Наталья Солнцева - Французский ангел в кармане
Ксении хотелось спрятаться под одеяло, как в детстве, когда ей становилось очень страшно, а родителей рядом не было. Она натянула одеяло до подбородка и смотрела на мужа полными слез глазами.
– Прекрати истерику! – вопил Жоржик, бегая по спальне. – Что ты нюни распустила? Посмотри, до чего ты меня довела! Я играл… да! И что тут такого? Я игрок, как любой настоящий мужчина! У меня сложный темперамент! Мне необходим риск! Но во время игры я должен думать о том, какой ход лучше всего сделать, а не о неудовлетворенном желании, не о твоих неуклюжих попытках исполнить свои обязанности супруги! Я зациклился на этом… Во время игры я думал о том, почему ты вышла за меня замуж, раз я не вызываю у тебя любовного влечения? Что тебя заставило сделать это? Желание иметь интеллигентного и умного мужа, чтобы хвастаться перед подружками? Или холодный, лживый расчет купить меня за деньги твоего папочки, чтобы потом держать на привязи, как собаку? Да! Конечно, я проиграл! И проиграл крупную сумму! Где я теперь возьму денег, чтобы заплатить? Ты об этом подумала, проклятая овца?
– Но… – Ксения хотела было сказать, что, не располагая деньгами, лучше не садиться за игру, но передумала. – Можно попросить у папы… – предложила она. – Сколько тебе нужно?
Когда Жорж назвал сумму, по ее телу побежали мурашки. Отец таких денег не даст, тем более Жоржу. Он действительно недолюбливает зятя. Где же достать деньги? Совсем недавно, осенью, они с мамой и так экономили на всем, чтобы собрать Жоржу необходимую сумму на взнос в какое-то дело, связанное с косметическим салоном или магазином – он так толком и не объяснил, а они постеснялись спрашивать. Не дай бог, Жоржик заподозрит их в жадности или излишней назойливости! Такую тонкую творческую натуру нельзя тревожить попусту, напрягать всякой ерундой, бестолковым любопытством!
– Что? Просить у твоего папика? Унижаться перед этим… жлобом?
– Жорж! Не говори так о папе. Я же люблю его!
– Ты его любишь, да! Я знаю! Ты всех любишь, кроме меня! Тебе наплевать, что я должен! Это не те люди, с которыми можно шутить. Меня же убьют, убьют! Ты хоть это понимаешь?..
Ксения заплакала. От горя, что ничем не может помочь мужу, от собственного бессилия и невозможности оправдаться. Ей хотелось спросить, зачем связываться с такими опасными людьми, а тем более – играть, но она не посмела. Да это и не имеет значения теперь. Нужно достать денег. Придется просить у папы. Она сама попросит, раз Жорж не хочет унижаться.
– Поедем к нам домой! – решительно сказала она, вылезая из-под одеяла и начиная одеваться. – Я сама поговорю с папой.
Жоржик только этого и ждал. Он не особенно надеялся на успех, но все же это был шанс. А вдруг Гридин сжалится над дочерью и даст денег? Мысль о том, что будет, если все-таки не даст, господин Экстер старался гнать от себя как можно дальше. Он отталкивал ее прочь, спускаясь по лестнице, сидя в такси, мчавшем их через морозную, заснеженную Москву к дому Гридиных. Он боялся этой мысли, не зная, что ждет его в случае, если тесть денег не даст.
Теща открыла им дверь и сразу поняла, что в молодой семье снова нелады.
– Что случилось? – спросила она потухшим голосом, чувствуя ноющую боль в сердце.
– Мама… – Ксения заплакала, входя в тепло родного дома, с привычной обстановкой, запахом полироля и папиных сигарет. – Папа дома?
Теща кивнула головой, показывая на приоткрытую кухонную дверь.
– Я делаю творожную запеканку. Вы завтракали?
Жорж, до этого сердито молчавший, выразительно вздохнул и махнул рукой. Его удивляло, что кто-то еще может думать о еде, о какой-то запеканке из творога, когда тут такая проблема, такая беда!
«Вопрос жизни и смерти решается на кухне, пропахшей корицей и взбитыми яйцами!» – зло подумал он.
Теща сообразила, что высказалась невпопад, и смутилась, заспешила на кухню.
Того, в чем сомневалась и на что тайно надеялась Ксения, не произошло. Отец пил кофе на кухне. Он выслушал ее внимательно и спокойно, не перебивая, не задавая никаких вопросов, и так же спокойно, не повышая голоса, отказал.
– Прости, Ксюша, – сказал он, глядя на дочь добрым, немного грустным взглядом, – но я не обязан платить долги господина Экстера. Они непомерно велики, а я еще несу ответственность за тебя и твою маму. К тому же вряд ли он на этом остановится, поэтому не стоит создавать прецедент. Он мужчина и не должен перекладывать свои проблемы на твои плечи. Спроси свою маму, сколько раз я обращался за помощью к ее отцу? Если она назовет хоть один такой случай, я готов взять свои слова обратно и собрать необходимую сумму.
Больше Гридин не сказал ни слова, несмотря на слезы и просьбы жены и дочери, возмущенные вопли зятя. Михаил Маркович оставался холоден и непоколебим, не вступая более в бесполезные дискуссии.
Запеканка остывала на тарелках нетронутая. Ксения убежала рыдать к себе в комнату. Вера, держась за сердце, доставала из аптечки лекарства, и только один Гридин оставался невозмутим и как-то скрыто удовлетворен всем происходящим. Он знал, что рано или поздно этим кончится, и не ошибся. Пусть дорогой зятек на него не надеется, а выпутывается сам!
Жорж, красный, ужасно возбужденный, метался в гостиной из угла в угол, обезумев от бешенства и бессилия. Эти людишки рады будут его погибели! Особенно тесть, самодовольный фанфарон, тупица! Он завидовал Жоржу и тайно ненавидел его, а теперь торжествует. Но какой же выход? Выхода не было – господин Экстер увидел это ясно и отчетливо, не теша себя более напрасными иллюзиями.
– Ах, негодяи! Мерзавцы! Сволочи! – ругался он неизвестно на кого. – До чего мне все опостылело! Проклятый город! Проклятая жизнь! Я убью, убью себя!
– Папа! – рыдала Ксения, истерически вздрагивая всем телом. – Он же убьет себя! Или его убьют!
– Вот тогда и поплачешь, – ответил Гридин, обнимая дочь.
Жоржу пришла в голову последняя спасительная идея – он может молить об отсрочке! Это единственное, что еще возможно предпринять.
Он выскочил в прихожую, сорвал с вешалки подаренную тещей дубленку и выбежал за дверь, оглушительно хлопнувшую в утренней тишине лестничной клетки. Ксения, заплаканная, растрепанная, хотела бежать за ним, но Гридин не пустил ее, крепко обняв за плечи и увлекая в комнату. Она смирилась, обмякла в его руках, позволила увести себя, уложить на диван. Ее глаза, ослепшие от слез, смотрели в потолок, как давным-давно, когда она оплакивала свою первую ссору с мальчиком в третьем классе. Тогда она еще не понимала, что плачет от счастья. Жизнь оказалась совсем не такой, как в ее детских представлениях, которые почти не изменились с годами. И это неожиданно причинило ей сильную боль, которую нельзя было унять новой игрушкой, подарком или конфетами, как в детстве.
– Почему так больно, папа? – спросила она.
– Просто ты выросла, Ксюха, Рыжик мой дорогой! И впервые по-настоящему столкнулась с жизнью, набив себе шишку. Но это пройдет!
– Правда?..
– Я тебя когда-нибудь обманывал?
В открытую форточку влетали снежинки. Кирилл смотрел, как они тают на лету, потом закрыл глаза, и сразу встала перед ним ночь любви, необычная, полная нежности, мягкости, неожиданного смущения, неловкости, интимного таинства близости, прекрасного в своих проявлениях… Они словно входили в незнакомый лес, скорее угадывая дорогу, чем зная ее заранее, и это было заманчиво и удивительно в их возрасте, с предшествующим опытом. Они словно стояли у истоков девственных и неизведанных, никем прежде не испытанных ощущений и чувств.
Клавдия проснулась первая и отправилась в душ. Стоя под горячими струями воды, она вспомнила, как они раздевались вчера поздно вечером, в теплой темноте комнаты, нагулявшись до ломоты в ногах по ночной Москве, полной снега и звезд, с высоким, страшно далеким черным морозным небом. Они зажгли только одну свечу, служившую им путеводным огнем на тропе любви. К утру свеча сгорела дотла, растекшись желтым восковым пятном по мельхиоровой тарелке.
Кирилл был очень осторожен, но настойчив, и она была благодарна ему за это. Иначе она ни на что так и не решилась бы. Страх и желание перемешивались с непривычными, жаркими ласками, на которые она отвечала очень робко, неумело, но с огромным и чистым стремлением доставить удовольствие мужчине, которого она придумала, представляя его себе в своих самых тайных, глубоко скрытых мечтах. Ей хотелось, чтобы ни он, ни она ни о чем не пожалели, даже если эта ночь будет их первой и последней. Они отдавали себя друг другу в тишине и неподвижной прелести ночи, как будто это их последнее свидание на земле, и их стоны, вздохи и нежный шепот смешивались с потрескиванием свечи и шорохами за стеной.
О такой ночи Клавдия никогда не мечтала, потому что она не знала, как это может быть. Кирилл не обманул ее ожиданий, он не проявлял нетерпения, дарил ей ласки и нежность, медленную и долгую любовь, тихо разговаривая с ней, словно перед ними нескончаемая дорога, по которой так сладко и мучительно хочется идти…
