А. Федоров - Масон
Похоже, что у моей дамы сердца не было недопонимания относительно тонкостей оперативного вмешательства ни при фимозе, ни при парафимозе… А Воскресенская, как истый врач-стоматолог, смотрела на прелести Олежека, сравнивая их с анатомией и физиологией нормального "зуба". Ею, видимо, предполагалось и сверление, и бужирование, и пломбирование – только все это она мечтала получить в обратном порядке. Чего греха таить, мы млели под взглядами опытных львиц. Нам только становилось томно и душно – мы молили Бога, чтобы Он быстрее вернул нашим пещеристым телам прежнюю упругость и прочность. Мы алкали у матери-природы восстановления способности к моментальному восторгу и настойчивому движению к Победе Чувств над практикой жизни!.. Мы обещали и клялись, что больше не будем так рисковать – вызывать у себя раннюю импотенцию пагубными алкогольными излишествами!..
Наши женщины бодрили нас взглядом, понукали к возрождению… Я поймал себя на мысли, что было бы неплохо и их обоих затянуть прямо сейчас в ванную: ведь известно, что функция формирует орган! А если объединить функции, то и КПД, по моему не совсем трезвому разумению, должно резко повыситься. Так стоит ли ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача!.. Похоже, что наши дамы держались иных представлений о сексе: в них вдруг проснулся атавизм собственницы. Они почему-то перековались в индивидуалисток до мозга костей, хотя обе имели классическое медицинское образование. С такими дефектами установки ничего нельзя было поделать. Я только заметил, что моя Ирина Яковлевна, будучи врачом-терапевтом все чего-то прикидывает, шевелит губами и шепчет себе под нос какие-то таинственные шифры. Я понял, что она рассчитывает дозу препаратов: ясно, что нас ждет серьезное лечение, нам будут поставлены освежающие капельницы с витаминами, глюкозой и прочей мутатой…
Скоро нас с Олежеком протерли махровыми простынями, переодели в свежие пижамы и развели по разным комнатам. Далее уже на первых же каплях лекарственного вливания я словно провалился – заснул сном праведника!..
Сколько времени длился мой сон не ведаю, но проснулся я глубокой ночью, видимо, не в тот же день, а через несколько суток. Сперва, не оглядываясь, шмыгнул в туалет и быстренько привел себя в порядок. Потом спокойно оценил ситуацию… На моей широкой тахте, тут же под боком посапывала Ирина Яковлевна, завлекающе разбросав чресла по поверхности "траходрома". И я, естественно, не упустил момента!.. Она была отзывчива и нежна, как гусеница перед самой интимной фазой продления рода – перед окукливанием. Мы трудились, не покладая конечностей. Тут только я понял, что рецептура капельницы была составлена мастерски. Помощь, как говорится "извне", возрождала во мне многократные желания и восторги…
За стенкой, в другой комнате шла аналогичная работа: там брал свое от отечественной стоматологии мой друг! Не было слышно голоса неугомонного "бура", но "ахи" и "охи" протискивались сквозь неплотно прикрытую дверь, возбуждая перекрестный аппетит. Порой чувство мужской солидарности смыкало железные объятья: наши ритмы попадали в резонанс. Старое строение отзывалось понимающим нас стоном. Мы не стеснялись своей работы! Наверное, мы гордились бытовым усердием. В чем, собственно говоря, нас можно было обвинить? Мы никого не грабили и не насиловали! Мы выполняли важнейшую государственную программу – вели демографический посев на временно заброшенных землях, на необъятной женской целине. Все напоминало вещие слова: "Я живу на высоте небес и во святилище, и также с сокрушенными и смиренными духом, чтоб оживлять дух смиренных и оживлять сердца сокрушенных" (Книга Исаии 57: 15).
* * *Месяц запоя все же давал о себе знать. После мощных радостей и удовлетворения кобелиной прыти, я попытался вскочить с постели, демонстрируя темперамент молодого жеребчика. Ирина Яковлевна молча наблюдала за телодвижениями своего спартанца, осуждающе и предостерегающе покачивая головой. Но во мне бурлила память о "молодецких подвигах" еще студенческого периода. Я перекатился на правый бок к краю тахты и, слегка задрапировавшись полотенцем, как бы кокетливой юбчонкой шотландского покроя, вскочил на ноги… Мощный удар дурноты изнутри, от самого сердца в голову, обрушил все мое зрение: в глазах возникла сплошная темень, а звуки жизни и голос любимой раздавался издалека, словно бы из преисподние. Ноги стали ватными, а руки "полоскались", словно сломанные, безвольные крылья. Меня закачало, и я рухнул на спину обратно в постель. Женские руки, борясь с собственным испугом и естественной в таких случаях дискоординацией, пытались оказать мне хоть какую-нибудь помощь. Но какая помощь нужна почти что трупу?.. Если только попытаться аккуратно сложить руки на груди, преодолевая сопротивление трупного окоченения…
Я лежал на спине в кромешной темноте, наблюдая мерцающие блики, отпугивающие сознание. Так шли мои наблюдения того, как сложно алкоголику, только что подвергшему себя месячному неутомимому запою, возвращаться к нормальной жизни. Что-то подсказывало, что без плавного перехода, без экспозиции, не удастся возродиться, словно Фениксу из пепла. Остатние способности к сексуальным аттракционам – это еще не настоящая работа, а лишь ее симуляция. Стать самим собой удается алкоголику только после длительного "проветривания" и неутомимой работой по возрождению основных инстинктов. Однако клиническое любопытство тоже присутствовало: мне было все интересно! С увлечением я объяснял сам себе физиологические механизмы и появления темноты в глазах, и моментальной потери слуха, и сухости во рту, и мелкого дрожания всех сочленений безвольного, неуправляемого тела… За такой работой сознание прояснялось: я мог глубоко анализировать клинические и функциональные метаморфозы, мне только не хотелось озвучивать собственные наблюдения и отвечать на бесчисленные, неуместные вопросы:
– Саша, родной, что случилось? Тебе плохо? Что болит? – эту всю малосвязанную чушь лопотала Ирина Яковлевна над моей головой.
А я, словно набрав в рот воды, старался молчать, чтобы не сбиться хотя бы с правильного дыхания, потому что настойчивые экстрасистолы уже вырывали мое сердце из нормальной деятельности. А вопросы любимой все продолжались и продолжались:
– Саша, милый, ответь хоть что-нибудь! Тебе плохо, ты умираешь? Тебе очень плохо?..
Наконец я сжалился над заботливой женщиной, было похоже, что она откровенно беспокоилась об исходе нашей любви:
– Мне просто хуево, лапочка! Но это не имеет никакого значения для меня только потому, что ты находишься рядом. – отвечал я через силу, собрав всю волю в кулак.
Мне, скажу правду, очень хотелось заткнуть на время фонтан вопросов, бьющий не понятно из какого органа у моей подруги и полежать в тишине. Кожа моя уже давно была перенасыщена контактами с бархатом ее тела. Скажу откровенно, мне был необходим отдых, отдых и еще раз отдых…
Она, умная и чуткая, все поняла и замолчала, ожидая последующих мужских откровений. Ее глаза – вытаращенные и почти вылезшие из орбит – говорили о многом. Но самым главным было то, что я понял: природа снова вернула мне способность произносить лаконичные, понятные окружающим фразы. Да, пожалую, ко мне еще и зрение вернулось: ведь вижу-то я не обезьянку, а Ирину Яковлевну. Иначе как же я мог разглядеть "вытаращенные глаза" любимой…
Алкогольная интоксикация в своей остаточной фазе между тем поджимала печень и побуждала рвотный рефлекс. Приходилось держаться из последних сил, дабы не допустить "свинства" прямо здесь, в спальне. Надо было срочно отвлечься на частности, сосредоточиться на малозначительных деталях процесса восстановления подорванных сил. Я не мог понять, в чем заключалось "переусердствование": толи я надорвался в запое, толи в сексе. Толи имели место излишки и в том и в другом. Но ведь известно? Клин вышибают клином… Но что в данном случае можно назвать "клином", который нужно вышибать опять-таки "клином"? Я завис на этой фазе рассуждений, пробуксовывая казалось бы на элементарной логике.
Как ни крути, но что-то сломалось в моей голове. Иначе почему я, находясь в объятиях Ирины Яковлевны, вдруг совершенно некстати укатился мыслями в ту редакцию, куда сдавал книги в набор. Там я давно вычленил – да, да, именно "вычленил", причем многократно, – весьма сдобную попку и шикарную грудь молоденькой бухгалтерши по имени Олечка.
Олечка, надо сказать, было именем-маркером моих внутренних предпочтений. Я всегда спотыкался о плоть персон женского пола, носящих это имя и имеющих такие славные анатомические деликатесы. Вечно, касаясь их взглядом, я балдел и пускал "слюни" в штаны и через губу – это явление у меня отмечается практически с глубокой юности!.. Я вообще всегда очень легко "дописывал картины" из быта отдельных людей и целых народов. Буйная фантазия являлась моим решительным камнем преткновения: мне было достаточно увидеть женскую грудь, слегка заголившуюся из-за неплотно застегнутой блузки, чтобы дорисовать все остальные детали. Что-то похожее на метафорический онанизм владело мною. Наткнувшись на интересную деталь, я уже видел ее владелицу совершенно голой, причем вполне радикально прикидывал и саму технику наших с ней вероятных суетных отношений.
