Филипп Джиан - Вот это поцелуй!
В ответ Марк обычно говорил, что у меня тоже есть проблемы, и дискуссия на этом заканчивалась. Какое счастье, что наших родителей уже нет в живых: то, что они увидели бы, очень бы их расстроило, и мне, старшему брату, гордиться было бы нечем. Увидев, что сталось с их мальчиками, они бы меня не похвалили.
Я запустил в окно Марка сосновой шишкой.
– Прости, старик, что я тебя побеспокоил, но должен тебе сообщить, что Мэри-Джо находится между жизнью и смертью. И знаешь, несмотря ни на что, она хорошо к тебе относилась. Ты неверно о ней судил.
Марк опустил голову; мы с Евой помахали друг другу.
– Пожалуйста, не говори «одной заботой меньше», – продолжал я. – Поищи другие слова.
Паулу я нашел на кухне. Она пыталась намазать для меня маслом обугленные тосты. Но мне не хотелось есть. Я опять пошел принять душ. Когда я вернулся, она сидела на стуле с ногами, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками.
Я рассказал ей о вчерашнем дне, о демонстрации и о случившемся с Мэри-Джо, чтобы она не говорила, что я уделяю ей слишком мало внимания после того, как встал с постели.
– Я пытаюсь прийти в себя, отдышаться от всего пережитого, – объяснял я ей. – Это тебя совершенно не касается. Я просто пытаюсь перевести дух.
– Ты меня не любишь.
– Да нет! Конечно же люблю, дело совсем не в этом.
– Раз так, то почему мы не трахаемся?
Я положил ей руки на плечи.
– Это тебя до такой степени беспокоит? Посмотри на меня. Я тебе кое-что скажу. Ну, посмотри на меня. А теперь послушай, послушай внимательно, Паула… Вполне возможно, мы с тобой начнем трахаться, и очень скоро.
– Когда же?
– Вот этого я не знаю. Не могу назвать тебе точную дату. Но очень скоро – это не значит через полгода.
Она приготовила мне кофе, почти прозрачный. Он уже остыл, но я его все же выпил, держа руку у нее на плече и слегка сжимая его, чтобы она поняла, что должна надеяться.
– Я сейчас нахожусь накануне больших перемен, – продолжал я, глядя в окно и вдыхая исходивший от Паулы запах жасмина. – Я полагаю, это вопрос нескольких дней, в худшем случае – недель. Не знаю точно. Рим ведь не в один день был построен.
Я ей не лгал. События разворачивались все стремительнее. Я чувствовал, что меня несет мощный поток, ощущал, что утратил контроль над происходящим. Наконец-то, После всех этих жутких самокопаний. Черт возьми! Но я знал, что, когда я выберусь из этого водоворота, из этой страшной воронки, я увижу свет. Вступлю на путь истинный с одной из женщин и больше не сверну с него. Мои глаза откроются. Все наконец покажется мне таким простым и ясным. У меня начнется нормальная жизнь. И я не исключал даже вариант с Мэри-Джо. А ведь она была в коме. Больше мне ничего не сказали насчет ее состояния. Но я не исключал даже ее. Если такова моя судьба.
Я слушал радио в машине, передавали хиты этого лета, Я заранее соглашался с любым решением, которое «судьба-а-а мне пре-по-о-однесе-о-от». Пусть это будет та или эта, а может, какая-нибудь совсем незнакомая – но пусть она будет единственная, раз и навсегда! Это все, чего я хотел. Я ждал только ее знака. И, как я говорил Пауле часом раньше, все наводило меня на мысль, что это произойдет очень скоро.
Не заниматься с Паулой любовью становилось все труднее и труднее, учитывая, что мы спали в одной постели. Иногда, проснувшись, я обнаруживал, что приник к ней всем телом, что готов совершить еще одну ошибку. В таких случаях моя решимость начинала колебаться. А еще когда мы слушали музыку и она клала мне голову на колени, при этом чаще всего была без трусов или надевала какие-нибудь совершенно потрясные. Или когда она бывала в полудреме после укола и мне было достаточно в приступе безумия вставить ей, она бы ни о чем не догадалась. Паула была как дамоклов меч над моей головой! Надо было действовать быстро, надо было совершить спринтерский бросок сквозь густой подлесок с колючим кустарником, надо было чуть не крылья себе отрастить, чтобы все преодолеть, но я верил в судьбу.
«The readiness is all»,[31] – как говаривал Шекспир. Я знаю еще одно подходящее к случаю выражение: «Не позволяй событиям повседневности сковывать тебя. Но никогда не избегай их» [32]. Я припомнил еще несколько фраз в том же духе, но тут мне позвонила Крис. Моя дорогая женушка…
Она была в страшной тревоге.
– Вольф пропал, – сообщила она срывающимся голосом.
– Как так пропал?
– Натан, у меня ужасное предчувствие…
– Ты хочешь сказать, он тебя бросил?
Такая возможность существовала, но, похоже, это был не тот случай. Разумеется, требовалось, чтобы я сейчас же пришел. Чтобы спокойно поговорить, я решил припарковаться, пока не задавил какого-нибудь придурка, который увлеченно беседует по мобильнику и переходит улицу где попало.
– Это что, так срочно? Нельзя с этим подождать?
Нет, конечно, подождать было нельзя. Иначе я буду последним негодяем, а этот разговор – нашим последним разговором.
– Вот ото мне в тебе нравится, – сказал я ей. – Ты не стесняешься.
Но Крис была не в настроении говорить на эту тему. Она и вправду была очень встревожена. Она знала, на что способна полиция. Полиция, прибегавшая к помощи клонов, была способна на все. Полиция, для которой не писаны законы… Полиция, действовавшая бесконтрольно… полиция, которая…
Я ее перебил. Сказал ей, что некоторые полицейские еще поступают по закону и уважают права своих сограждан. Что нельзя валить все в одну кучу. Мне это надоело. Мне надоело слушать, как она поносит полицию с утра до вечера, особенно с тех пор, как связалась с Вольфом. Но с Вольфом у нее не сложилось. Я надеялся, что он исчез навсегда.
– А кто будет за меня рапорт составлять? Ты, что ли, будешь этим заниматься?
Ну, короче, я сказал, что еду и что не стоит доводить себя до истерики.
По ее просьбе я купил газету. 17 человек убито, 471 ранен. Я ожидал худшего.
Десять минут спустя Крис уже рыдала у меня на груди. Я еле удержался, чтобы не поцеловать ее в шею. Потом я усадил ее, опустился перед ней на корточки и взял ее руки в свои; она продолжала теребить носовой платок.
– Ну, так что случилось?
– Его не оказалось в больнице. Они заставили меня всю ночь проторчать в больнице, но его там не было… Или уже не было.
– Не может быть.
– Натан, мне страшно.
Ей было не по себе, это точно. Я дал ей стакан воды. Сам я не мог избавиться от мысли, что исчезновение Вольфа – факт хоть и прискорбный, но в какой-то степени естественный. Может быть, тот великий хаос, который обрушился на наши жизни, был всего лишь призван восстановить высший порядок. Меня бы это нисколько не удивило.
Но в то же время у Крис были все основания для опасений. Потому что если Вольф был в больнице, то как же так вышло, что его там больше нет? Он позвонил Крис, сказал, что ему наложили три шва, а потом она не нашла его в больнице.
– Крис, – сказал я, – тебе следует знать кое-что. Мне эта история совсем не нравится. И тебе, как я понимаю, известно, что прецеденты уже имели место. Не будем делать вид, будто мы не в курсе. Подумаем о том, что этих парней здесь прикроют точно так же, как в Чили, как в Италии, как везде. У них руки в крови. Я не скажу тебе ничего нового.
Она кусала губы.
– Давай все же удостоверимся, что Вольф не сыграл с тобой дурную шутку, – добавил я. – Прости меня, но такое ведь бывает.
Я не настаивал. Крис знала Вольфа всего несколько месяцев, а жили вместе они всего несколько недель, но она уже успела проникнуться к нему слепым доверием. Я знай посмеивался себе под нос, пока она возмущалась так искренне, что залилась румянцем. Нет, Вольф совсем не такой! Да ну? Не такой? А какой? Ну да ладно. Вообще-то я был здесь не для того, чтобы лезть в их дела.
Я вздохнул и сказал:
– Ну, хорошо, хорошо…
Я посоветовал ей лечь и немного поспать до моего возвращения. Она хотела поехать со мной, но я отказал, потому что там, куда я собрался, коммунистов не любили.
Я попросил Жозе зайти к Крис, дать ей снотворное и посидеть с ней, пока она не заснет.
Крис немного потрепала нам нервы, потому что не хотела глотать химию, и мне пришлось нажать на нее, заявив, что я никуда не поеду, пока она не примет таблетку; это подействовало. На улице вовсю сияло солнце, но жалюзи в квартире были опущены, из-за чего на стенах и на всех в комнате лежали яркие полоски: на Крис, с отвращением глотавшей свою пилюлю и заходившейся в кашле, на Жозе, хвалившей Крис за благоразумие (кстати, на Жозе не было ничего, кроме пеньюара, полы которого существенно расходились на ее округлых бедрах), и на мне. Я, может, и проспал несколько часов, хотя живот у меня пучило от апельсинового сока и проснулся я с изжогой; в общем, я уже сыт по горло и с удовольствием передохнул бы денек в глуши или просто у себя в комнате, один, с хорошей музыкой в наушниках, покуда солнце не сделает полный круг.
