Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта
Думая о себе, Хромов сознавал, что долгожителем ему не стать. Была, конечно, отчаянная и безумная надежда прожить еще и двадцать, и тридцать лет, похоронить своих врагов и хоть минуту постоять на могильном холме последнего из них, ощущая под ногами свежую, податливую землю, а там можно и самому... Но Хромов знал – пустое это, не бывать такому. Да и привык он за свою жизнь к тому, что его враги получали повышения, прибавления к зарплате, руководили отделами, стройками, жили большими, дружными семьями, а если семьи у них получались не очень большими и совсем не дружными, все равно было в их жизни нечто такое, чего никогда не будет у него.
Положив пухлые пальцы на счеты, бессмысленно передвигая костяшки, он настороженно наблюдал за людьми, с которыми работал. И видел – им интересно. Они ругались, обижались, ссорились, мирились, бегали к Панюшкину подавать заявления об уходе, потом так же шумно бежали к нему забирать свои заявления, а он смотрел на все это из-под красных полуопущенных век и тихонько матерился про себя, ощущая даже некое превосходство – он не столь суетлив, он независимее.
А рядом за стеной, за жиденькой дверью его каморки, толковали о трубах, сроках, срывах, качестве сварки, вертолетах, тайфунах, и не было этому конца. Баба, боже мой! Секретарша Толыса, узнав, что стыковка удалась, что очередная плеть благополучно наращена, прыгала на одной ноге, визжала как недорезанная, а потом бегала по всей конторе, хлопая дверьми, крича, топая по просевшим доскам пола, чтобы никто, упаси господь, не остался в неведении, чтобы все знали – уложено еще двести метров.
Поначалу Хромов объяснял это ограниченностью. Что, мол, взять с людей, для которых вся жизнь, все интересы и запросы уперлись в эту трубу! И на мир они смотрят сквозь нее – а что можно сквозь трубу увидеть? Чем она длиннее, тем меньше дырка в конце. Но эти же люди с хохотом, визгом катались на катере, отправлялись в путешествие по Проливу, с ссорами, примирениями, песнями гуляли на свадьбах, днях рождения... Он так не мог. Что-то мешало, сдерживало, заставляло молчать, даже когда ему нестерпимо хотелось включиться в общий гам. Молча одевшись, он незаметно уходил, с болезненной остротой понимая, что без него будет еще веселее, безалабернее, откровеннее. Наблюдая из окна своей комнатки, как люди торопятся к кому-то на день рождения, понимал, что к нему вот так не придут, да и он пригласить не осмелится. И дело не в скупости. Хромов готов был отдать месячную зарплату на общий праздник, но опять что-то сдерживало. Иногда его тоже приглашали на торжество, мол, приходи, но сам знаешь... без тебя будет веселее. Хромов приходил, сидел в углу, пил вместе со всеми, а потом и с явным опережением. Кто-то отводил его домой – этого он уже не помнил. А наутро, когда все шумно делились впечатлениями, он сидел в каморке, невидяще уставившись в какую-нибудь бумагу, и мучительно переживал одиночество.
Издали взглянув на избу, в которой остановились члены Комиссии, Хромов неожиданно разволновался, зачем-то откашлялся. Конечно же, он понимал, что задуманный им поступок нехороший, подловатый, в общем-то, поступок, но ничего не мог с собой поделать. «Разве не может такого быть, чтобы поступок был некрасивым, но справедливым? – думал Хромов. – Здесь не пансион благородных девиц, и изысканные манеры пусть соблюдает тот, для кого нет ничего важнее. И в конце концов, – подводил он итог своим раздумьям, – я забочусь не только о себе и совсем даже не о себе, меня беспокоит судьба стройки. А помимо всего... мне так хочется. Почему бы на старости лет не ублажить себя – не напакостить Толысу, который столько крови моей попил и даже спасибо не сказал».
Подойдя ближе к гостевой избе, как ее здесь называли, Хромов увидел, что корреспондент колет дрова, а секретарь райкома носит их в дом.
– Так что, говорите, маленько замерзаем? – неестественно оживленно начал Хромов, почувствовав, как заколотилось от волнения сердце.
– Маленько есть! – засмеялся Ливнев.
– Добрый день! – следуя странному ритуалу, Хромов должен был вначале обменяться несколькими словами, а уж потом поздороваться.
– Добрый день! – охотно ответил Ливнев. Он широко размахнулся и, прежде чем опустить топор на полено, остро взглянул на Хромова. «С разговором пришел», – решил Ливнев и с хрустом расколол полено надвое...
– А я прохожу мимо, смотрю, работа кипит... Дай, думаю, подойду.
– Рад приветствовать! – вогнав топор в очередное полено, Ливнев протянул руку.
– Очень приятно, – Хромов невольно потрогал свои гладко выбритые щеки. – Все-таки, знаете, не каждый день приходится видеть живых корреспондентов.
– А мертвых?
– Извините?
– Спрашиваю, часто ли приходится видеть мертвых корреспондентов?.. Уж коли живых вы здесь не встречали.
– А-а! – Хромов неохотно засмеялся, чувствуя, что его уверенность поколеблена напористостью этого красномордого детины. – С вашим братом, я вижу, трудно разговаривать.
– А с вашим?
– Что?
– У вас брат есть? – требовательно спросил Ливнев.
– Нет... Был... Хотя нет, и сейчас есть... А что?
– Как с ним разговаривать, легко? С вашим братом?
– А-а! – опять надсадно засмеялся Хромов. – У вас сегодня отличное настроение?
– Знаете, сам удивляюсь! То ли место у вас такое, то ли климат особый... А может, без родной конторы отхожу душой и телом! Не пойму. Как прилетел – хочется радоваться, и ничего не могу с собой поделать.
– А вы годик побудьте... Может, радости-то и поубавится?
– О, товарищ Хромов, вы, кажется, настроены серьезно. Олег! – крикнул Ливнев. – Олег, иди сюда! Дело важное! Сейчас подойдет секретарь райкома, товарищ Олег Ильич... Вот он, собственной персоной. Не обращайте внимания на его затрапезный вид, он действительно секретарь райкома. Олег, это зам Панюшкина по снабжению.
– А, мне говорили о вас, – сказал Мезенов, вытирая пот со лба.
– Положительное? Отрицательное? – осклабился Хромов.
– Всего было... Я знал, что вы должны подойти.
– Интересно... Откуда же вы могли знать, если я и сам не знал, что подойду?
– Работа у нас такая, – улыбнулся Мезенов.
– Хорошая работа, рекомендую! – хохотнул Ливнев.
– А я вот мимо шел...
– Ну что ж, заходите, раз мимо шли, – пригласил Мезенов. – Не проходите мимо. – Он взял еще одну охапку дров, с трудом поднялся, покраснев от натуги, и, нащупывая ногой протоптанную в снегу дорожку, двинулся к дому.
Хромов послушно пошел за ним.
– Куда? – остановил его Ливнев. – А ну-ка, товарищ дорогой, нагружайся! Ишь чего придумал – чтоб секретарь райкома дрова для него таскал! Чтоб ему, значит, теплее было, а! Специально секретарь за сотни километров прилетел, чтоб печь для Хромова натопить, а? Ну, ты даешь!
Хромов налился краской, что-то забормотал, взял несколько поленьев и уже хотел было нести их в дом, но Ливнев опять его остановил, вернул и нагрузил так, что Хромов из-за дров не видел дороги перед собой.
В холодной комнате с маленькими окнами стояли кровати, выстроенные в строгий ряд, застеленные зелеными одеялами. Окна были покрыты толстым инеем, сквозь который даже солнечный свет пробивался с трудом. Хромов высмотрел место у печи и с грохотом бросил дрова на пол. Над ними поднялось маленькое облачко снежной пыли.
– Хромов? – высунулся из двери Чернухо. – Ха, действительно Хромов! – повторил он тонким голосом. – Здравствуй, Славик! Садись, Славик! Раздеваться я тебе не предлагаю – холодно. Опять отдел снабжения пробуксовочку допустил, не обеспечил дровишками высокую Комиссию. Нехорошо. Преступно. Я уже выводы сделал.
– Да кто ж знал... Как-то все с самого начала...
– Ладно-ладно! Я вижу, у вас тут все на самообеспечении. Электросварщиков за электродами посылаете, ремонтников за инструментом... Ладно, допустим, шучу! Допустим, отдел снабжения работает безукоризненно. А между прочим, в самом деле заскакивали ваши ребята ко мне за электродами. Чем занимается, спрашиваю я у них, мой любезный друг Славик Хромов? Печень, отвечают, у Славика шалит. А я им на это так говорю: пьет, наверно, Славка безбожно, потому и печень шалит. Или шашлыков много кушает! Весело живет Славка Хромов! А? Ладно, это тоже шутка. У меня для тебя, Славик, еще много шуток припасено, так что смеяться тебе, Славик, не пересмеяться. А инструмент ваш все-таки залежался. Начали мы его помаленьку... на другие объекты выделять... Вот так-то. Смотри.
В тот момент открылась дверь, и вошел еще один член Комиссии – Тюляфтин. В золотистой дубленке, в очках со сверкающими гранями, розовощекий и радостный. Глаза Тюляфтина сияли восторгом, а в авоське плескалось несколько бутылок, переложенных консервными банками, свертками, пакетами.
– Здравствуйте, товарищ Хромов, – протянул он, улыбаясь. – Очень приятно... А я вот по хозяйству... Представляете, – громче заговорил он, обращаясь уже ко всем, – возле самого магазина увязались за мной две лошади, самые настоящие лошади, представляете? Идут, главное, молча сзади и идут. Я сначала от них бегом, думаю, кто их знает, может, они... Всякие бывают лошади. Бегут, губами шевелят, глазами своими фиолетовыми косят, – в очках Тюляфтина сиял детский восторг от пережитого приключения.
