольник, клещом впиваясь в руку Германа. – Не дергайся, очень тебя прошу, не дергайся! Ваха, смотри, если что…
– Понял, не русский дурак! – огрызнулся Ваха, крепко прижавший к себе Альбину.
– Внимание! – надсаживался Стольник. – Первым идет Ваха, проверяет вертушку, дает нам отмашку. Если все в порядке – за ним Удав, потом я, потом Кныш с малолетками, замыкает Бензоль с вертухаем под мышкой. Все поняли? Тогда пошли!
Дверь распахнулась. Ваха бросился вперед короткими, неровными перебежками, чуть не волоча на себе Альбину. Ветер, поднятый винтом, сбивал с ног. По уговору, пилоты не должны были глушить мотор, чтобы вертолет в любую минуту мог взлететь.
Ваха с Альбиной взбежали по трапику, скрылись внутри.
Время тянулось невыносимо. Наконец пара снова выросла в проеме люка: впереди Альбина, за ее спиной – еле различимый Ваха. Чеченец трижды сделал отмашку.
– Пошли! – крикнул Стольник Удаву, и тот поволок вперед Регину Теофиловну.
Эти двое продвигались куда медленнее, но вот и они наконец добрались до вертолета.
Альбина с Вахой снова показались в дверях. Отмашка.
– Ну, лепило… – выдохнул Стольник, сильнейшим толчком выбрасывая Германа из дверей и пряча голову куда-то ему под мышку. – Шевели ногами!
Тот неловко побежал. Дуло больно упиралось в бок, мешало дышать. Сердце частило, как никогда. Ног он не ощущал.
«А ведь никто не мешает Стольнику пристрелить меня, как только все окажутся в вертолете, – мелькнула мысль. – И тогда она останется одна…»
Мысль о собственной смерти казалась совершенно нереальной. Гораздо больше мучило сейчас Германа, что он вынужден бежать, волоча на себе эту ядовитую тварь, и не иметь возможности и силы сбросить Стольника, раздавить его.
Он ничего не смог… как тряпка. Он не смог спасти себя, ее, других… тащится, как овца на заклание, готовый покорно принять свою участь, и если Китаев не понял его намеков, если ничего не предпринял, то дальнейшую участь Германа Налетова можно предугадать очень легко. А что тогда будет с Альбиной?
На трапе он споткнулся, а Стольник вдавил пистолет так, что коснулся, казалось, самого сердца. Сердце приостановилось… опять зашлось в сумасшедшей гонке…
Герман вбежал в вертолет, сослепу ничего не видя, слепо повел руками. Стольник наконец-то отлип от него, потащился куда-то в сторону.
Ваха опять прошел к люку, махнул следующим.
Кто-то схватил Германа за руки, потом обнял, прильнул на миг.
Герман куда-то сел, повинуясь этим рукам, и наконец-то разглядел рядом Альбину. Она молча улыбалась, слезы сверкали в глазах. Герман слабо улыбнулся в ответ – и вдруг увидел, что Стольник лежит вниз лицом на полу возле сиденья. Рядом лежали Ваха и Удав.
Как это? Вон же Ваха, стоит в дверях, помогает взойти по трапу Кнышу, обремененному Антоном с Максом. Всех троих мгновенно оттолкнули от дверей, Ваха опять махнул…
Да это не Ваха! Парень очень похож на него, и бушлат такой же черный, и стрижка лагерная, но…
Незнакомец обернулся, словно почуял взгляд Германа, молча блеснул улыбкой. Еще двое таких же, как он, молчаливых, аккуратно вязали Антона, Макса и Кныша, укладывали их вниз лицом.
Кто-то опустился рядом с Германом с другой стороны. Покосившись, тот увидел Китаева, который сидел, уставив локти на колени и подперев голову.
– Ну что, переволновались? – спросил, не глядя на Германа. – Извини, с усыплением не вышло. Был риск, что вертолет все же успеет подняться в воздух прежде, чем газ подействует, – тогда все гробанулись бы. Но ничего, ОМОН сработал как надо!
Герман молча смотрел на Китаева. Тот говорил еще что-то, но он ничего не слышал. Хотел спросить, как там Севастьянов, но почему-то не смог шевельнуть губами. Сердце резко, больно толкнулось где-то в горле, потом замерло.
«Раз, два… – считал Герман секунды тишины. – Три, четыре… пять…» Кто-то затормошил его, закричал высоким, отчаянным голосом. Герман попытался заговорить, успокоить, но сил не было. «Ко сну клонит – или к смерти?» – вяло шевельнулось в голове. Кирилл вдруг быстро прошел мимо, полуобернулся, глянул с ненавистью: «А ты-то чего сюда лезешь? Нет, тебе еще не время!»
И все. Больше ни мыслей, ни ощущений не было. Все кончилось, весь мир затих.
* * *Альбина ждала троллейбуса так долго, что совсем промерзла. Народу на остановке набралось множество: все с озабоченными, усталыми, унылыми лицами, поникшие под грузом тяжелых мыслей. Вдруг пришло в голову, что и она выглядит совершенно так же. Попыталась распрямить плечи, закинуть голову, «смотреть в небеса», как некогда учила Валерия. Настроению помогло не очень, но теперь Альбина хотя бы не стояла, согнувшись, как древняя старушенция.
А небеса оказались замечательные: голубенные, с легкими перьями совершенно весенних, беззаботных облаков, с тоненьким, прозрачным ободком восходящей луны. Альбина вспомнила, как в детстве, первый раз увидев днем луну, они с подружкой Таней Приходько бегали по двору, истошно вопя: «Марс падает! Марс падает!» Почему Марс? Никто, между прочим, не выказывал никаких признаков паники – девчонки тоже наконец успокоились. А потом Альбина узнала, что луна днем – признак чистоты атмосферы. Хотя, может быть, это только здесь, на окраине города… Ведь кто-то додумался запихать кардиоцентр дальше далекого, куда Макар телят не гонял, сделав проблему езды сюда на единственном троллейбусном маршруте почти неразрешимой. Зато воздух!
