Анатолий Безуглов - Записки прокурора
"Дипломата" задержали месяца через полтора. Он успел проделать свой фокус с тремя легковерными девицами.
Вспомнился мне и другой брачный мошенник, процесс над которым показывали по Центральному телевидению. У того была другая роль: он представлялся невестам военным врачом, причем от эпизода к эпизоду повышал себя в звании, дойдя до генерала. В том случае "околпаченных" было гораздо больше, кажется, человек пятнадцать...
А один мой коллега из Москвы рассказал и вовсе фантастический случай. На поприще брачного афериста выступала... женщина, переодетая мужчиной. Наверное, решила использовать то, что, как утверждает статистика, не хватает представителей мужского пола, и легче быть аферистом, чем аферисткой.
Так или иначе, заявление лежало у меня на столе и его надо было проверить. Под впечатлением этих воспоминаний я не исключал возможности, что и тут могла быть афера. И позвонил в милицию.
Было установлено, что Рябинина работает в Лосиноглебской больнице медсестрой и в настоящее время находится в кратковременном отпуске по случаю бракосочетания. В общежитии ее не видели с последнего четверга, когда она уехала на свадьбу в Зорянск.
Для более детальной проверки начальник РОВДа предложил подключить старшего инспектора уголовного розыска Коршунова. Он поинтересовался, чем вызвана проверка. Я рассказал. Бурмистровых он, оказывается, знал. Его дочь училась с Федей в одном классе.
- А сына, по-моему, зовут, если мне не изменяет память, не Федором, сказал капитан.
- А как?
- Федот. А впрочем, может, я путаю...
Я посмотрел в заявление родителей. Там были только инициалы Ф.Е.Бурмистров.
Капитан Коршунов справился с порученным делом толково и быстро. Уже на следующий день, под самый конец работы, он явился ко мне с беглянкой. Пока она дожидалась в приемной, Юрий Александрович сообщил, что девушка пряталась на квартире у своей подруги.
- Что о ней говорят? - поинтересовался я.
- На работе толковать особенно было не о чем: без году неделя. В училище за ней ничего плохого не помнят. Парнишкам, правда, нравилась. Да что там может быть особенного, Захар Петрович? Ребенок совсем, сами увидите... Пытался я в поезде с ней по душам - трясется как осиновый лист. И глаза все время на мокром месте. Ей бы у маменьки под крылышком...
- Да, насчет родителей?
Капитан вздохнул:
- Бурмистровы правильно вас информировали: без родителей воспитывалась. Отец умер, когда она еще совсем маленькая была.
- От чего?
- Пил. А вскоре и мать умерла. Из родни только тетка осталась. Ей советовали отдать девочку в детдом, но тетка и слышать об этом не хотела, взяла ее к себе на воспитание.
- Откуда вы все это успели узнать? - спросил я.
- От дяди Валентины, мужа тетки, что на ноги ее подняла. Сильный мужик, настоящий. Пришел с войны без одной руки и без одной ноги. Пошел в учителя. Я у него в госпитале был. Недавно тяжеленную операцию перенес. Врачи поражаются, как он такие муки без единого вздоха терпит. Племянницу он дочкой зовет. Говорит, Валентина душевная, в мать. Отдежурит целые сутки, нет чтоб поспать - к дяде бежит, навестить. Между прочим, там ее и нашел я, то есть в госпитале.
...Валентина вошла ко мне с опущенной головой. В руках у нее была спортивная сумка. И не успел я заговорить с ней, как она плюхнулась на стул и разревелась, все время твердя:
- Не пойду к нему!.. Не пойду!.. Что хотите делайте, а не пойду!..
Я растерялся. И подумал: девушка решила, что ее доставили в Зорянск с милицией с целью тут же вернуть окончательно и бесповоротно законному супругу.
Юрий Александрович оказался прав: она была еще совершеннейшее дитя. И это было для меня странно: знакомые девушки моего сына в ее возрасте выглядели куда более взрослыми.
Рябинина... Редко бывает, чтобы фамилия так соответствовала внешности. Стройная, как молоденькая рябинка, в своих узеньких брючках и вязаной жакетке, с льющимися на плечи светло-русыми волосами, она действительно походила на деревце, хрупкое и нежное.
А глаза у нее были удивительные. Раскосые, длящиеся долго-долго вбок и вверх кончиками, какие рисуют на старинных японских картинах. Только цвета они были светло-синего, а может быть, зеленоватые, с лучистой радужной оболочкой.
- Вот! Мне ничего ихнего не надо! - поспешно вытаскивала она из сумки на мой стол играющее золотыми искрами воздушное гипюровое платье, как я понял, то самое, что куплено у "турков", снежно-белую фату, изящные лакированные лодочки на тонкой шпильке, красивое, все в кружевах, нижнее белье в целлофановой упаковке.
Одна деталь меня, честно говоря, сильно тронула. Обручальное кольцо она достала из носового платка, завязанного узелком, по-деревенски.
Я как можно деликатнее объяснил, что эти вещи, если она того желает, может передать Бурмистровым сама, а я их принять не имею права.
- Не-е, - испуганно затрясла головой девушка. - Не хочу, не могу я к ним... Честное слово!
Но я все-таки убедил ее убрать свадебные подарки в сумку.
Вспомнилась Бурмистрова, громогласная, крупная. Действительно, попадись ей под руку это хрупкое создание - ничего хорошего этому созданию ожидать не приходилось.
- Ну, Валя, расскажите, почему вы вдруг переменили свое решение? мягко попросил я. - Жениха поставили в такое положение...
- Я? Это я поставила? Да он сам! - с каким-то отчаянием произнесла Рябинина. - Честное слово! Не верите?
Я видел, что она вот-вот расплачется, и сказал:
- Вы успокойтесь. И по порядку...
- Хорошо, - покорно кивнула она и, как школьница, спросила: - Можно, я с самого начала?
- Конечно.
Рябинина вытерла ладошкой глаза.
- Познакомились мы с Федотом месяцев семь назад...
"Выходит, память Коршунова не подвела: парня действительно зовут Федотом", - подумал я.
- В поезде. - Девушка вздохнула. - Здесь, в Зорянске, у меня подруга живет, от нее я и ехала. В купе, значит, парень с гитарой. Я смотрю в окно, а он - на меня. Чувствую, хочет познакомиться. У самого - большущий чемодан, сразу видно, далеко собрался. Ну, берет он гитару, поет. Про горы, про море... Спрашивает: понравилось? Говорю: да. Голос у него действительно неплохой. Так и познакомились. А поговорить не удалось: он гитару из рук не выпускал. Подъезжаем к Лосиноглебску, Федот просит у меня адрес. Говорит, что направляется в Одессу, а оттуда в загранплавание и будет писать мне. Я адрес дала. - Рябинина взглянула на меня виновато, как будто призналась в чем-то не очень хорошем. - А что? - словно оправдываясь, продолжила она: Парень из себя ничего. Все по-культурному... И вот однажды приходим мы с занятий в общежитие, а вахтерша наша таким ехидным голосом спрашивает: "Кто это у тебя, Рябинина, за границей живет?" Я удивилась, конечно. А она мне письмо вручает, губы поджавши... Девчонки обступили меня. Смотрю, действительно из-за границы. И подпись: Бурмистров Федот. Я сразу и не сообразила, что это тот парень с поезда. - Валентина достала из сумки внушительную пачку писем. Перебрала их и протянула мне одно. На конверте марка с головой какого-то вождя в диковинном уборе из перьев. - Прочла я письмо. Девчонкам дала. Они говорят: вот это парень!.. Пожалуйста, прошу вас, прочтите, - умоляюще посмотрела на меня Рябинина.
Я вынул вчетверо сложенный листок, исписанный крупным, не очень аккуратным почерком, словно писал пятиклассник.
"Уважаемая Валентина! Пишет вам тот самый Федот, который ехал с вами в поезде до Лосиноглебска. Может быть, вы меня не помните, но я вас забыть не могу. И вот решил написать, простите за такую дерзость.
Не знаю, с чего начать. С того, что впервые так остро переживаю разлуку с Родиной? Это есть, конечно. Но не это самое главное. Просто мне необходимо поделиться с вами тем, что я чувствую. Вот именно, не с кем-нибудь, а только с вами, Валентина, потому что ваше лицо стоит передо мной, как живое.
У меня в каюте томик стихотворений Николая Рубцова, и я читаю и перечитываю его "Слово о первой любви". Помните?
Тобою - ах, море, море!
Я взвинчен до самых жил,
Но видно, себе на горе
Так долго тебе служил
Любимая чуть не убилась
Ой, мама родная земля!
Рыдая, о грудь мою билась,
Как море о грудь корабля
В печали своей бесконечной,
Как будто вослед кораблю,
Шептала: "Я жду вас вечно".
Шептала: "Я вас... люблю"
Раньше в плавании мне было грустно лишь оттого, что я вдали от Родины. Ностальгия - ничего не поделаешь. Но теперь мне вдвойне грустно: уходя в море, я не услышал ни от кого таких слов. И очень, очень хотел бы их услышать от одного-единственного человека на земле - от вас...
Впрочем, как передать мое состояние? Разве что словами моей любимой поэтессы Анны Ахматовой:
То пятое время года,
Только его славословь
Дыши последней свободой,
Оттого, что это - любовь
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей..."
