Наталья Корнилова - Пантера: время делать ставки
Сванидзе молча прошел в квартиру вместе со мной.
— Вот… — только и выговорила бедная родственница, проведя нас в одну из спален и указывая на разбросанные по полу вещи: брюки, рубашки, носки. — Вот… это вещи Саши. Это его…
— Это спальня Александра, — сказала я, опускаясь на корточки и внимательно разглядывая пол. — Так?
— Да…
— Очень интересно… А где спал Игнат? Ведь вы сказали, что ему нужен был покой и он почти не ходил. Где он лежал?
— Так… он… в моей комнате.
— Он находился там постоянно?
— Ну разве только в туалет…
— Мне кажется, чтобы идти в туалет, не нужно проходить мимо комнаты Александра. Откуда же тогда здесь это?
И я вытянула из-под кровати тапок, который был позавчера вечером на Игнате. Тот самый, в черно-белую полосочку и с кретиническим красным помпоном, похожим на нос бутафорного пьяницы.
Ноябрина Михайловна недоуменно уставилась на тапок и наконец выговорила:
— Может, они поменялись… гм…
— Может, и так. А что касается раскиданных вещей и следов крови на полу, то тут вы совершенно правы, Ноябрина Михайловна. А у вас у самой есть какая-нибудь версия?
Она всхлипнула и вперила в меня испуганный взгляд.
— Ну, предположение, что тут могло произойти, — поправилась я.
— Ах, да… А что же? Ворвались в квартиру, схватили, похитили. Саша и Игнат отбивались, пролили кровь, но силы были неравны…
Изложив эту героическую версию, по фабуле напоминающую древнерусский эпос «Евпатий Коловрат» (о битве полка русских богатырей с тьмами поганого Батыя), Ноябрина Михайловна зарыдала.
— Быть может, она недалека от истины, — сказал Берт Сванидзе. — Нужно опросить соседей и тех, кто был во дворе. Там ведь постоянно вечером кто-то есть, так?
— Отлично, — сказала я, — ты побудь с Ноябриной Михайловной, а я пока что опрошу соседей. Если версия моей клиентки верна, то должен же был кто-то что-то слышать, правильно? Кстати, Ноябрина Михайловна, у вас есть фонарик?..
— Найду… А зачем?
— Пойду искать золото в Альпах, — бессмысленной фразой из рекламы ответила я.
* * *Соседи по площадке ничего не слышали. Как уже упоминалось, квартиры по одну сторону площадки принадлежали Сереброву (и были переделаны в одну, а лишняя входная дверь замурована), в другой жил Сванидзе, а еще в одной обитала полуглухая озлобленная бабка и ее дочка с мужем, которые в момент моего прихода упоенно выясняли отношения. Как оказалось, делали они это уже часа два или три, с рукоприкладством, битьем посуды и переводом кухонной мебели на дрова, так что ничего не слышали. И не услышали бы, вторгнись в их дом даже улюлюкающая орда недавно упомянутого хана Батыя.
Абрам Ицхакович Гирин, живший этажом выше, не открывал. То ли его не было дома, то ли он изволил почивать. Или просто не хотел общаться. Последнее было наиболее вероятным.
Я пошла на улицу. В этот момент мимо меня прошмыгнул маленький пугливый человечек и опрометью бросился бежать к стоявшей неподалеку грязной «восьмерке». Машинально я прихватила его за плечо:
— А ну-ка, стойте.
Он вздрогнул так, будто я ткнула его электрошокером. Я развернула его к себе лицом и произнесла:
— Погодите… где-то я вас уже видела. Вы от кого?
— Я от Гирина, Абрам Ицхакыча, — проговорил он, дергая рукой. — Я его лечу. Я — врач. Я его лечу, я его знакомый, — повторил он еще раз.
Я вспомнила.
— A-а, вы доктор Лакк, — сказала я, улыбнувшись этой смешной фамилии. — Как здоровье Абрам Ицхаковича?
— Уже лучше. Теперь он вне всякой опасности, — еще в большем темпе частил он. — Мне пора. Пора.
— До свиданья, гражданин Лакк, — сказала я. «Вне всякой опасности». Где-то я уже слышала эту фразу. Где?
Доктор Лакк сел в свою «восьмерку» с гнутым крылом и поехал к шлагбауму. Тут ему пришлось выскакивать из машины и поднимать железку. Он пыхтел и пыжился, но сил не хватало. Если бы не случайный прохожий, то он и не сумел бы.
Я отвернулась от шлагбаума…
Было уже около десяти вечера. Дул отвратительный промозглый ветер, шел мелкий дождь. Под ногами чавкала грязь. Фонари расплывались мутными желтыми кляксами. Ничего более скверного нельзя было придумать.
Я огляделась по сторонам, а потом мой взгляд упал на уже известный мне деревянный помост. Фонарь освещал его дрянным рассеянным светом. Помост был сдвинут, и под ним мутно прорисовался ломоть пустого черного пространства.
Я приблизилась на два шага и тут увидела у бордюра что-то красноватое. Я наклонилась и потянула это нечто пальцами.
…Нет, этот предмет был красен не оттого, что был перемазан в крови. Ничуть. Просто это был помпон с дурацкого тапка, которые носил Игнат Клепин. Один тапок валялся наверху под кроватью в спальне Алексаши, а второй… фрагмент второго я держала в руках.
Я пробормотала себе под нос ругательство и, положив помпон в карман, откинула помост в сторону и полезла в колодец. Я зажгла фонарь. Сердце колотилось. Не знаю, отчего, но я была уверена в своей догадке: концы сегодняшней головоломки с исчезновением Клепиных спрятаны вот в этом черном, как африканская ночь, канализационном колодце.
Я медленно спускалась. Вчерашняя экскурсия с Антон Антонычем Бородкиным дала представление о том, сколь осторожно следует вести себя при этом входе в подземный лабиринт. Лестница, сырая, холодная и ржавая, леденила пальцы.
Наконец я спрыгнула на дно. Я подняла фонарь, освещая пространство. Откровенно говоря, я не очень хорошо помнила, где Антон Антоныч поддевал своим ломиком, открывая доступ в подземную столицу. Но я пока что и не могла представить, зачем мне это может понадобиться. Я провела фонарем по бетонной стене, по полу, выхватила фрагмент огромной трубы, обернутой желтой изоляцией… и негромко вскрикнула от неожиданности.
Из-под брошенной на землю полосы этой самой изоляции торчала босая человеческая нога. Я подошла и, опустив фонарик, подняла край полосы. Высветилась вторая нога, в крови и забинтованная.
Я отшвырнула изоляцию и замерла.
Передо мной неподвижно лежал Игнат Клепин. Его всклокоченная голова была как-то неловко повернута, подбородок оказался почти что над левым плечом. Пальцы конвульсивно переплелись, лунки ногтей уже посинели. Он был мертв.
Ему просто свернули голову, как куренку.
Я опустилась возле него на колени и аккуратно обшарила его одежду. Потом не без труда разжала его пальцы и увидела, что они в крови. Глубокий порез был на указательном, среднем и большом пальцах правой руки. С большой степенью вероятности можно было заключить, что порез был нанесен одним и тем же орудием, одним и тем же движением.
Кровь уже засохла. Обследовав тело, я пришла к выводу, что Игнат умер около полутора, максимум — двух часов тому назад.
— Нарочно не придумаешь… — машинально пробормотала я. — Эх, Игнат, Игнат… А твой непутевый папаша, верно, валяется где-то тут поблизости… Или же затащен чуть поглубже и брошен в одном из тоннелей этого пресловутого «метро-два». Там его никогда не найдут. Или найдут много лет спустя, как говорил дед Бородкин.
«И не только говорил, — пришла мысль, — но и показывал. Тот череп в россыпи щебня. Как говорил Антон Антоныч, куча народу пропадает, и никто не находится. Эта смерть бедного Игната, к сожалению, бросает свет на участь Ильи Сереброва. Скорее всего, мальчика тоже уже нет в живых. А найти тело семилетнего ребенка в гигантских катакомбах, которые, по уверению все того же майора Бородкина, размером со всю Москву… нет, это нереально».
Но кто убил Игната? Кто убил Игната и, наверно, его отца, Алексашу? Это требовало разгадки.
И вдруг мороз продрал меня по коже. Я внятно услышала стон. Человеческий стон. Он доносился из глубины подвала, оттуда, куда под крутым углом уходили огромные трубы. Я негромко позвала, но ответа не получила. Тогда, светя себе фонариком, начала медленно спускаться по откосу вдоль труб.
— Кто тут?
Нет ответа. Но он и не потребовался, ответ пришел уже через несколько шагов, когда я наткнулась на ржавую решетку и — у ее подножия — на лежащего ничком человека. Я тронула его за плечо и попыталась перевернуть. Человек издал стон, и я почувствовала, как по моей руке течет что-то горячее.
Я направила луч фонаря ему в лицо. Обычно человек жмурится или вовсе закрывает глаза, когда в темноте ему светят в лицо. Но этот не зажмурился. Его глаза были бессмысленны. Во рту пузырилась кровавая пена.
В шее торчала металлическая заточка, по которой все еще сочилась кровь. Кровь была всюду — на полу, на решетке, на одежде человека. В некоторых местах она уже подсохла, и можно было сказать, что удар был нанесен не несколько минут назад, а гораздо раньше. Быть может, этот человек мучился здесь — со смертельной раной! — час или более того.
